Вольный стрелок - Миленина Ольга. Страница 84

— Да, Ира, — а почему колени? — Вопрос был бестактным, наверное, но сейчас мне было все равно. — Ты говорила, что в аварии нос сломала, — а с коленями что случилось?

— А я не сказала, что ли? — Она, кажется, сама удивилась. — Да ну — неужто не сказала? Прострелили мне колени — оба сустава в кашу. Кости, мышцы — вообще все…

— То есть? — Теперь пришел мой черед удивляться. — Как прострелили — почему тебе?

— А кому еще-то? — Она пожала плечами, словно я спросила какую-то чушь.

— Я ж тебе рассказала — тот, который с Андреем говорил, ствол достал с глушителем, а я орала, а Андрей мне рот зажимал. А тот ему говорит: до конца следующей недели тебе срок, а чтоб понял, что шутки кончились… Я не видела, как он в меня целился, и выстрела не слышала, так, хлопок, — только чувствую, в колено что-то стукнуло и нога немеет разом. Даже боли не было — я ж психанула, на взводе вся. Потом еще хлопок, и я упала прям, ушли из-под меня ноги — и башкой об машину, и вырубилась. Такой вот урок ему дали — за мой счет…

Я слышала и не такие истории — а кончавшиеся куда хуже. И она мне не нравилась — совсем. И мне не за что было ее жалеть. Она должна была знать, на что идет, становясь любовницей Улитина, — и она поимела неплохо на этой связи, и даже неприятная эта история хоть и послужила причиной разрыва с Улитиным, но тоже принесла ей деньги. И в свои двадцать лет она имела очень многое — шикарную квартиру, дорогую машину, престижные украшения и одежду, деньги и, наверное, достаточно безоблачное будущее, после того как ее вылечат окончательно, — заслужив это своей внешностью и тем, что у нее между ног.

Я не завидовала ей — мне нравилось всегда, как я живу, и я бы не хотела ничего другого. Но мне вдруг стало ее жаль — совсем немного. И захотелось сказать ей что-нибудь — не знаю что. Но я подавила это желание, напомнив себе, что специализируюсь не на эмоциях, но на фактах. Что я солдат удачи, охотник за падалью, а не утешитель. Что мое дело — писать о том, что происходит, влезая при этом в души участников интересующих меня событий, но оставаясь холодной.

Я много от нее узнала, гораздо больше, чем рассчитывала, и мне по идее надо было бы этому радоваться — а мне жутко хотелось сказать ей что-то глупое и бессмысленное.

Такой вот ненужный приступ черт знает откуда взявшейся сентиментальности.

— Поверьте, Ира, мне очень жаль, что с вами произошло такое, — произнесла, глядя ей в лицо. — Я вам очень благодарна за ваш рассказ и вашу откровенность — но… Но я бы предпочла, чтобы вам нечего было мне рассказать…

Она посмотрела на меня удивленно, как-то неуверенно улыбнувшись, — но я уже отвернулась, говоря себе, что переборщила. И, поддавшись слезной сопливости, зашла слишком далеко и слишком сильно покривила душой.

Я вышла наконец из ее квартиры, еще раз кивнув ей. на прощание, и пошла вниз пешком, не став дожидаться лифта, — потому что не слышала, чтобы ее дверь закрылась, а значит, она собиралась стоять на площадке, пока я не уеду. А мне, если честно, хотелось побыстрее с ней расстаться. И я пошла вниз пешком. А уже на улице качнула головой, удивляясь себе и себя упрекая. И тут же отпуская себе все грехи — потому что теперь все было позади.

Встречи со знакомыми Улитина, разговоры об Улитине, мысли об Улитине — от всего этого я собиралась освободиться ближайшей ночью. Для того чтобы завтра взяться за новую тему…

Что-то зашипело, и я вскинулась тревожно, переносясь от дома в Крылатском в квартиру на Пресне. Обнаруживая, что сижу на кухне перед тарелкой с пирожным — а на плите убегает из турки кофе. Убегает не по моей вине — но из-за некоего Улитина. Вот уже две недели оккупирующего мою голову.

