Моя свекровь — мымра! - Милевская Людмила Ивановна. Страница 24
“Придется снова переписать”, — удрученно подумал Тацу.
Он отложил письмо и тряхнул колокольчиком — на пороге кабинета возник секретарь, склонившийся в подобострастном поклоне.
— Переводчика! — не отрывая глаз от испорченного письма, приказал господин Судзуки.
— Слушаюсь, господин, — тихо ответил секретарь и растворился за дверью.
В ожидании переводчика господин Судзуки принялся переписывать собственное письмо к Мархалевой Софье Адамовне. Великий Тацу не был чужд искусства каллиграфии и потому, сосредоточившись, макнул кисточку в тушенницу и вывел на чистом листе рисовой, изготовленной вручную бумаги, первый иероглиф. Придирчиво оценил его и остался доволен.
“Многоуважаемая Мархалева Софья Адамовна…” — тщательно выписал Тацу, и дело пошло.
Вскоре он так увлекся творчеством над письмом, что не заметил как в кабинет несколько раз попытался войти секретарь, не решающийся беспокоить грозного шефа. В приемной же, на циновках, подремывал и Юдзан, проделавший долгий путь из России, и переводчик-очкарик, скучая, сидел, срочно вызванный по велению господина Судзуки — Тацу забыл про весь белый свет. Так постоянно бывало, когда сердце его обращалось к госпоже Мархалевой.
Наконец, Великий Дракон закончил труды и облегченно вздохнул.
Письмо получилось: содержание учтиво и конструктивно, а формой мог бы полюбоваться и опытный каллиграф, и даже поэт.
Господин Судзуки еще раз перечитал письмо:
“Многоуважаемая Мархалева Софья Адамовна!
Спешу принести Вам самые искренние поздравления в связи с выходом в свет Вашей новой замечательной книги с изящным названием: “Раз свистнул на горе себе”. Стремясь быть объективным, не могу не заметить, что мастерство Вашего пера было и остается непревзойденным. Переводить и перечитывать Ваше творение — великая радость и удовольствие — может быть сравнимо лишь с чтением Накура?но?соси.
В Вашем поистине гениальном труде с присущим Вам мастерством отражены нравы российской организованной преступности, которые не могут вызвать у меня одобрения. Слишком много у вас непорядка и виною тому отсутствие полезных традиций. И дело это вполне поправимое. Достаточно лишь того, чтобы ваши братки начали употреблять сакэ (в нерабочее время!) А сакэ моя родина (из любви к вашей стране) готова предоставить и в изобилии, и по сходной цене.
Наше сакэ привнесет благость в души ваших братков, и группировки России приобретут благонравие японской Якудзы!”
В кабинет опять попытался войти секретарь, но, оставшийся незамеченным, с поклоном пятясь, на цыпочках удалился.
— Занят пока господин, — шепнул он встрепенувшемуся в надежде очкарику-переводчику.
Великий Дракон был не просто занят, он был всепоглощен своею богиней, потому что принялся перечитывать ту часть письма, которую посвятил литературному творчеству Мархалевой.
“Уже имел честь уведомить Вас, многоуважаемая госпожа Мархалева, что в течение последних двух лет занимаюсь переводом на японский язык вашего криминального шедевра “Зимовье жареных раков”. Однако в процессе перевода возникли сомнения в правильности применения некоторых терминов из области просторечия. К примеру сказать: ваше изящное выражение “опустить ниже плинтуса” вызвало жаркие споры у наших специалистов. Одни склоняются к мнению, что это прием борьбы самбо, другие же утверждают, что “опустить ниже плинтуса” — идиома, говорящая о том, что героя отправили в лифте на нижний этаж. Лично я склоняюсь к мнению, что “опустить ниже плинтуса” — означает проявление качеств незаурядных и говорит о способности добиться невыполнимого. В таком случае с гордостью вам сообщаю, что и меня “жизнь опустила ниже плинтуса” — я достиг в нашей уважаемой организации высшего сана Тацу, что в переводе на русский звучит как Дракон.
Буду очень признателен вам, божественная Мархалева Софья Адамовна, если окажете нам неоценимую помощь и проясните вопрос. То же касается и выражений…”
Господин Судзуки еще раз пробежался глазами по перечню “выражений”, нуждающихся в пояснениях, убедился, что ничего не упустил и перешел к заключительной части письма.
