Под небом голубым - Аренев Владимир. Страница 25

Во-вторых же (конечно, с лихвой хватало и первого, но) во-вторых, общение с Богом (а какая вера без общения) всегда казалось человеку делом очень интимным. Словно «я люблю тебя», сказанное от всего сердца, искренне — пускай даже на сцене. И как признание в любви у каждого человека — свое, особенное — так и вера в Бога не может быть одинаковой, конфессионно выдержанной. Ну не может! Столько лет маршировали в ногу, потом решили, что нельзя, не получается — организмы, мол, у нас разные, биоритмы, то да с„. А вот верить в Бога одинаково — эт пожалуйста, эт мы запросто. У нас и Бог одинаковый выходит, с белой бородой и мудрым лицом. Странно только, на Деда Мороза немного похож. Хотя… ничего, это даже правильно, если задуматься. Мы чуда от Него ждем? Чуда. Ну вот, а с кем у нас с детства чудеса ассоциируются? Правильно, правильно… А кто не может или не хочет верить в нашего Бога — вон, пускай «просветляются». У буддистов, гляди, Бога вообще нету, одни будды, которым может стать любой. Зато вечная жизнь, реинкарнации. Опять-таки, возможность воздаяния каждому по делам его: «туп, как дерево, — родишься баобабом». Но — говорят мудрые люди — чтобы быть буддистом, лучше всего родиться где-нибудь в Китае или там в Тибете. Можно, конечно, и так, в Череповце или, скажем, в Муромске — но лучше все-таки повосточнее. Для кармы пользительнее. И не смейте вольно трактовать махаяну, а то…

Было еще и в-третьих. Войны, смерти, гнусность. Несправедливость. …Впрочем, это лишнее. Детские обиды на того самого старика с белой бородой и мудрым лицом. Оставим это в покое.

В-четвертых? в-пятых, в-десятых?.. Зачем? Причины ищут, чтобы что-нибудь исправить. Его устраивало такое положение вещей.

5. Ложь, конечно. Ложь и бред. Ничего не устраивало. Верить так — не устраивало. И не верить — тоже. Оставим в стороне глобальные вопросы типа «для чего живем» и «куда падаем». Если ответы существуют, со временем узнаем. Другое беспокоило, как и всех, между прочим. Собственная смерть.

Дело не в том, что человек не мог верить в бессмертие души. Он не мог поверить, что когда-нибудь умрет, прекратится навсегда, что уже никогда не выйдет на подмостки жизни, не сыграет еще раз, на «бис».

И жизнь поэтому рассматривал как единственного настоящего противника. Боролся с обстоятельствами, пересиливал случайности, не сгибался под ветрами. Кто-то сказал бы: «Достойно!» А это было прежде всего больно. Очень больно. Адски больно.

«Ради чего»? Назовите как угодно: призвание, талант, Дар Божий (но уж если «Дар», то непременно с большой буквы). Слова, в общем-то, значения не имеют. Важно другое: ни один нормальный человек не станет резать скальпелем хлеб, а золотые пекторали из скифских гробниц переплавлять на дверные ручки. И уж если есть в тебе талант артиста — изволь на сцену, приятель. Уж если чувствуешь силу Дара — используй ее по назначению. А иначе — чем ты отличаешься от навозной кучи? Только что размерами.

Человек отдался на волю Дара. Сначала — не весь, сначала надеялся «жить по-людски». То есть, как большинство: дом, семья, сын ежевечерне теребит за рукав: «Па-ап, помоги с математикой». Хотя разумом понимал уже тогда, что не будет «как у всех». Выбор. Туда или сюда. Или сидишь в уюте, смотришь по телевизору фильм, или в это время находишься по ту сторону экрана. Нельзя одновременно и там, и здесь. Не получится.

Выбор, конечно, изначально был нечестный. Потому что хлеб скальпелем не режут.

6. Нет, допустим, Бог и существует. Этого человек не мог совершенно отрицать. Но вряд ли в таком случае он будет Ему благодарен. Скорее, наоборот. Ведь Дар — это не подарок, нет. Это как удар из-за угла, проклятье цыганки в полупустой электричке, выстрел в спину.

Хотя с другой стороны… с другой стороны…

Вот потому-то — вряд ли будет Ему благодарен.

7. Так что же станется с душой после смерти? Человек не знал (откуда?!), даже не догадывался. А теперь, после всего случившегося с ним в городе, не мог и предполагать. Но был знаком с множеством разных идей и теорий — посему допускал, что Дер-Рокта не лжет. Просто для перемещения человека обратно необходимо, чтобы он умер здесь. В этом городе, где само время остановилось.

