Байки с Лубянки - Михайлов Александр. Страница 8

Прошел месяц.

Читает раз начальник рапорт о сдаче-принятии дежурства, глазам не верит: — Хищение!

Опер, это который из армейских, докладывает: «Пропал ламбрекен, который прежде хранился в сейфе».

Как пропал? Почему он в сейфе хранился, когда должен окно украшать, горизонтально поверх шторы?

Начальник заглядывает в дежурку. Как висел этот матерчатый ламбрекен, так и висит. Спрашивает армейского:

— Ты хоть знаешь, что такое ламбрекен?

— Так точно, товарищ капитан! Это такая железка отечественного производства, которую надо хранить под замком!

Начальник постучал себя по голове, выразительно посмотрел на армейского и ничего не сказал.

Просто железку, которая по недоразумению попала в сейф, кто-то выкинул. И правильно сделал — нечего мусор хранить.

Зашифруйте, тогда подпишу!

В доперестроечные времена была мода направлять различных партийных руководителей для укрепления КГБ СССР. В целом такая практика имела право на жизнь. В партийных органах не самые глупые люди работали.

Но вся беда в том, что укрепление шло сверху. Назначали партвыдвиженцев на руководящие должности без оперативной практики. И возникали казусы, о которых не одно поколение чекистов не могло вспоминать без хохота.

Назначили в Московское управление КГБ на высокую должность одного такого выдвиженца. Прежде он был секретарем какого-то отдаленного от Москвы обкома. Видно, там с этим деятелем намучились и не знали, как от него избавиться, решили им усилить органы. Небось полагали: в Москве непременно сам сгорит!

Он, безусловно, сгорел, но крови перед этим попортил целое море.

Расскажу лишь об одном вполне анекдотическом случае.

Приносят однажды выдвиженцу на подпись документ. А подписывать он боялся до смерти: все ему казалось, что подставить его хотят. Чем тупее работник, тем больше он боится, — истина старая.

Ну, входит опер и кладет ему материал на подпись.

— Подпишите, товарищ генерал!

— Что это такое? — подозрительно смотрит выдвиженец.

— Шифровка! Срочная! — отвечает опер. — Поставьте, пожалуйста, визу: «Разрешаю!»

Вертел выдвиженец бумагу в руках, глядел на текст, ничего не понимает. Уж так не хочется ему что-то срочное подписывать. Вздыхает:

— Шифровка, говорите?

— Так точно, товарищ генерал, шифровка!

— Что-то вы мудрите, капитан. Какая же это шифровка, когда тут все ясно написано?

— Товарищ генерал, так текст еще не зашифрован!

Обрадовался большой начальник:

— Вот-вот! Я вас сразу раскусил. Шифровка, а не зашифрована, ай-яй-яй! Нехорошо, товарищ капитан! Зашифруйте сначала, потом подпишу. — Строго пальцем по столу постучал. — Обязательно шифровку на стол мне положите!

Опер так и сел. (Что подписывать-то — абракадабру из букв и цифр?)

Но спорить — себе дороже. Пришел и поделился с товарищами. Посмеялись они, да и удумали. Текст важнейшего документа подписали у зама да шифровать отправили.

Когда она была готова, эту самую абракадабру перекрестили и генералу на стол положили. И что вы думаете? Генерал нравоучительно посмотрел на опера и важно сказал:

— Впредь, когда мне документ понесете, ответственней его готовьте! — и тут же подписал. Только на самой шифровке его подпись не нужна была.

Смех смехом, а это большая беда — глупый начальник.

Впрочем, недолго мучились с этим выдвиженцем. Сгорел он. Не мог не сгореть, ибо в КГБ отличный народ работал, отборный.

Лучше сто раз услышать, чем…

У сотрудников наружной разведки разные клиенты попадаются. И внимательные, и не очень.

Но как бы ни было, со всеми надо работать осторожно, чтобы интереса не показать, не расшифроваться и разработку не завалить.

Но бывают случаи, когда и полная невидимость гарантии не дает. Случилось так, что в числе интересующих КГБ людей оказался слепой. Ну совсем слепой.

