Оборотень - Михайлов Сергей. Страница 23

— Нет-нет, ни в коем случае, это больше не повторится, — он соскользнул с подоконника и пристально посмотрел мне в глаза. — Вижу, что-то стряслось. Рассказывай.

— От вас ничего не скроешь, — попытался я улыбнуться и передал ему подслушанный в душевой разговор.

— Прекрасно, — кивнул он, когда я закончил, — теперь многое прояснилось. Спасибо, Максим, ты сделал большое дело. — Он крепко сжал мою руку и с силой тряхнул ее. О большей благодарности я и мечтать не смел. — М-да… Теперь у нас есть целый набор оригинальных имен: Артист, Самсон, Баварец, Лекарь, Филимон, Клиент, а также некая группа бандитов, обитающая в «преисподней». Самая интересная фигура среди них — это, безусловно, Артист. Теперь наверняка можно сказать, что человек, оставивший пустые ампулы в туалете, и Артист — одно и то же лицо. Осталась самая малость — снять с этого лица маску, и тогда клубок распутается сам собой. Правда, есть еще одна загадочная личность — Клиент. Его здесь ждут, ждут с нетерпением, и он должен объявиться, иначе все это сборище теряет смысл. Вспомни, что говорил тебе Сотников: некий Клиент скупает камешки, причем торг с ним ведет исключительно Артист. Кто стоит — вернее, стоял — за спиной Артиста, мы знаем: это так называемые «алтайцы», то есть непосредственные поставщики камешков, но кого представляет Клиент, нам неизвестно. Думаю, Клиент — это лишь подставная фигура, нити от которой тянутся высоко наверх.

— А Баварец? Какова роль Баварца в вашей схеме?

— Баварец, по всей видимости, возглавляет группу отъявленных негодяев, — продолжал Щеглов, — которые засели в подвале, или «преисподней», как мы теперь знаем, и ведут гнусный и бесшабашный образ жизни. Здесь у них что-то вроде притона, откуда они иногда выползают наружу и оставляют за собой кровавые следы. Они кормятся за счет сделок между Клиентом и Артистом и в то же время выполняют что-то вроде роли арбитра при этих сделках… Теперь о тебе, Максим, — Щеглов нахмурился. — Алтайцы наверняка узнали тебя, поэтому будь предельно осторожен. Я никогда не прощу себе, если с тобой что-нибудь случится. Во-от, — он прошелся по номеру, — такие, брат, дела. Надо заметить, что ты провел свои полчаса в душевой с гораздо большим успехом, чем я здесь, опрашивая свидетелей. Словом, мне не повезло.

— Так и не удалось узнать ничего нового? — спросил я с сожалением.

— Ни-че-го, — покачал он головой.

Щеглов достал из кармана очередную папиросу и направился к двери.

— Я пойду покурю, — сообщил он. — Ладно?

В этот момент в дверь кто-то робко постучал.

— Да-да! — крикнул Щеглов, весь собравшийся, словно для прыжка. — Входите, открыто.

В номер вошла молоденькая девушка, в которой я не сразу признал практикантку Катю, работавшую в столовой.

— Здравствуйте, мне нужен товарищ из уголовного розыска, — обратилась она ко мне, теребя в руках косынку.

— Я — товарищ из уголовного розыска, — шагнул к ней Щеглов. — Капитан Щеглов, Семен Кондратьевич. Вы хотите мне что-нибудь сообщить?

— Может быть, мне не стоило вас беспокоить, товарищ Щеглов, — застенчиво начала она, краснея, — но мне показалось, что… что… вас это может заинтересовать.

— Знаете что, Катя, — вас ведь Катей зовут, не так ли? — я тут покурить собрался, давайте выйдем в коридор — вы мне все расскажете, а я тем временем покурю. Идет? — Она кивнула. — А ты, Максим, — повернулся он ко мне, — зайди к Григорию Адамовичу, поинтересуйся его самочувствием, а то совсем захандрил наш герой.

Я последовал совету Щеглова и отправился к Мячикову.

— Кто там? — раздался глухой голос в ответ на мой стук.

— Это я, Максим! Вы позволите, Григорий Адамович?

Дверь открылась, и передо мной предстал Мячиков — бледный, осунувшийся, с капельками пота на лбу, с дрожащими руками. Видимо, больной зуб причинял ему немало хлопот.