«… Я просил бы у Вас, многоуважаемая Мархалева Софья Адамовна, разрешения послать вашему издателю в честь выхода в свет Вашего нового литературного шедевра, бочонок наилучшего сакэ. Знаю, что в вашей прекрасной стране сакэ еще не столь популярно как нам хотелось бы и потому спешу сообщить, что такой подарок в Японии традиционно считается официальным, а потому бесчестья не будет: ваш многоуважаемый издатель может не беспокоиться о том, что подношение кто-либо расценит, как взятку. Кроме того я нижайше прошу Вас, многоуважаемая и достопочтенная Мархалева Софья Адамовна, принять от меня весьма скромный дар, символизирующий наше согласие в сотрудничестве и, смею надеяться, нечто большее — имею ввиду нашу дружбу.
С глубочайшим уважением, всегда преданный ваш слуга
Судзуки Хаято
(для Вас, просто Тацу).
Улыбаясь блаженно и мечтательно Великий Тацу вновь тряхнул колокольчиком, стараясь придать лицу выражение бесстрастной озабоченности.
— Переводчика! — приказал он мгновенно появившемуся секретарю.
И красавец Юдзан, не веря своим глазам, увидел как какой-то очкарик входит в кабинет Великого Тацу раньше него, гонца из России — страны, где у якудзы великие начинания!
И масса других важных дел.
Глава 17
Арнольд оказался парнем толковым, к самому дому машину свою подкатил. Я даже струхнула:
— Не слишком ли вы расхрабрились?
Он ухмыльнулся:
— А чем я рискую? Подъехал с той стороны, на которую мало кто забредает. К тому же, сам-то я не в бегах. И “быки” мне доверяют, никогда не суют носов в мой драндулет. Да и не до нас им теперь. Как собаки режутся в “преф”.
Я огляделась: и правда пустынно.
— Что-то очень уж подрасслабились ваши “быки”, — говорю я Арнольду. — Хоть бы охрану какую выставили за ради прикола.
Он отвечает:
— Зачем? Кого им опасаться? Их самих здесь боятся все, даже “менты”.
— Эх, занесла же меня нелегкая, — тяжко вздохнула я и полезла вон из машины.
Арнольд разбудил Ефросинью и быстренько ей объяснил наши планы на будущее. Подруга пришла в ужас и попыталась немедленно снова заснуть, но мы ей не дали. Подтащили к шнуру и приказали:
— Вперед!
Фрося нервно спросила:
— Куда?
Я с пафосом изрекла:
— К вершинам спасения!
— Куда-а?!
От пафоса моего в глазах у бедняги отразился такой запредельный ужас, что я не лишним сочла прозаически ей пояснить:
— Лезь обратно, на третий этаж.
— Я не скалолазка, — попятилась Фрося и без всяких причин рассердилась: — Мархалева, послушай, не приставай! Бесполезно! Нет той силы, которая затащит меня туда!
— Ошибаешься, есть, — заверила я, глазами указывая на своего партнера Арнольда.
Ефросинья дернулась и попыталась бежать. Пришлось нам с партнером глупую девку крутить и вязать. И кляп ей в рот, разумеется, тоже пришлось пристраивать. Усердно работая, я приговаривала:
— Что за вздор, возвращаться не хочет она. Не об этом ли ты мечтала пока мы бегали по лесам? Сама же ныла, что в доме тепло, а теперь лезть не хочешь?
Думаю, Фрося имела что мне ответить, но молчала как рыба об лед, опять же благодаря вовремя вставленному кляпу.
Кляп Ефросинье был очень к лицу. Так это было мило и мне приятно, что даже мысленно и философски отметила, не отрываясь от дел: “Хороший кляп — залог женской дружбы. С Тамаркой моей неплохо бы эту находку практикануть. Вот у кого рот круглосуточно не закрывается, вот куда просится кляп”.
Но хватит мечтать — вернемся под дом. Когда Ефросинья была обезврежена, закапризничал мой Арнольд.
— Чепуха, — сказал он, — так у нас ничего не получится. Связать мы ее связали, а как поднимем?
Ну мужики! Абсолютно безрукие!
Пришлось ему объяснять: