Одинокому везде пустыня - Михальский Вацлав Вацлавович. Страница 48

– Ты че, доча! – шарахнулась от нее старушка. – Ты че, спятила?

Марии стало стыдно, она крепко обняла и поцеловала бабу Нюсю троекратно, по-русски.

Николь вела машину уверенно и осторожно. Мария, поддерживая Ульяну, примостилась бочком на заднем сидении.

LXX

За десять дней Мария и Николь подняли Ульяну на ноги. А еще через неделю она настолько окрепла, что можно было пускаться в путь – в Марсель, а там и в Тунизию. Все это время яхта «Николь» ждала их в марсельской гавани.

– Мне только съездить на кладбище, проститься с Андреем Сидорычем, да отдать платок бабе Нюсе – он у нее один, а зимой под нашей драной крышей такая холодрыга, что ой-ё-ёй! – сказала Ульяна.

– Поехали. И я с тобой, – с готовностью предложила Мария.

Новое кладбище Биянкура поразило воображение Марии казенной тупостью, скудостью и бессердечием, которые в данном случае соединились воедино как-то особенно причудливо и изощренно. Могилка к могилке, холмик к холмику были подогнаны здесь вплотную. По всей территории обширного косогора, на котором размещалось кладбище, стояли над могилами одинаковые, сваренные из кусков железных труб православные кресты, выкрашенные почему-то ядовито-ультрамариновой краской. На фоне серого неба эти кресты с черными номерами на поперечных перекладинах вместо имен и фамилий выглядели как-то особенно вымороченно, брала оторопь еще и от того, что крестов было очень много – сотни и они поднимались по косогору шеренга за шеренгой.

Потом Мария узнала как-то случайно, что года через полтора после смерти Андрея Сидоровича Калюжного здесь же был похоронен один из ее любимых поэтов Владислав Фелицианович Ходасевич. На этом обезличенном и обесчеловеченном кладбище похоронен и человек, написавший: "Я, я, я. Что за дикое слово! Неужели вон тот – это я? Разве мама любила такого, желто-серого, полуседого и всезнающего, как змея?"

– И кто же это придумал? – после долгой паузы, обведя кладбище рукой, спросила Улю Мария.

– Наверное, муниципалитет Биянкура, кто же еще? Спасибо, что разрешают хоронить наших даром. А через пять лет всех выроют – и в общую могилу, такой закон. Так что мне надо заработать денег в твоей Тунизии, купить Сидорычу постоянное место и, как говорит баба Нюся, переховать его.

– Заработаешь, – сказала Мария. – не сомневайся. – И, глядя на жуткий лес ультрамариновых крестов, возносящихся по серому косогору к серому небу, она вдруг подумала о Михаиле, даже и не подумала, а почувствовала его всем сердцем – остро, пронзительно, до боли в груди. "Николь обещала выпросить Михаила на яхту, командир училища – приятель ее Шарля. Дай Бог!"

Потом они поехали возвращать пуховый платок бабе Нюсе. Застали ее моющей лестницу в подъезде. Платок вернули. Мария принялась уговаривать бабу Нюсю взять в подарок "немножко денежек". Старуха отказывалась наотрез. И тогда вступила Ульяна:

– Баба Нюся, возьми от моей сестры Марии и от меня. Хотя Мария и сестра, но я обещаю, что отработаю и отдам ей эти деньги. Так ты согласна?

– Ой, дивоньки, шо ж вы со мною робите! Сроду в жизни не знала я копейки дармовой! – В глазах бабы Нюси под соболиными бровями вразлет заблестели слезы, лицо ее разгладилось, пошло румянцем, и вдруг проступило, как на проявляющейся фотографии, ее прежнее, молодое лицо и стало ясно видно, какая она была красавица. – Ой, стыдоба! Заругае мени дид Леха, – сдаваясь, пробормотала баба Нюся.

– Баба Нюся, бери, я за тебя отдам. Клянусь! – Ульяна широко перекрестилась.

Мария сунула в мокрые руки бабы Нюси пачку денег. Сестры расцеловали старуху, бросились к машине и были таковы.

Баба Нюся, не считая, сунула деньги в карман передника, подождала, пока машина названных сестричек скрылась из виду, и пошла домывать лестницу в подъезде. Ей даже и в голову не пришло, что денег дала ей Мария столько, что их хватило бы даже на покупку собственного домика.

