А я люблю военных… - Милевская Людмила Ивановна. Страница 5

— Как вы могли подумать про меня такое?! Я неподкупна! Сама кого хотите подкуплю!

— Ага! — обрадовался он. — Значит вы из идейных соображений!

— Конечно из идейных, — начала было я, потому что с детства любила блеснуть идейностью, но тут вдруг осознала, что на сей раз идейность может сильно навредить и сразу же поменяла пластинку: — Вы с ума сошли! Нет у меня соображений!

— Как нет? — опешил полковник.

— А вот так! Нет соображений вообще, и идейных в частности. Без всяких соображений живу, так, тяну лямку по привычке. И не пойму, что вас столь сильно удивляет. Так живет любой. Можно подумать вы не так живете. И мой вам совет: даром время не тратьте, а лучше бегите искать мужика.

Полковник удивился:

— Какого мужика? Второй раз вы говорите про какого-то мужика.

— Вот именно, — обиделась я, — второй раз говорю, а вы и внимания не обращаете. Мужик в фуфайке. Это же он целился в президента из Любкиного окна, когда я под столом в салате лежала.

И тут меня осенило: бог ты мой! Это же я президента спасла! Я!!! Если бы не я, уж мужик не промахнулся бы. Уж не для этого он гранатомет в Любкин дом приволок, чтобы промахиваться налево и направо.

Я тут же поделилась своими соображениями с полковником, выдвинув предположение, что теперь, возможно, президент захочет меня каким-нибудь орденом наградить.

— Так что вы со мной поосторожней, — посоветовала я.

Но он не внял совету.

— Вы мне зубы не заговаривайте, постороннему в дом не проскочить, — заявил он. — Если мужик в фуфайке был, то куда же он делся?

— Этого сказать не могу, — призналась я. — Может скрылся в соседней квартире. Может он там живет.

— В соседней квартире живет парализованный, — просветил меня полковник.

— Он что, не может ходить?

— Может, но только под себя. Он очень парализованный, а тут из гранатомета стрелять! Намертво человек прикован к постели.

Об этом я знала и сама, даже видела пару раз несчастного, даже ему посочувствовала, а потому вынуждена была предположить:

— Значит мужик в фуфайке из другой соседней квартиры.

— В другой соседней квартире живет женщина.

— Ну и что? Что мешает женщине укрыть в своей квартире мужика в фуфайке?

— То и мешает, что она на нюх не переносит никаких мужчин. Она старая дева.

Вот этого не знала.

— Надо же! — обрадовалась я. — Теперь у Любки будет своя Старая Дева. Вот когда моя Люба насладится по-настоящему “милым” общением. Так ей и надо. Будет знать, как мою Старую Деву защищать.

Я бы с удовольствием и дальше развивала эту тему, но, наткнувшись на грозный взгляд полковника, вынуждена была вернуться к мужику в фуфайке.

— А вы уверены, что старая дева не приютила того мужика? — спросила я. — Боюсь, вы неправильное представление имеете об этих самых старых девах. Они в девах остались вовсе не потому, что пожизненно испытывают отвращение к мужчинам, а вовсе наоборот: это мужчины пожизненно испытывают отвращение к тем, из которых и получаются эти самые старые девы. Если брать мою Старую Деву (я о своей соседке)…

Боже, сколько я здесь имела сказать! И сказала бы, но не дал полковник — как много он потерял.

— Старую деву оставьте в покое, — сказал он. — Мы тщательно осмотрели у нее каждый сантиметр. Мужиками там и не пахнет.

— Тогда остается последняя квартира, — заключила я. — Насколько помню, на лестничной площадке было четыре двери.

— Да, — согласился полковник, — но в четвертой квартире живет ваш покорный слуга.

— Вы?!

— Совершенно да.

Это был удар, но я не сдалась и героически предположила:

— Значит мужик в фуфайке убежал на другой этаж.

— Мы обыскали весь дом и не нашли посторонних. Из дома никто не мог убежать. Здесь я дам любые гарантии.

Услышанное озадачило меня, уже было собралась задуматься, да полковник не позволил: опять как завопит:

— Признавайтесь, где взяли гранатомет?!

Я подпрыгнула уже нешутейно — так и заикой случиться немудрено. Сильно испугалась, рассердилась, даже озлобилась и закричала.