Но сегодня у нас была с ним последняя совместная ночь — песле окончания которой он должен был уйти обратно на Ваганьково. И я подмигнула ему, невидимому сейчас, но незримо присутствующему здесь. Посоветовав насладиться каждым мгновением этой последней ночи с такой восхитительной блондинкой — сейчас специально подпитывающей себя пирожным, чтобы стать еще слаще. И предупредив, что после этой ночи я собираюсь о нем забыть — сразу и навсегда…

Глава 21

Я сделала глоток кофе, потягиваясь лениво, щурясь от бившего в большое окно яркого солнца. И вытащила из синей пачки сигарету, щелкнула зажигалкой, затянулась, ощущая праздник в душе — праздник, который всегда наступал, когда я приносила в редакцию очередной материал.

Сейчас я чувствовала себя так, словно вернулась с задания из тыла врага — и теперь, написав отчет, могу отдохнуть. И несколько дней приходить в реакцию просто для того, чтобы пошататься по кабинетам, потрепаться с Антоновой, услышать от Вайнберга привычное «Когда отдашься?». Просто для того, чтобы пить кофе и есть пирожные, обмениваться ничего не значащими словами с хорошо и не очень хорошо знакомыми людьми, посещать планерку и праздно сидеть в своей комнате без окон. Наслаждаясь абсолютно пустым времяпровождением — и в глубине души желая оправиться на новое задание.

Сейчас это особенно остро ощущалось — что я вернулась из вражеского тыла. Может, потому, что я вот уже пять дней не была в редакции и даже не звонила сюда, проигнорировав несколько Наташкиных звонков на автоответчик и пейджер, сосредоточившись наделе, которое довела-таки до конца. И сейчас сидела, смакуя кофе и щурясь от солнца, в кабинете Антоновой. Уже высказавшей мне все по поводу моего очередного исчезновения, которое на самом деле вряд ли ее удивило или возмутило, — уже вручившей полученный за меня конвертик с зарплатой и гонораром. А потом начавшей пересказывать последние редакционные новости — и не умолкавшей минут сорок.

Я уже выслушала о том, как Ленька в четверг напился в своем кабинете и прицепился к новой девчонке из отдела политики и увез ее с собой — и девчонка с утра пришла на работу совершенно ошалевшая и полупьяная, видно, Ленька ее всю ночь терзал. А сейчас мне рассказывали, что Сережа в пятницу устроил на планерке натуральный разгон — по поводу материала Ленки Абросимовой. Написавшей очередное сопливое повествование — на сей раз о притесняемой бездушными чиновниками женщине, помогающей вызволять из чеченского плена заложников, находящихся там еще со времен войны. А как выяснилось после звонка из МВД, женщина эта находится в федеральном розыске, поскольку установлено, что она получала свою долю от выплачивавшихся за заложников денег. Так что Сережа рвал и метал — а Ленку Абросимову вообще пообещал уволить, если будет еще хоть один прокол.

Наташка с нескрываемой радостью об этом повествовала — видно, в курсе была, что Сережа положил на Ленку глаз. И я бы даже не удивилась, узнав, что именно она сосватала Ленке это задание, — опытным журналистским нюхом чуя, что тут что-то не так. И пусть тот факт, что главный озлобился на Ленку, не означал, что он немедленно начнет спать с Наташкой, — Наташка все равно была жутко довольна, словно своей главной задачей видела недопущение связей между главным редактором и подчиненными.

Я вдруг подумала, вполуха слушая редакционные слухи, сплетни и происшествия, что началась уже самая настоящая весна — а до конца апреля остались какие-то считанные дни. А я как дура все хожу в пальто, в котором проходила всю зиму, — хотя давно пора менять его на плащ. И вообще обо всем забыла — и все из-за этого материала, который сейчас лежал в моей сумке в виде спрятанной в пластмассовый футлярчик дискеты. От которой я собиралась избавиться еще как только зашла к Наташке — но забыла из-за ее болтовни. Но которую в любом случае собиралась ей оставить, перед тем как уйти, — и какое-то время вести пустое растительное существование.

Наташка все говорила, а я размышляла о том, что, наверное, могу устроить себе праздник — настоящий большой праздник по поводу окончания этого мутного расследования. Купить бутылку дорогого вина, кьянти, например, и приготовить лазанью, и приобрести каких-нибудь изысканных пирожных на Новом Арбате или Тверской, и посидеть как следует под испанскую гитару. Чтобы потом, на следующее утро, начать новую жизнь — сесть на диету, сократить курение, отказаться полностью от сладкого, и зарядку делать, и…