Проконсул Кавказа (Генерал Ермолов) - Михайлов Олег Николаевич. Страница 74
Кутузов, покойно расположившись в кресле, ласково кивал, но было видно, что он с трудом скрывает негодование. Едва завидя Ермолова, он перестал обращать внимание на завравшегося немца, понять которого ему хватило четверти часа.
– Голубчик, Алексей Петрович! – поднялся он навстречу огромному и уже почти седому в свои тридцать пять лет генералу. – Вот я и опять в Вильне. Ты помнишь восемьсот пятый год? Я в том же доме, в той же самой комнате, и та же прислуга пришла меня встретить. Не странно ли это? Вчерась я долго не мог уснуть. Проклятая память и превратности судьбы мешали мне…
– О, глориа мунди! Слава мира… – тихо отвечал Ермолов, как всегда чувствуя, что невольно поддается обаянию этого удивительного человека. – Люди обращаются со вчерашними кумирами, словно с худыми горшками.
– Но ведь этим горшком был сам Наполеон! – перебил его Кутузов. – И это его армия очистила наши границы. Заметь, что Карл Двенадцатый вошел в Россию с сорока тысячами войска, а вышел с восемью. Наполеон же прибыл с шестьюстами тысячами, а убежал едва с двадцатью и оставил нам, по крайней мере, сто пятьдесят тысяч пленными и восемьсот пятьдесят пушек!..
Витгенштейн и Чичагов, чувствуя себя лишними, откланялись и вышли.
Кутузов приобнял Ермолова и, глядя ему в глаза снизу вверх, сказал с народной простодушной прямотой:
– Ты помнишь, Алексей Петрович, что в бытность мою здесь военным губернатором я имел в распоряжении только два батальона внутренней стражи. Голубчик! Ежели бы кто сказал мне тогда, что судьба изберет меня низложить Наполеона, гиганта, страшившего всю Европу, я, право, плюнул бы тому в рожу!
Он, улыбаясь, прикрыл здоровый глаз.
– Я временно отбываю из армии и передаю главное командование графу Александру Петровичу Тормасову. Тебе надлежит вернуться к исполнению прежней должности в главном штабе. Голубчик! Война передвигается за пределы России…
«Сердце, ты слышишь? – с волнением думал Ермолов. – Русская земля уже очищена от врагов! Лишь тела их густо устилают дорогу от Москвы до Вильно – их жгут в штабелях, их закапывают во рвах. Лишь десятки тысяч пленных – безоружных, больных, обмороженных, – часто без конвоя, стучатся в крестьянские избы с жалостливой просьбой: «Шер ами, дю пэн…» – «Дорогой друг, хлеба…» И вот уже явлено новое русское слово: «шаромыжник». Так будут звать отныне в народе с презрением шатуна и плута, обиралу, обманщика, промышляющего на чужой счет. «Он все на шаромыжку поживляется!» – вот что останется в памяти народной от Наполеона и его воинства!..
Велик подвиг России. В течение семи месяцев, потеряв не менее восьми губерний, попавших во власть неприятеля, лишившись древней столицы, боролась она с более чем полумиллионом вражеских полчищ. И Россия восторжествовала! Все было исполинским в Отечественной войне: великость и дерзость предприятия, способы, принятые для его исполнения, средства обороны, наконец, возможные от войны последствия. Она была борьбой столько же вещественных, сколько и нравственных сил. Исполненные самоотвержения, двинулись храбрые ополчения России, боелюбивое, богатырское ее войско. Ударил час освобождения!..»
Глава пятая
Герой Кульма
1
12 апреля 1813 года русская гвардия готовилась торжественно вступить в Дрезден, столицу Саксонии, король которой оставался союзником Наполеона.
