Проконсул Кавказа (Генерал Ермолов) - Михайлов Олег Николаевич. Страница 54

Выслушав рапорт военного министра, Кутузов сказал:

– Высочайшим повелением вручено мне предводительство Первой, Второй, Третьей Западных и бывшей Молдавской армий. Власть каждого из господ главнокомандующих остается при них на основании учреждения больших действующих армий. Каждому приказываю исполнять свой долг…

«Наш талисман, – невольно подумал Ермолов, – седой старик, от невероятной раны в молодости чудом сохраненный!..»

Главнокомандующий между тем шел к почетному караулу, рассеянно внимая что-то быстро говорившему ему Вольцогену. Внезапно он приостановился и твердо, молодо ответил:

– Вы как бы возвышаете меня перед Румянцевым и Суворовым. Много бы я должен был иметь самолюбия, сударь мой, когда бы на сию дружескую мысль вашу согласился. И. ежели из подвигов моих что-нибудь годится преподанным быть потомству, то оттого только, что силюсь я по возможности моей и по умеренным моим дарованиям идти по следам великих сих мужей.

А по рядам мушкетеров, егерей, гвардейцев накатывалось уже могучее троекратное «ура». Это восклицание повторил весь расположенный невдалеке военный лагерь. Даже солдаты, шедшие с котлами за водой, узнав о прибытии Кутузова, побежали к реке с криком «ура!», воображая, что уже гонят неприятеля. Тотчас явилась поговорка: «Приехал Кутузов бить французов». Солдаты видели в нем не вновь прибывшего командира, но полного распорядителя, давнего начальника их; почти не было полка и генерала, который не служил бы под его командой.

Оглядывая здоровым глазом усатые, курносые, загорелые лица под киверами, Кутузов оборотился к генералам, почтительно следовавшим за ним, и в наступившей тишине проговорил:

– Ну как можно отступать с такими молодцами!..

Глава третья

«Недаром помнит вся Россия…»

1

Все без исключения в русской армии ожидали от Кутузова немедленного повеления о решающем сражении с Наполеоном. Ждал этого и Барклай-де-Толли, загодя занявшийся поисками позиции для боя. Михаил Илларионович осмотрел ее, нашел выгодной и даже приказал ускорить работы. Каково же было удивление военного министра, когда вскоре за этим Кутузов отдал повеление обеим армиям идти в Гжатск. Барклай с внутренним одобрением решил тогда, что новый начальник будет продолжать его отступательную методу, завлекая неприятеля как можно далее в глубь России. Но кто может проникнуть в мысли гения!

Кутузов один видел то, чего не видели все остальные, однако лишь по отдельным фразам, вырывавшимся у него в редкие минуты откровенности, можно постигнуть, к каким испытаниям готовил светлейший князь себя, армию и Россию. Уезжая из Петербурга, он заверил Александра, что Москва никогда не будет сдана; позже в письме московскому губернатору Ростопчину утверждал: «По моему мнению, с потерею Москвы соединена потеря России». Но когда на первой же станции от Петербурга, в Ижоре, Кутузов встретил курьера с известием о падении Смоленска, то сказал: «Ключ к Москве взят». И все же он прекрасно отдавал себе отчет в том, что Отечество ждет решительных действий и генеральное сражение скоро наступит.

Новый период войны начался единоначалием: главнокомандующие отдельными армиями подчинялись одному лицу и заняли места второстепенные; все распоряжения теперь исходили единственно от 67-летнего полководца. Враг советов, он не требовал мнений посторонних и был развязан в своих действиях: при отправлении из Петербурга Кутузову не было дано письменного стратегического плана, и Александр I силою крайних обстоятельств вынужден был разрешить ему вести войну по собственному усмотрению. На пути в армию, в Торжке, Кутузов встретил генерала Беннигсена, который по разномыслию с Барклаем возвращался из главной квартиры в Петербург. Кутузов объявил ему повеление ехать обратно в армию, с занятием должности начальника главного штаба. Встретил он также и Фуля, но не пригласил его с собой.

