Иное - Михайлов Сергей. Страница 4

Процессия цепочкой тянулась по раскалённым пескам: впереди — безмолвный, словно изваяние, бедуин, за ним — сэр Чарльз, вечно брюзжащий и недовольный всем и вся, далее — два его помощника-ассистента. Оба были молоды, оба в душе кляли шефа за самодурство, толкнувшее его на безумный переход через Сахару на верблюдах.

К вечеру обещал показаться оазис. По словам проводника-бедуина, там их ждали отдых, вода и ночлег.

Через каждые пятьсот метров сэр Чарльз неуклюже скатывался с верблюжьего горба в горячий песок, делал какие-то замеры, брал пробы песка и воздуха — но чаще заставлял делать подобные процедуры своих ассистентов, которые нехотя подчинялись.

Воздух был настолько сух и горяч, что готов был самовоспламениться, а от песка шёл такой нестерпимый жар, что вода во флягах, казалось, вот-вот закипит. Ветра не было совсем, видимость была великолепная. И ни облачка.

В три часа пополудни следовавший третьим в кавалькаде молодой человек по имени Ганс Маркус, взглянув случайно вверх, вдруг побледнел и с тревогой произнёс:

— Господин Редлинг! Небо… падает!..

Сэр Чарльз, не прекращавший брюзжания ни на минуту, ворчливо и назидательно, уткнувшись багровым, в крупных капельках едкого пота, носом в какие-то расчёты, провозгласил:

— Небо, Маркус, упасть не может, ибо оно суть лишь кажущийся свод, а на деле — атмосфера толщиной в десятки миль, то есть воздух. А воздух, как тебе известно, не падает. Это галлюцинации, Маркус. От жары. Хлебни из фляги, поможет. Мне тоже поначалу всякая чертовщина мерещилась, а потом привык — и ничего; мираж, одним словом. Пройдёт.

А небо действительно приближалось…

Полчаса спустя забеспокоился второй помощник Чарльза Редлинга, Виктор Зак.

— Неужели и у меня началось? — прошептал он, с тревогой щурясь на солнце.

Но вот заёрзал и вечно невозмутимый бедуин. Он то и дело прикладывался к биноклю и оглядывал далёкий горизонт, пытаясь найти там причину своего безотчётного волнения. В воздухе явно наблюдалось напряжение.

Небо медленно опускалось на землю…

Ещё час спустя Чарльз Редлинг, оторвавшись наконец от своих дел, поднял глаза и замер с открытым ртом.

— Боже! — прошептал он удивлённо. — Оно и в самом деле — падает!

Небесный свод теперь стремительно нёсся вниз, сплющивая видимое пространство. Воздух стал тяжёлым и густым, с трудом проникающим в человеческие лёгкие. Было нестерпимо душно. Хотелось выть от тоски и ужаса, солнце сделалось кроваво-красным и пекло уже с удвоенной, утроенной, удесятерённой силой. Шерсть на верблюдах стала тлеть и слегка дымиться. Безумными глазами смотрел бедуин на корчащийся в судорогах мир и был теперь не величественно-бронзовым, как прежде, а мертвенно-голубым, с отливающей бледностью и лоснящейся жиром кожей. Кровавый пот выступил на лбу Чарльза Редлинга, кожа на суставах вдруг с треском лопнула.

Небо падало, сокрушая примитивные законы классической физики… Четверо людей тряслись от ужаса, жадно хватая распахнутыми ртами вязкий, словно кисель, воздух, жуя его и глотая, не в состоянии вдохнуть, как ещё минуту назад. Зак вдруг истерически захохотал, но внезапный порыв огненного ветра сбросил его наземь, оборвав тем самым эти похожие на лай бешеного пса воющие звуки.

— Что это, Редлинг?! — успел крикнуть Маркус, но тут же язык его лопнул и истёк сукровицей на дымящуюся гриву верблюда. Волосы под пробковым шлемом лезли, падали и истлевали на лету, не достигнув ещё земли. Корабли пустыни, эти бедные животные, хрипели и тряслись под непомерной тяжестью взбесившейся атмосферы.