Французы продолжали бегство. Мнение об их непобедимости постепенно рассеивалось; некоторые, прежде покорные им, народы присоединялись к победителям; зато другие, ошеломленные неожиданностью события и еще подвластные устрашающему авторитету Наполеона, с робостью выжидали. Русским надлежало пользоваться успехами и до прибытия новых армий из Франции затопить своими силами как можно больше пространства, никем или почти уже никем не защищенного. Этим достигались две выгоды: увеличение простора для военных влияний в случае нового появления Наполеона из-за Рейна и действие на воображение нерешительных. В конце декабря 1812 года русские вошли в Кенигсберг, 20 января следующего года – в Варшаву, 16 февраля Кутузов подписал союзный договор с Пруссией, население которой всенародно вооружалось. Летучие отряды корпуса Витгенштейна выгнали французов из Берлина, Ганновера, потревожили Гамбург, и уже граф Чернышев с казаками залетел на самый Рейн, к Майнцу…
Ермолов находился в огромной свите Александра I. Здесь же были боевые генералы, овеянные славою двенадцатого года, – все, кроме Кутузова. Торопясь на торжества в Дрезден, полководец вышел из кареты и пересел на коня. Одетый, по обыкновению, в один только мундир, он простудился в Бунцлау и не мог далее продолжать путь. Здоровье его ухудшалось с каждым часом. Начальствование над войсками Александр I вверил графу Витгенштейну, хотя в действующих армиях старше его чинами были четыре генерала: Тормасов, Милорадович, Барклай-де-Толли и пруссак Блюхер.
«Граф Петр Христианович, – думал о новом главнокомандующем Ермолов, – никогда не отличался большими способностями. Кроме одной: уметь нравиться государю…»
Волею того же Александра I Ермолов оказался в новой должности, которая обещала ему одни неприятности: с упразднением главного штаба 1-й армии ему поручалось командование артиллерией во всех армиях.
«Вместе с звучным сим именем, – размышлял он, – получил я часть обширную, расстроенную и запутанную. Тем более что в каждой из армий были особенные начальники артиллерии и не было общего. Устроить ее трудно, продолжительною кампанией все средства истощены, и способы исправления сопряжены с неизбежною медленностью… Я объяснился с государем, чтоб избавиться от сего назначения, признавая себя не довольно знающим внутреннее управление артиллерией. Государь в облегчение мне приказал в случаях затруднительных относиться к графу Аракчееву. И мне осталось повиноваться…»
Военная музыка и барабанный бой прервали его мысли. Церемониальное шествие в Дрезден началось.
Стоял прекраснейший весенний день. Улицы и оба берега Эльбы были усеяны тысячами жителей, одетых в праздничные платья. Воздух оглашался восклицаниями народа и звоном колоколов: большинство саксонцев не разделяло приверженности своего короля Наполеону. Каштаны на другом берегу, в Старом городе, еще были без листьев, но уже одевались млечным и красноватым цветом черешни и яблони и ярко зеленел крыжовник. Высоко над прочими строениями поднимал острые шпили колоколен собор Св. Петра, стоявший на площади за мостом через Эльбу, к которому впереди гвардии медленно двигался на белой лошади русский император.
Окна домов в Новом городе, улицами которого шла гвардия, были наполнены женскими головками – черными, седыми, рыжими, в париках под пудрою, в чепчиках и под гребенками. Между последними Ермолов увидел миленькие лица. Мимо бронзовой статуи Станислава Августа III, короля польского, колонны прошествовали через широкий двухсотсаженный мост, две арки которого были разрушены французами, и войска шли по деревянному настилу. Ермолов приметил, что берега над водою были обнажены, не имея набережной, и уступали в красоте и величавости Неве.
На площади перед собором император со свитой остановился, пропуская мимо себя широкоплечих богатырей-гвардейцев. Апрельское солнце сверкало, вспыхивая на стальных жалах штыков, ярко начищенных медных гербах и смазных круглоносых сапогах. Неумолчное «ура!» перекатами текло от батальона к батальону, от полка к полку. Радуясь выправке солдат, Александр улыбался и успокаивал нетерпеливо перебиравшую ногами лошадь ласковым касанием щегольского, с кисточкой, сапога.
«А ведь главного героя Дрездена – Дениса Давыдова, который занял Новый город с горсткой казаков и гусар еще одиннадцатого марта, здесь нет, – с горечью подумал Ермолов. – Вместо благодарности за подвиг он подвергся разносу барона Винценгероде. И если бы не старик Кутузов, отправившийся с докладом к царю, еще неизвестно, чем бы все закончилось…» Кутузов! Всезнающие штабные офицеры шушукались о том, будто дни фельдмаршала сочтены и что в выздоровлении его отчаялся даже специально призванный прусским королем знаменитый лекарь Гуфеланд…