Вечером этого же дня Николь, Мария и Ульяна выехали первым классом скорого поезда "Париж – Марсель". Николь расположилась в одноместном купе, а Мария и Ульяна в двухместном. Оба купе соединялись раздвижной дверью, которую можно было открывать или закрывать по желанию.

– Хорошая женщина Николь – наша! – под стук колес сказала Ульяна, когда они легли спать и погасили свет. – А я везучая – не дали вы мне пропасть, а то бы уже окочурилась!

– Ну и слава Богу! Теперь приедем в Тунизию, будешь со мной работать и еще протянешь сто лет! – сладко, заразительно зевнув, проговорила Мария.

– Поживем – увидим! – откликнулась в темноте Ульяна.

– А мне твоя баба Нюся понравилась.

– Еще бы! Баба Нюся святая. У нее муж – дед Леха, пьяница, моему был пара, и оба сыночка без царя в голове, да еще попивают, так что она одна среди трех трутней-мужиков крутится. Ты сколько дала ей денег?

Мария назвала сумму в десять раз меньше той, подлинной, что сунула в мокрые руки бабы Нюси.

– Пропьют, – вздохнула Уля, – черти полосатые!

– А тебе, Улька, хочется в Африку?

– Честно?

– Ну а как еще?

– Если честно, мне всегда туда хотелось, еще как ты уехала. А ты на конях скачешь?

– Скачу.

– Меня научишь?

– В два счета.

– Тогда спокойной ночи.

Ульяна пока еще утомлялась довольно быстро и поэтому уснула очень скоро. А к Марии сон не шел. Грохотали на стыках рельсов литые колеса, в наполовину зашторенное окно летела тьма поздней осени, время от времени проносились в окне полосы света от освещенных станций или полустанков. Мария думала о том, как удачно продала она корабельные орудия с "Генерала Алексеева", вспоминала суровые и мудрые глаза маршала Петена и весь его внушительный, благообразный облик; думала о дорогах Тунизии, которые еще предстояло ей построить, о том, что хорошо бы приспособить к этому делу туарегского царька Ису; об отце Михаила, инженере-механике, и, конечно же, о самом Михаиле… Она заставляла себя не думать о нем, но он мерещился ей всюду… Николь обещала, что попросит начальника училища отпустить его под тем предлогом, что только он один понимает в капризных моторах ее яхты. "Николь отпросит, она такая…"

… Не отпросила.

Когда они приехали в Марсель, а потом на яхту, их встретил сияющий Иван Павлович.

– А сынок-то мой убыл в первый учебный поход! – радостно сообщил он Марии. – В первое в своей жизни подводное плавание. А то он тут на яхте три дня болтался – отпуск ему дали за отличную учебу. Про вас спрашивал. Ох, я по себе знаю, какое это дело – первое плавание под водой: из головы и из сердца все вылетает, напрочь! Ни мамы не помнишь, ни папы, ни земли, ни неба! Как я рад за своего Миху, и передать вам не могу!

Мария согласно кивала, дескать, и я рада, а на душе у нее заскребли такие кошки, что хоть вой, хоть криком кричи! Как пьяная, спустилась она в каюту Николь. Ульяна тем временем осматривала яхту в сопровождении инженера-механика.

– Слушай, – Мария взяла Николь за плечо, – слушай! – Ее светло-карие дымчатые глаза потемнели и косили. – Слушай, а его нельзя достать оттуда?

– Ну ты сумасшедшая еще больше, чем я! – в восторге вскричала Николь. – Я тебя обожаю! Сейчас же поеду к начальнику училища – чем черт не шутит, когда Бог спит!

Николь стремглав выскочила из каюты, сбежала по трапу на пирс. Встречавший их на вокзале водитель дремал в авто в ожидании новых распоряжений. Она скомандовала коротко и четко: "В училище!"

Однако Николь вернулась ни с чем. Бог, видимо, не спал.

– Они ушли к берегам Марокко, это надолго. Ничего сделать нельзя. Если, конечно, ты не хочешь испортить ему жизнь.

– Прости меня, дуру, – чуть слышно сказала Мария. – Ладно, поплыли в Бизерту.

Через час яхта вышла в открытое море. По этому времени года день выдался удивительно тихим. На море стоял полный штиль. Шли на дизельных моторах. Недалеко от яхты проплыл к марсельской гавани огромный румынский сухогруз "Адреал".