Вкус крови - Милкова Елена "Перехвальская Елена Всеволодовна". Страница 15

Дмитрий не раз пытался убедить Агнессу, что нужно просто вставать пораньше, делать зарядку, нормально обедать, причем не пирожными, а вот после семи уже не есть.

Агнесса же предпочитала другой режим: с утра она держалась, громко возвестив брату, что сегодня у нее разгрузочный день и она выпьет только пакет-кефира и съест одно яблоко, а потому просит его не обжираться у нее на глазах. Кефир и яблоко действительно поедались мелкими порциями в течение дня, однако вечером, когда Агнесса возвращалась с концерта, на кухне начинала подозрительно хлопать дверца холодильника. Утром же, собираясь на работу, Дмитрий с изумлением замечал, что от купленного вчера сырокопченого свиного бока осталась только половина, а от батона и вовсе маленький кусочек.

Приходилось только удивляться, что сестра еще влезает в свой пятидесятый размер.

Покончив с завтраком, Дмитрий надел спортивный костюм, взял Чака, и они отправились на Кронверкский совершать ежесубботнюю пробежку.

Народу было немного: ленивые питерцы по выходным дрыхнут, если не считать таких отщепенцев, как Самарин. Только у входа в Зоопарк наблюдалось некоторое оживление – маленькие питерцы, еще не усвоившие привычки родителей, и по субботам вставали рано, а заодно поднимали бабушек и дедушек. Они радостно приветствовали Чака Норриса, который, довольный тем, что у него появились восторженные зрители, огромными прыжками носился взад и вперед, облаивал кусты и вступал в смертную схватку с подобранными невесть где останками мячика.

Самарин бежал по дорожке, но мыслями был уже не с Чаком. Он вспоминал дела из ГУВД, касавшиеся маньяка.

По-видимому, убийство в электричке действительно не имело отношения к деяниям «паркового» маньяка. А вдруг он изменил «почерк»? Или такого не бывает?

Ведь в момент убийства он находится в невменяемом состоянии?

И что значит «невменяемое»? Он не соображает, что делает? Тогда его признают сумасшедшим и упекут в психушку до конца жизни. Но ведь и Чикатило, и Михасевич, и прочие признавались вменяемыми. Понятно почему – к своим преступлениям они заранее тщательно готовились, а потому эти преступления нельзя квалифицировать как совершенные в припадке или состоянии аффекта.

В одном Дмитрий был уверен. Искать, как настаивают люди вроде полковника Жеброва, среди подозрительных лиц, пьяниц, судимых, пациентов психбольниц – дело безнадежное. Маньяками оказываются приличные, добропорядочные люди.

Самарин невольно оглянулся на ребятишек, спешащих с дедушками и бабушками в Зоопарк. Вон мальчуган идет. Может быть, его папа, такой ласковый и внимательный, в другой своей ипостаси – серийный убийца, маньяк-потрошитель. И никто об этом не Догадывается – ни семья, ни сослуживцы, ни соседи. Да, воистину подозреваются все.

Хотя не все, конечно. Слабый пол можно вычеркнуть. Женщины, правда, иногда проявляют повышенную жестокость, но классических серийных убийц среди них пока не появилось. Не в счет идут дети, старики. Короче, Питер суживается до миллиона человек. Вот поди-ка их всех и проверь.

"А может быть, попробовать на ловца. – Дмитрий вспомнил начало фильма «На Дерибасовской хорошая погода». – Приодеть кого-нибудь из милицейских девушек…

Нет, – остановил себя Самарин. – Женщин в это дело нельзя впутывать. Если есть хоть один шанс, что с ней может что-то случиться".

Вместе с Чаком они пробежали уже до самого проспекта Добролюбова.

– Что, дружок, слабо через мост на ту сторону? Пес только подпрыгнул от удовольствия. Человек с собакой пробежали по проспекту Добролюбова, по Тучкову мосту, по Малому проспекту. Пес весело несся вперед, почти не оглядываясь на хозяина, – хорошо знал дорогу.

Они свернули на 3-ю линию, пересекли и Средний, и Большой и, наконец, остановились у красивого четырехэтажного дома. Дмитрий, подняв голову, смотрел на эркер третьего этажа, увитый изнутри лианами и ползучими растениями.

Пес сел рядом и тоже задрал голову, рассматривая ему одному известно что.

Он уже не раз приходил сюда с хозяином и знал, что тут полагается постоять, посмотреть, помолчать. Такой ритуал.