За последние часы Мячиков заметно изменился. От его былого оптимизма, жизнерадостности и вечной, не сходящей с круглой физиономии ни днем ни ночью улыбки не осталось и следа. Он стал раздражителен, мрачен, а порой даже груб, но я отлично понимал, что это его состояние — результат зубной боли, что в душе он — добряк, весельчак и прекрасный собеседник. Зная, каким он был еще сегодня утром, я прощал ему все и искренне жалел этого человека.

— Простите, если я побеспокоил вас, Григорий Адамович, но нас с Семеном Кондратьевичем очень тревожит состояние вашего здоровья. Как ваш зуб?

— Адская боль, — промычал Мячиков, качая головой, — я согласен вообще не иметь зубов, чем терпеть такую боль.

— Я искренне сочувствую вам, — произнес я, сознавая, что мое сочувствие для него все равно что мертвому припарка; похоже, он был того же мнения.

— А-а, — махнул Мячиков рукой и сел на кровать, — если б ваше сочувствие могло излечить меня…

Разговор явно не клеился. Собственные заботы, видимо, настолько завладели им, что Мячиков даже не поинтересовался ходом расследования и вообще состоянием дел на данный момент — для него существовал только его зуб. Не желая более докучать ему, я покинул номер.

На часах было половина восьмого.

В коридоре я столкнулся с Щегловым и практиканткой Катей. Их беседа подходила к концу.

— Спасибо вам, Катя, вы правильно сделали, что пришли ко мне, — с чувством сказал Щеглов, и по блеску в его глазах я понял, что время им потрачено не зря. — Вы нам очень помогли.

Вернувшись в номер, Щеглов впервые за последние несколько часов улыбнулся.

— Побольше бы таких свидетелей, как эта девушка, — сказал он, прохаживаясь от двери к окну и обратно. — Она одна сообщила мне больше, чем все предыдущие, вместе взятые.

Я поинтересовался, в чем же заключается суть ее сообщения, но Щеглов не стал вдаваться в подробности и лишь уклончиво ответил:

— Придет время, я тебе все расскажу, а сейчас запомни одно: из ее сообщения следует, что Потапова отравили случайно.

— Значит, отравления не было и это всего лишь несчастный случай? — спросил я.

— Нет, — покачал головой Щеглов, — отравление было, но Потапов — жертва случайная. Яд предназначался другому.

— Кому же?

Щеглов пожал плечами.

— Если бы я это знал…

События последнего дня настолько стремительно сменяли друг друга, что я не успевал следить за ними, не говоря уж о вдумчивом, неспешном их анализе. В отличие от моего гениального друга, капитана Щеглова, я ровным счетом ничего не понимал. Как все запуталось в этом проклятом доме отдыха, сплелось в замысловатый, загадочный клубок… Какая-то тайная жизнь протекала за нашими спинами, и меня не покидало смутное ощущение, что мы с Щегловым оказались как бы вне событий, чем-то вроде сторонних наблюдателей, которым кроме всего прочего накрепко завязали глаза и заткнули уши. Я чувствовал себя совершенно беспомощным что-либо изменить. Но то, что назревает какое-то событие, у меня не вызывало сомнений.

— В смерти Потапова есть и доля моей вины, — нахмурился Щеглов, думая о чем-то своем. — Ни в чем не повинный человек убит буквально на моих глазах, а я не только не смог предотвратить убийство — я даже помыслить не смел о чем-либо подобном.

— Вы не правы, Семен Кондратьевич, — возразил я. — Вашей вины здесь нет. Потапов убит, и только убийца в ответе за его смерть.

— Курить охота, — вздохнул Щеглов. — Пойду на лестницу, покурю, а ты меня здесь подожди. В восемь выход в эфир, попытаюсь еще раз связаться со своими. Боюсь, в прошлый раз передача не состоялась. Наверное, с рацией что-то.

Он ушел, а я вдруг подумал, что, если Щеглову не удастся вызвать опергруппу, нам с ним вдвоем (на больного Мячикова теперь надежды не было) придется противостоять во много раз превосходящим силам бандитской шайки. Силы были настолько неравны, что бандиты, по-видимому, не воспринимали нас всерьез, — потому-то они и не трогали Щеглова, предоставляя ему возможность копаться в их грязном белье. Пусть, мол, суетится, все равно вреда от него не больше, чем от мухи: жужжит, у самого носа вьется, чуть ли не в рот лезет, а ужалить не может.