Паломничество жонглера - Аренев Владимир. Страница 46

А вот сидевший в соседней камере ихх-глистри ничем таким не мучился. Высокий широкоплечий мужчина с пышной черной бородой и массивными руками гневно вышагивал из угла в угол и что-то бормотал себе под нос. Нервно, неритмично мигала лампа, расположенная так, чтобы он не мог дотянуться: под самым потолком, в специальной клетке. Бородач, впрочем, и не пытался.

— Он даже не осознает того, что разговаривает сам с собой, — пояснил Фринию сопровождавший его даскайль Конгласп. Из всех сна-тонрских учителей Конгласп обладал наибольшей властью, высший среди равных, и поэтому мог единолично решать, кого следует допускать на здешние подземные уровни. Однако, подобно прочим даскайлям, он был прежде всего наставником ступениатов, одним из которых с завтрашнего дня собирался стать Фриний.

Сегодня, пока правила общения ступениата с даскайлем еще не вступили в силу, Конгласп повел гостя сюда, выполняя личную просьбу Тойры Мудрого.

— С чего началось? — тихо, чтобы не привлечь внимание соскользнувшего, спросил Фриний.

Конгласп развел руками:

— Никто не может с уверенностью сказать; поэтому их и называют «соскользнувшие», а не, скажем, «сорвавшиеся». Хотя у многих переломный момент так или иначе связан с периодом очередного ступениатства. Взваливали на себя чрезмерную ношу, не рассчитав своих душевных сил. Этот, например, был претендентом на пятую ступень мастерства. — (Фриний поневоле вздрогнул. Ведь он тоже… он и приехал-то в Сна-Тонр для этого!..) — Испытание прошел, — продолжал Конгласп, — и по возвращении ничего странного за ним замечено не было. Однако со временем кое-какие особенности в поведении: потеря самоконтроля, высокая раздражительность, преобладание эмоциональности в принятии решений… я перечисляю только основные характеристики, есть и другие, менее заметные, но не менее важные.

«Итак, Тойра счел, что словесных предупреждений недостаточно, и поэтому послал меня посмотреть, как выглядит ихх-глистри. Но с какой целью?! Он ведь знает, я всё равно не отступлю. Или чтобы снять с себя ответственность? Да нет, кто угодно, только не Тойра — ему бы такое и в голову не пришло!»

— А зачем, — спросил Фриний у даскайля, — нужна эта лампа? Вернее, почему она так рвано мигает?

— Считается, что таким образом мы хотя бы немного затормозим процесс соскальзывания. Кроме того… он ведь не утратил полностью своего мастерства. И если бы не этот рваный ритм и еще кое-какие ухищрения, вполне мог бы попытаться применить силу, чтобы освободиться.

Но, казалось, чернобородый ихх-глистри не думал об этом. Во время разговора он только и знал, что вышагивать по камере из угла в угол да неразборчиво произносить гневные речи, то повышая голос, то почти шепча.

— Группа даскайлей работает с ним. Мы не теряем надежды на то, что когда-нибудь научимся лечить соскользнувших. Однако, признаться, успехов пока не добились, абсолютно никаких — разве только, как я уже говорил, немного затормозили процесс. — В отличие от большинства облеченных властью, Конгласп не боялся признаться в собственном бессилии. — Увы, только в одном Сна-Тонре мы содержим около двух десятков ихх-глистри; а сколько их в остальных эрхастриях! Некоторые умирают в заточении, просто теряют интерес к жизни, остальные же… — Он вздохнул и указал на дверь камеры: — Сами видите. За последние несколько лет случаи соскальзывания участились, хотя какой-либо закономерности мы не наблюдаем. По крайней мере, такой, которая была бы бесспорной и непротиворечивой и объясняла бы все факты.

Этот разговор, случившийся осенью 698 года, и теперь, в 700-м, не давал Фринию покоя. Вернее, не сам разговор, а зрелище заключенного ихх-глистри — на первый взгляд обычного безумца, в действительности же…

«А что мы знаем о них на самом-то деле?»