– Занавесили, брат, ничего не увидишь, – вздохнул Дмитрий. – Вот такая икебана.

Эта фраза тоже была ритуальной. Сейчас, насколько знал Чак, последует несколько сдержанных вздохов, потом хозяин скажет: «Ладно», и они потрусят домой.

Но в этот раз все пошло по-другому. Может быть, потому, что из парадной нарисовалась маленькая собачка, белая и кудлатая. Она весело засеменила по тротуару налево к скверу. Чак хотел было броситься к ней, познакомиться, пообнюхиваться, но хозяин железной ладонью схватил его за ошейник.

– Рядом, – приказал он сурово, и вышколенный пес не мог ослушаться. Но одновременно он не мог и отвести глаз от сучки, которая и подстрижена была как-то чудно, не по-собачьи, – задние лапки голые, а на шее грива. Довольно нелепо, если разобраться, но Чак не мог не признать – что-то в этом есть…

Прекрасную незнакомку вела на поводке женщина в голубом плаще. Внимание Чака она не привлекала. Пожалуй, немного необычными были рыжие волосы, которые заставляли вспомнить про соседского кота. К счастью, волосы у женщины вились и казались пушистой шапкой, в то время как шерсть Марса была хоть и пушистой, но совершенно прямой. Это примиряло Чака с хозяйкой прекрасной дамы. Ведь неприятно, когда оказывается, что понравившееся тебе существо связано с кем-то противным. Не дай боже рядом бы вышагивал Марс.

Хозяин, кажется, тоже бы очарован белой пуделицей. Во всяком случае, он не двигался с места, пока представительница прекрасного пола вместе с хозяйкой не перешла улицу и не скрылась в сквере у Академии художеств. Только после этого Дмитрий, как будто очнувшись, сказал псу:

– Ладно, Чак Норрис, пора и домой. Ты видел?

Если бы Чак мог говорить, он бы ответил: "Видел. Очень понравилась.

Особенно голые задние лапы".

Но вслух он этого не сказал.

И они медленно затрусили – на этот раз через Биржевой мост.

– Тебе уже несколько раз звонили с работы, – сказала Агния вместо приветствия. – Разбудили меня.

– Ну вообще-то не такая рань, – ответил Дмитрий, уводя Чака в ванную мыть лапы.

– Я вчера до двух писала статью о Мартине Стайне, очень интересном молодом дирижере. Сегодня у него будет прием в «Астории». Меня, между прочим, тоже пригласили, – объявила сестра.

– Поздравляю.

– Мне дали пригласительный билет на два лица, – торжественно продолжала Агнесса. – Если будешь хорошо себя вести, прилично оденешься и оставишь свои милицейские замашки, то… – она выдержала многозначительную паузу, – я могу…

Агния не договорила, потому что в прихожей зазвонил телефон.

– Самарин? Говорит дежурный по Ладожскому отделению капитан Селезнев. В три часа будет опознание твоего трупа.

– Моего?

– Не валяй дурака. Загрызенной в электричке. Похоже, личность установили.

Носильщик на вокзале паспорт ее нашел. Марина Александровна Сорокина, тысяча девятьсот шестьдесят девятого года рождения, прописана: Фурштатская, двадцать четыре, квартира пятнадцать. Замужем.

– Родственники пытались объявить розыск?

– Ну, Дмитрий Евгеньевич, какой им розыск, когда ее всего четвертые сутки нету.

– Ну да, знаю, – сурово отозвался Самарин. Сколько он пытался доказать, что розыск гораздо легче вести по горячим следам, а не через месяц! И вот снова, пожалуйста! Давно бы установили ее личность.

– Полегче, Дмитрий, ты же понимаешь, сколько будет этих заявлений. Да и не о том речь. В три опознание. Ее муж у нас в отделении. Возможно, подъедут родители. Советую захватить валидол для родственников и что-нибудь покрепче для себя.

– Черт! – выругался Дмитрий, бросив трубку. – Три дня назад уже могли установить личность убитой! Если бы не случайность, она так и осталась бы неопознанной. А эти ублюдки соблаговолили бы принять у родственников заявление через месяц. Идиоты!

– Я бы попросила не выражаться, – заметила Агнесса. – Дмитрий, я тебе просто удивляюсь. Что за язык! Что за выражения! Работа в этой милиции тебя вконец испортила. Ты – Самарин! Слышала бы мама…