Как Гомер. И возникла необходимость поработать по нему.

Хоть и радости мало, да и риска никакого. Поставили наблюдать за ним стажеров.

День работают, второй. Ходит он себе, палочкой по стене постукивает. Любо-дорого.

Да вот незадача. Стала информация приходить, что расшифровал он наблюдение. Сначала думали, что причиной тому — контрнаблюдение, это когда кто-то со стороны за прослежкой наблюдает. Ан нет, проверили, контрнаблюдение отсутствовало.

Долго голову ломали, в чем причина, как наружка могла перед слепым себя провалить? Даже в ВОС ходили — было такое, Всесоюзное общество слепых, — консультировались, но там ничего толкового не сказали. И все же постигли суть вещей! Оказалось, что хоть преступник был слепым, да глухим — никогда. А память слуховая была — дай бог! Более того, ориентировался в городе — зрячий позавидует.

Догадывался, наверное, что могут следить за ним, а потому стал выбирать места безлюдные и тихие. Так по шагам он всех и вычислил.

Для кого как, а для нашего объекта наблюдения было лучше сто раз услышать, чем один раз увидеть.

Результат? Слепой получил на суде, что ему причиталось.

Он из любого полена Буратино сделает

Самым высоким полетом в КГБ считалась способность опера создать условия, при которых объект являлся с повинной. В ряде случаев это позволяло избегать возбуждения уголовного дела и ограничиваться профилактикой — душещипательной беседой с разъяснением возможных последствий ведения «антиобщественной деятельности». Об этом можно написать целую диссертацию, но хочется рассказать только об одной истории, которая произошла… давно и далеко от Москвы.

Жил-был «объект». И был он личностью, от которой проблемы местный орган КГБ хлебал полной ложкой. Ну редкий был козел! И тем не менее сажать вроде не за что, а делать с ним что-то надо.

И решили пригласить на профилактику. Дело было в маленьком городке, где даже официальные учреждения не имели центрального отопления и отапливались печами.

Пригласили этого типа в «горотдел КГБ к т. Антипову» (так написано в повестке).

Пришел, отряхнул валенки. Дежурный ему на стул указывает:

— Гражданин, пока сидите тут! Сидит. Ждет вызова. А в голове картины, навеянные давней историей, благо только недавно антисоветскую книгу «Архипелаг ГУЛАГ» прочитал. Короче, неуютно ему. А тут еще на соседнем стуле молодой человек с огромным фингалом под глазом, головой то и дело дергает. Нервничает.

Сидят разговаривают. «Ты за что?..» — «Ты к кому?..» Понятно, что «за что», плечами жмут, дескать, не подозреваю даже. Когда тот, что с фингалом, фамилию Антипов услышал, за голову схватился, застонал:

— Ах, ужас какой! Помереть легче, чем с Антиповым связываться…

— А ты его знаешь? — спрашивает наш.

— И не говори. — И пятками от страха по полу стучит. — Зверюга! И чем ласковей говорит, тем… — махнул рукой.

— А что такое? — встревожился наш.

— Не спрашивай. — И на ухо тому: — Садист! Поленом на допросе бьет. Видишь глаз… А еще сажает на табурет и к электрической розетке подключает. А сам еще лыбится: «Приговариваю тебя к электрической табуретке, как супругов Розенберг!»

Еще неуютнее нашему стало (человек он был наглый, но трусливый и боли боялся). Сбежал бы, да двери блокированы, и у выхода дежурный торчит. Что делать? А разыгравшаяся фантазия жуткие сцены рисует на тему «В кровавых застенках ЧК», а еще почему-то в памяти всплыла картина какого-то художника «Допрос партизанки».

Часа два несчастного выдерживали, наконец, вызывают:

— Проходите, гражданин, к Антипову!

В комнате интеллигентный человек приятной наружности.

— Раздевайтесь, присаживайтесь, — говорит. Все культурно.

Ну, наш уже и расслабился. Тепло, светло.

— Чего вызывали? — сам начинает разговор.

Следователь ехидно улыбается: