Вольный стрелок - Миленина Ольга. Страница 80

У меня всегда такое состояние, когда сбор фактуры закончен и пора садиться за материал. Ненавижу слово «ман-драж» — поэтому то, что со мной происходит вот уже в тысячный, а то и в десятитысячный раз, я называю «возбуждением». Самое точное слово — даже если учесть, что обычно его употребляют в сочетании со словом «сексуальное».

Особенно если это учесть. Потому что написание материала очень похоже на секс. Потому что я буквально сливаюсь с компьютером, и голова отключается, и все происходит на подсознании — которое заставляет меня делать нужные движения, в смысле, выстраивать материал так, как надо, и вставлять тот или иной факт в тот или иной абзац.

Я действительно не отдаю себе отчета в том, что делаю. И время за компьютером пролетает незаметно, и руки сами бегают по клавишам, и образы рождаются сами по себе, и слова как бы самостоятельно складываются во фразы и предложения. А меня нет, я вся в процессе, я отдаюсь ему целиком и полностью, в нем растворяюсь. А когда дело подходит к концу — это как приближение оргазма.

Которое торопишь и в то же время оттягиваешь.

А потом на белом экране появляется многоточие — точку я ненавижу, она слишком финальна для меня, слишком категорична, — и все кончается. Дрожь еще есть, конечно, но она уже спадает, и написанное читается уже отстранение, как чужой какой-то текст. А потом палец вдавливает клавишу, и экран гаснет. И внутри пустота, потому что все кончилось.

Творчество — процесс странный. Если это призвание, а не ремесло, если в процессе не участвует голова. Один извeстный скульптор, у которого когда-то давным-давно брала интервью, сказал мне интересную фразу — что сам никогда не знает, что у него в итоге получится, потому что это материал его ведет вперед.

Глина, гранит, дерево — они ведут, но не мозг. А у меня это больше похоже на секс с идеальным партнером. Такой своеобразный секс — потому что когда все кончилось, нет никакого желания тут же повторять еще. Слишком полной была отдача, слишком мощным оргазм.

Но сейчас было восемь тридцать семь — а за компьютер я обычно садилась в одиннадцать, а то и в двенадцать. Отключала телефон, чтобы никто не отвлек, и садилась — и максимум через два часа, выплеснув все, что было внутри, вставала, испытывая полное опустошение. С тоской думая, что надо еще раз прочитать текст, чисто на случай опечаток, потому что, кроме орфографии, я никогда ничего не правлю — свято веря, что то, что выплескивается подсознательно, куда лучше того, что можно придумать осознанно. И что первый шаг, в смысле первая версия написанного, всегда самая верная.

Если честно, я ненавижу читать текст во второй раз — и хорошо, что в компьютере есть автоматическая правка, которая сама скачет по тексту, выделяя слова с ошибками. А так возникает ощущение, словно смотришь плохую копию совсем недавно виденного на большом экране фильма. Там все ярко было и красиво, — а тут картинка прыгает, и краски тусклые, и звук плывет, и в сюжете вроде бы не все гладко.

Когда я начинала работать в газете, я умудрялась собственные материалы перечитывать раз по десять, прежде чем их сдавала, — все к совершенству стремилась. Пока не поняла, что если это творчество, то писать надо только один раз — что называется, набело. И ни в коем случае нельзя перечитывать ни сразу, ни на следующий день, и вылеживаться написанному нельзя давать, даже если материал не срочный, — лучше сразу сдать. И вот уже лет семь именно так я и поступаю. Раньше вообще на машинке печатали — волей-неволей потом еще раз просмотришь. А с тех пор как я купила себе компьютер, все стало куда удобней.

Напечатала, проверила ошибки, перегнала на дискету и ее и принесла в редакцию — даже распечатывать ничего не надо.

Я поискала взглядом пачку «Житана» и случайно уткнулась глазами в стоящий в углу спальни электронный будильник — специально поставила его в угол, чтобы он действительно будил. Поставишь его прямо у постели — все, беда: выключишь автоматически, когда зазвонит, и снова заснешь. А так пока встанешь, пока дойдешь, есть время проснуться и сказать себе, что пора вставать. Я, правда, проклинала его частенько по утрам, когда он вырывал меня из сна, — но все равно оставляла в углу, и он посверкивал оттуда злобно ярко-зеленым экраном, на котором жирными восклицательными знаками высвечивались четыре цифры. Сейчас — двадцать сорок одна.

Садиться работать было рано — но и заниматься ничем другим я не могла, потому что у меня уже начался подготовительный период. Это когда в голове бродят мысли по поводу материала, идеи всякие рождаются по поводу входа, или концовки, или заголовка. И сменяют друг друга размытые картинки тех встреч и событий, которые должны лечь в основу статьи. И голоса вспоминаются, и содержание разговоров, и значимые факты, и все это как-то там переваривается без моего участия и смешивается и сортируется — чтобы потом, когда я сяду за компьютер, выплеснуться в текст.

Сигарет не было видно, и я вышла в гостиную, обнаружив пачку на столе.

И закурила, задумчиво проследовав на кухню. Говоря себе, что, наверное, стоит сварить кофе — аппетита все равно нет, да и ничего неохота готовить в таком состоянии, а вот кофе не повредит. И что-нибудь сладкое — чтобы мозги получше работали.

Я усмехнулась, покачав головой. Укоряя себя за то, что попыталась нарушить, так сказать, сухой закон. В смысле подбить себя на то, чтобы съесть еще одно пирожное. Хотя сегодня съела уже два, выполнив и даже перевыполнив дневную норму. Просто в пластиковой коробочке, которую я купила в булочной недалеко от дома, пирожных было пять — и они не давали мне покоя. Изобретая веские доводы в пользу того, чтобы я их съела.

Где-то совсем недалеко, а именно в ванной, находился неустанно взывающий к моей совести судья — напольные весы. Но в ванную я не собиралась, в ближайший час по крайней мере, — а холодильник был совсем близко. И спрятанные в нем три чудесные «картошки», три шоколадных батончика, щедро политых глазурью и украшенных белым кремом. Так необходимые мне для внутреннего спокойствия — и для того, чтобы нормально работала голова.

— Обойдешься! — произнесла строго, туша в пепельнице сигарету.

Собственная привычка в часы предтворческого волнения выкуривать огромное количество сигарет и тушить их во всех имеющихся в квартире пепельницах меня неизменно удивляет. Казалось бы, чего проще — курить в одном месте и стряхивать пепел в одну пепельницу. У меня же их три штуки — по одной в каждой комнате и одна на кухне, — и если я в течение нескольких часов нахожусь дома и, не дай Бог, пишу еще ночью, то в итоге заполненными оказываются все.

Мысль о пепельнице не отвлекла от мысли о сладком — хотя отвлечься стоило. И я, сказав себе, что, возможно, сжалюсь над собой попозже, ночью скорей всего, полезла в полку, извлекая из нее большой, приятный на ощупь пакет с надписью «Сегафредо». Пакет с хорошо прожаренными, ароматными зернами моего любимого итальянского кофе из любимого итальянского супермаркета — точнее, кофе итальянской расфасовки, он все же в Италии не растет, насколько мне известно. И наклонила пакет над кофемолкой, заполняя ее до отказа, а потом, закрыв крышкой, начала крутить ручку. Слыша доносящийся изнутри хруст, наслаждаясь потекшим ароматом.

Если по-настоящему любишь кофе — надо молоть его вручную. Истина старая и давно мной усвоенная. Тем более что процесс обычно позволяет настроиться на предстоящее кофепитие — и отвлекает от земной суеты. А сейчас отвлечься не получалось — мешала предрабочая дрожь. И еще пирожные — как минимум одно. Но я пыталась его игнорировать, вращая ручку кофемолки. Играя роль этакого кандидата в святые, борющегося с искушением, стоически отвергающего шепот сатаны и готового к страшным мучениям ради своих принципов.

Я медленно пересыпала кофе в турку, залила его водой и включила газ, аккуратно устанавливая турку на плиту. Купить железную штуковину под названием пламерассекатель — ставишь на конфорку, и не надо беспокоиться, что турка перевернется, — у меня, естественно, нет никакой возможности, — я ужасно занятой человек. И по этой причине примерно раз в неделю мне приходится мыть плиту, за эту самую неделю покрывшуюся коричневыми пятнами и густо усыпанную высохшим кофе. А к тому же я натура творческая и потому, поставив кофе на огонь, периодически о нем забываю — вспоминая только когда до меня доносится громкое шипение.