Верить? Не верить?

Непонятно.

Знал только одно: по-другому проблему не решить…

Так верить или не верить?!..

ЧЕЛОВЕК. СЕЙЧАС.

8. Воспоминания, как неожиданный приступ кашля, оборвались. Так много слов, так много понятий из прошлой жизни… Минуту назад человек знал, что они обозначают. Сейчас… уже не знал, знает ли.

9. Неожиданно из тьмы, как из небытия, выросла и преградила дорогу стройная высокая башенка, перевитая снаружи узкой лестницей. Не задумываясь, он начал подниматься по каменным ступенькам, и ветер наотмашь хлестнул по лицу чуть влажной ладонью. Человек улыбнулся неизвестно чему и продолжил восхождение.

Идти было сложно, узкие и скользкие, ступеньки норовили сбросить ногу вниз, они словно отторгали человека. Он не обращал внимания, хотя старался ступать осторожно. Впрочем, темнота, которая заполняла все вокруг, не желала даже слышать об осторожности — склонялась над ухом, шептала чувственно и мягко: «Иди, куда хочешь. Забудь о ступеньках. Иди по небу. Сделай шаг вперед, а не вбок, не подчиняйся зову лестницы, дай себе взлететь. Ты умеешь, можешь, просто забыл, как это делается».

Голос темноты что-то напоминал. И другой голос, внутренний, словно проснувшись от долгого сна, зашептал вдруг, непонятно и обрывисто: «/Забыл, забыл. Забыл! О важном, об очень важном. Забыл, забыл, забыл…/» Человек не слушал их, человек шел наверх.

10. Лестница закончилась дверцей и полукруглой площадкой, к дверце примыкавшей. В скудном свете звезд неожиданно четко выделялась замочная скважина, слабее — различные символы, выбитые на дверном металле. Символы (крест, перевернутая жирная буква «С», что-то еще, совсем уж неразличимое) казались знакомыми, но ничего, кроме легких едва ощутимых волн, на поверхности памяти не вызывали.

Внезапно, сильно и властно, как никогда прежде, человек понял: за дверью выход отсюда. Открой — и вернешься. Открой — и окажешься дома.

Он толкнул ее с обреченностью приговоренного к казни. Знал: не откроется. На то и замочная скважина, чтобы был ключ. У человека ключа не было.

Он толкнул снова, сильнее, яростнее. Потом дернул на себя. Потом опять толкнул. Казалось, толкал стену, не дверь.

Тогда присел и прислонился к скважине левым ухом. По ту сторону как будто смеялись, далеко-далеко играла симфоническая музыка, пели птицы… или люди… Попробовал заглянуть — яркий, нестерпимо яркий свет ударил в глаз и заставил отшатнуться, — так, что человек едва не упал с площадки на мостовую. «Вот видишь, — шепнула тьма, — вот видишь. Пойдем, дай себе умереть».

Он отмахнулся, как от назойливой мухи.

«/Забыл/, — пробормотал внутренний голос, — /опять забыл, дурак! Вспомни же! Это важно!/» Человек сел, прислонился спиной к двери, так, что символы врезались в кожу, и обхватил колени руками. Здесь, наверху, было невыносимо холодно.

Голоса не унимались.

11. Кажется, он задремал. По крайней мере, почувствовал некий провал в сознании, обрыв в мыслях. Словно человека выключили, а потом снова включили.

Тьма, пришедшая невесть откуда и не желавшая уходить, накрывшая этот город с его висячими мостами, дворцами, переулками, прудами, — тьма пожрала все вокруг и сейчас сыто глядела в глаза человеку. Он отвечал тем же. Он надеялся прочитать в ее взгляде ответ на свои незаданные, даже еще не оформившиеся вопросы. Но не видел ничего.

«/Все ответы в тебе. Только поищи их!/ Что искать, если я не знаю даже вопросов?

/Тогда поищи вопросы/.

Хорошо. Хорошо. Вопросы. Первый: что мне делать?

/Не так, приятель. Давай уточним: ты хочешь разрушить город? Любой ценой?/ Н-нет, любой ценой — нет.

/Какую же ты считаешь приемлемой?/ …не знаю.

/Ладно, подойдем с другой стороны. Это… этот ходячий манекен — его ты берешь в расчет?/ Да. Но только…