Приближалась пора решающей схватки с Наполеоном. Позади Кутузова, до Москвы, не было регулярных войск. Хотя формирование земского ополчения Тульской, Калужской, Рязанской, Владимирской и Тверской губерний подходило к концу, силы эти находились еще в пределах своих губерний. Как и у ополчений Смоленского и Московского, полки которых все еще не присоединились к армии, у них почти не было огнестрельного оружия. Недавно взятые от сохи, отуманенные быстрым переходом от пашен в стан воинский, обутые в лапти, с кольями вместо пик, они горели усердием сразиться. Но их еще нельзя было вести в бой с опытными, закаленными в битвах полками Наполеона. От Гжатска до Москвы не имелось ни крепости, ни укрепленного лагеря, где можно было бы хоть на короткое время удержать превосходящего силой неприятеля.

19 августа армия выступила из Царева Займища, прошла через Гжатск, Колоцкий монастырь и потянулась к Можайску. Во время этих маршей Кутузов усилил войска резервами в пятнадцать тысяч, приведенными Милорадовичем. Между тем посланные в тыл офицеры донесли, что не доходя одиннадцати верст до Можайска найдено место для боя близ села Бородино, имения Василия Денисовича Давыдова – дяди Ермолова.

Рано поутру 22 августа, опередив армию, Кутузов прибыл в Бородино, объехал окрестности и нашел их соответствующими своим намерениям.

Бородинская позиция пересекается надвое большой Смоленской дорогой. Правое крыло примыкает к роще между Москвой-рекой и впадающей в нее рекой Колочей; левый фланг оканчивается в густом кустарнике у деревни Утица, на старой Смоленской дороге, ведущей из Гжатска через Ельню в Можайск. Фронт позиции, занимая протяжением около семи верст, до Бородина прикрыт Колочей, извивающейся по глубокому оврагу, далее ручьем Семеновским и кустами. В тысяче сажен впереди левого фланга находилось несколько холмов у деревни Шевардино.

Не желая дать неприятелю возможности овладеть этим пунктом и обозревать все расположение российских войск и вместе с тем угрожать с фланга наступающим по большой дороге к Бородину колоннам, Кутузов повелел на кургане у Шевардина построить пятиугольный редут на двенадцать батарейных орудий. Для обеспечения правого крыла он приказал соорудить перед лесом, близ Москвы-реки, три отдельных укрепления, да еще насыпать укрепление для обороны переправы через Колочу, на большой Смоленской дороге. В центре, на кургане между Бородином и Семеновским, начали воздвигать большой люнет на восемнадцать орудий, вошедший в историю как Курганная высота, или батарея Раевского. Целью ее было обстреливать весь скат к ручью Семеновскому и кусты по его левому берегу, довершая тем самым фланговую оборону Бородина. Левее Семеновского Кутузов приказал устроить три флеши для прикрытия слабейшего пункта позиции и поддержания стрелков, которые должны были занять овраг перед фронтом и кусты по направлению к Утице. Главная квартира расположилась в селе Татариново, позади центра русских позиций.

На плодоносных полях Бородина закипели инженерные работы; ряды штыков засверкали среди жатвы; конница, пехота и артиллерия занимали свои места. «Здесь наконец остановимся!» – думал каждый воин.

2

Утром 23 августа Ермолов прощался с Денисом Давыдовым, которому Кутузов дозволил с легкой командой из казаков и гусар идти в партизанский рейд по тылам Наполеона.

За околицей села Семеновского, резиденции Багратиона, Давыдов, завернувшись в бурку, лежал прямо на траве и с обычной своей пылкостью говорил двоюродному брату, расположившемуся на полусгнившем пеньке:

– Бог мой! Вот поля, вот село, где провел я беспечные лета детства моего и ощутил первые порывы сердца к любви и к славе… Но дом отеческий одевается дымом биваков, и громады войск толпятся на родимых холмах и долинах. Там, на пригорке, где некогда я резвился и мечтал, где я с алчностью читывал известия о завоевании Италии Суворовым, о победах русского оружия на границах Франции, – там закладывают редут. Красивый лесок перед пригорком обращается в засеку и кипит егерями – как некогда стаею гончих собак, с которыми я носился по мхам и болотам. Все переменилось! И сам я лежу под кустом, не имея угла не только в собственном доме, но даже и в овинах, занятых начальниками. Гляжу, как шумные толпы солдат разбирают избы и заборы Семеновского, Бородина и Горок для строения биваков и для костров… Брат! Признаюсь, слезы наворачиваются на глаза мои. Но их осушает чувство счастья видеть себя, Льва и Евдокима вкладчиками крови и имущества в сию священную лотерею!