А небо неудержимо неслось вниз, вниз, вниз — искривляя пространство, время, материю…

Люди, уже сошедшие с ума, пытались орать, выть, визжать, но их языки либо растекались тут же закипавшей жидкостью, либо вдруг ссыхались и превращались в порошок, — они могли только мычать, тоскливо, протяжно, исступлённо. Одежда давно уже истлела на них, и теперь кожа струпьями слезала с их тел, обнажая чёрные, в запёкшейся крови, язвы. Глаза безумными пузырями ещё смотрели на мир, но уже не понимали его. Всё гудело вокруг, вибрировало и металось — но ветра не было. Ветра не было, потому что воздух был твёрд, тяжёл и неподвижен, как гранит. Внезапный призыв муэдзина пронёсся над жёлтым песком — и смолк, словно одумавшись.

Некогда бездонное, а теперь обретшее дно, ставшее твердью, но всё такое же голубое, кристально чистое, небо было совсем уже рядом. Вот оно, можно рукой коснуться…

Оно упало, уйдя сквозь песок.

Тишина, покой и безмолвие снизошли на землю. Ставший вдруг каменным монолитом песок нестерпимо блестел, сверкал, отражая ядовитый свет ярко-белого светила, жадно лижущего ультрафиолетовыми языками беззащитную и безжизненную пустыню. Чёрная, глубокая, вечная пустота, мерцающая редкими холодными звёздами, висела над землёй. Восемь скелетов — четыре человеческих и четыре верблюжьих — украшали каменный ландшафт матовыми костями. Одинокое, неведомо откуда взявшееся белое голубиное перо медленно падало, несмотря на глубокий вакуум, и печально кружилось, хотя ветра не было, над мёртвой пустыней. Вот оно коснулось застывшего в неподвижности бархана и…

Громовой голос, родившийся из пустоты, возвестил: «За грехи твои, человек!..»

ЯВЬ

Видение апокалипсиса…

Это странное, наполненное ирреальным ужасом видение ввергло меня в какое-то мистическое возбуждение: словно бездна разверзлась вдруг под моими ногами, и я лечу в неё, лечу в вечность, в никуда — и нет тому полёту ни конца, ни границ. Но прошло мгновение (час? день? год?), и мрачное преддверие конца света покинуло меня, ушло на задний план, осело где-то в анналах моей памяти — я словно прозрел. Свет истины внезапной вспышкой озарил мой разум, путь, на который толкнуло меня отчаяние, открылся мне во всей своей очевидности и ясности.

Закрой глаза и смотри. ( 5 )

Сон вторгся в моё «я» как чётко осязаемая очевидность (или я стал частицей мира сна?), подобно гигантской волне, захлестнул меня всего, без остатка, смыв последние наносы внешнего мира, вызвал к жизни инобытие, воплотился в него, обрёл статус высшей реальности (или реальность явила себя посредством сновидения?) — я более не сомневался: избранный мною путь интраверта есть единственно истинный и единственно верный путь познания самого себя. Мистический опыт, пережитый мною во сне, облёк во плоть ту мысль, которая до сего момента была лишь плодом умственных спекуляций.

Откуда-то из глубин сознания всплыли слова того индийского пророка со священной Горы Аруначалы: нет различия между бодрствованием и сновидением, ибо оба эти состояния — нереальны. Что ж, мудрец отринул и мир внешней реальности, и мир сновидений, и своё собственное «я» — чтобы раствориться в Брахмане, Абсолюте, первичной недвойственной Реальности, которая и есть Истинная Природа человека. Он прошёл весь путь до конца и постиг истину в её первозданности. Не стану оспаривать его опыт, не стану подвергать сомнению его путь — наши пути различны, хотя и берут начало в общей исходной точке. Слова мудреца обрели для меня иной смысл, наполнились иным содержанием, я вдруг постиг, на собственном опыте испытал, что реальность мира бодрствования и реальность мира сновидений — реальности одного порядка, одного уровня значимости; возможно, они лишь тени той недвойственной Реальности, о которой твердит Махарши, — но что мне до неё? какое мне дело до Абсолюта? Мир грёз вполне устраивает меня в качестве среды обитания моего отверженного «я»; если же и этот мир когда-нибудь породит во мне чувство «обрыдлости», — что ж, тогда, быть может, я продолжу свой путь и завершу его в священном Храме Господа Аруначалы. Как знать.

А пока — пока я понял (не понял — постиг) одно: не внешний мир утратил свою реальность, а я утратил чувство реальности по отношению к нему; я отвернулся от него, дабы обрести не менее реальный, но куда более богатый мир сновидений — и не раскаиваюсь в своём шаге. Обратный путь мне заказан, впереди же — бесконечность…

вернуться