— Тьфу на вас! — завопила я. — Разве можно так внезапно реветь? Так недолго стать и припадочной. И сколько можно признаваться? Призналась уже: гранатомет мне подложил тот мужик. Он целился, я увидела и прыгнула на него. Своей жизнью, между прочим, рисковала. Только поэтому мужик и промахнулся.

Полковник смотрел на меня без всякой веры, но все же успокоился и спросил:

— И что было дальше?

— Бабахнуло. Дальше не помню ничего. Скорей всего он дал мне по голове, если я раньше чувств не лишилась. Обычно так и случается, сначала лишаюсь чувств, а потом уже получаю по голове. Да, думаю было именно так. В общем, дал по голове, сунул гранатомет в мои руки и сбежал, подлец.

Полковник снова начал выходить из берегов.

— Куда?! Куда сбежал?! И вверху и внизу охрана, — завопил он.

Я пожала плечами:

— Ну уж не знаю. Не могу же я за вас работу выполнять. Это уж вы сами догадывайтесь, куда он, злодей, сбежал.

— Вот мы и догадались, — обрадовал меня полковник. — Из гранатомета стреляли вы.

— Я?!

— Больше некому.

Глава 4

Ха! На президента покушалась я!

Я!!!

И почему я?

Только потому, что больше некому?! Мало ли ЧТО больше некому сделать в нашей стране, так и то, выходит, все сделала я! Только Я! Одна Я!!!

Чепуха! Чушь! Андроны едут!

Но с другой стороны полковник с такой уверенностью глупость свою сообщил, что мне сделалось дурно. Даже принялась память свою ворошить: кто знает, может по пьяни и в самом деле черт попутал?

Да нет же. На новоселье я трезвая пришла, и никакого гранатомета со мной не было. Значит не приснился мне тот мужик в фуфайке. Теперь я даже вспомнила, что он в черной вязанной шапочке был.

— Понимаю, — воскликнула я, — легче всего обвинить беззащитную женщину! Гораздо легче, чем найти сбежавшего преступника. Только вынуждена вас сразу огорчить: хоть убейте меня, на своем стоять буду: стреляла не я, а мужик. Зараза взял и растворился. Очень быстро, а я за него страдай.

Полковник почему-то снова вскипел.

— Да где же он? Где этот ваш быстрорастворимый мужик? В чем он растворился? В нашем доме каждый мужчина на учете. Я лично с каждым знаком и могу поручиться: никто из жильцов не стрелял. Проверены все квартиры: посторонних в доме не было. Кроме вас, — добавил он и устало попросил:

— Софья Адамовна, давайте лучше по-доброму признавайтесь. Обещаю, добровольное признание вам зачтут.

Я растерялась. Зачтут? Что они мне тут зачтут? И в чем я должна признаваться?

Короче, ураганно нарастал гнев, а в злобе я страшна: сама, порой, пугаюсь. Пришлось брать себя в руки. Было сложно, но я взяла.

— Послушайте, — начала я терпеливо уговаривать полковника, — вы ведете себя неразумно. Даже странно, что так вцепились в меня. Задумайтесь, это же по-ку-ше-ние! Целое покушение, да еще на кого! На целого президента! Я же совершенно негодный для такого ответственного дела человек. Да ни для какого дела я человек негодный. Неужели вы не могли найти кого-нибудь более подходящего на эту роль?

— Кого?! — заорал полковник.

К тому времени он, в отличие от меня, уже очень плохо себя в руках держал, да просто был не в себе — будто не мне, а ему пожизненное светило.

— Кого я могу найти?! — гремел он. — Русским языком вам говорю: в доме охрана, мимо которой не проскочит и мышь. Вы же не зря завалились под стол: пальнули из гранатомета, а через три минуты мои ребята уже дверь квартиры выламывали. Уже одно то, что вы лежали под столом, говорит не в вашу пользу.

“Еще бы, — подумала я, — лежание под столом не в пользу любому человеку, тем более женщине.”

Я так подумала, но промолчала, полковник же, пользуясь этим, вдохновенно продолжил:

— К покушению вы готовились два месяца.

Тут уж не выдержала я и закричала:

— Два месяца, как дура, помогала Любке обустраиваться: шила шторы и прочее. Бог свидетель — меня губит доброта. Любка, видите ли, любит детей, а я теперь расплачивайся за ее плодовитость.