Так или иначе, а тогда, стоя у мощной стальной двери камеры, он пообещал себе: «Я никогда не соскользну.»

— Я никогда не соскользну. — повторил Фриний сейчас (мысленно, как полагал он, — а в действительности тихим, надорванным шепотом). — Никогда!

Барельефная многощупальцевая тварь, штурмовавшая стены бароновой твердыни, вдруг подмигнула чародею с потолка: «Разумеется, никогда, дружище! Разумеется!»

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В городишке под коротким и непонятным названием Сьемт уже вовсю хозяйничала осень, в чем пассажиры экипажа Н'Адеров убедились еще на подступах, когда размытая дождями дорога вдруг чавкнула и не пожелала отпустить колеса двуполки. Пришлось выбираться, подкладывать под колеса ветки и толкать завязшую махину; под улюлюканье перебравшейся на место кучера графиньки экипаж наконец тронулся с места, а Гвоздь, Айю-Шун и Дальмин, перемазанные грязью, с исцарапанными о ветки ладонями, вместе с Матиль, врачевателем и Талиссой погрузились обратно.

Как вскоре выяснилось, тут они явно поспешили.

— И это только начало! — пыхтел, налегая плечом на недвижную громаду, Гвоздь. — Нет бы нам переправиться через Клудмино у Нуллатона, там дорога-то посуше и паром ходит каждые два часа, а теперь будем тащить и лошадей и повозку на своем горбу. До самой северной переправы а до нее от Сьемта еще ехать и… тьфу, проклятье! — Он сплюнул: брызги из-под колес летели во все стороны, в том числе и в лицо.

— Не ругайтесь, господин Кайнор! — жизнерадостно отозвалась чернявая. Она снова правила вместо кучера, спровадив того толкать экипаж вместе с жонглером и тайнангинцем. — Мне нужно было забрать из Трех Сосен господина Туллэка, а возвращаться оттуда к переправе у столицы несподручно: слишком много времени потеряли бы.

— Сейчас мы его теряем вдвое больше, — проворчал Гвоздь. — Но вам там, сверху, безусловно, виднее, графиня… Ну, давайте на раз-два-три! Командуйте, командуйте, господин врачеватель!

Тот начал считать, неуклюже опираясь на трость и с растерянной улыбкой на лице. Несколько дней в дорожных гостиницах не пошли господину Туллэку на пользу, он поистрепался, подхватил где-то простуду, к тому же заныли старые раны. Графинька — добрая душа — снимала обычно общую комнату для себя с Матиль и Талиссой да две двуспальные: одну Айю-Шуну и Дальмину, другую Гвоздю с господином Туллэком. (Как подозревал Гвоздь, чернявая не хотела оставлять тайнангинца и врачевателя наедине.) Поневоле приходилось выслушивать кряхтение и стоны, особенно под утро, когда господин Туллэк забывался тяжелым потным сном. Однажды Гвоздь не выдержал: «А как насчет „врачу, исцелися сам“?» Господин Туллэк только пожал плечами: «Есть, знаете, болезни, от которых избавляет только смерть. А я еще не готов…»

Дорога в очередной раз снисходительно выпустила экипаж — на поруки его пассажиров.

«И почему бы ее батюшке не преставиться летом или зимой?» — злился Гвоздь, забираясь вовнутрь. Тут уже вся обивка была в грязи — ввек батальон уборщиц не вычистит. Кайнор пристроился в более-менее чистом углу и с отвращением оглядел себя: такое впечатление, что сутки не вылезал из земли, Цапля меня заклюй! Ну, теперь из Сьемта они не уедут, пока Гвоздь не навестит прачек, что бы там ни говорила чернявая!

Впереди их ждали еще две выбоины, и лишь потом — городские ворота.

— Такое впечатление, что здешний градоначальник о дорогах думает в самую последнюю очередь, — не вытерпела у себя за перегородкой графинька, когда они, пошатываясь из стороны в сторону на манер запойного пьяницы, въехали-таки в Сьемт. — Как будто мостовую здесь не обновляли лет пятьдесят.