В тихом омуте - Миллар Маргарет. Страница 2

"Гарри даст мне какие-нибудь таблетки, – сказал себе Гэлловей, и эта мысль сама по себе его успокоила. – У Гарри есть таблетки против чего угодно, даже против необъяснимых призывов к собственной жене: "Это все нервы, старина. Наша компания только что выпустила в продажу чудесный препарат..."

Гэлловей перекинул утепленную куртку через руку, взял охотничью сумку и вышел в прихожую, чтобы пойти попрощаться с детьми. Оба мальчика, судя по всему, были уложены спать: дверь их спальни была открыта, горел ночник. Но в комнате слышался приглушенный яростный шепот:

– Мама сказала, пусть песик спит сегодня со мной. Отпусти его.

– Нет, нет и не подумаю.

– Я позову Энни.

– А я ей расскажу, что ты меня ущипнул. Расскажу и Энни, и миссис Браунинг, и старому Рудольфу, и моей учительнице из воскресной школы.

– Может, расскажешь и мне? – спросил Гэлловей, щелкнув выключателем.

Мальчики замолчали и удивленно уставились на него. Не часто им приходилось видеть отца, и когда они заметили, что у него в руке охотничья сумка, не могли сразу решить, приехал он или уезжает.

Грег, семилетний оппортунист, быстрей принял решение:

– Папа приехал! – закричал он. – Ура, ура, папа приехал! Что ты мне привез, папа, привез что-нибудь?

Гэлловей отступил, словно его толкнули в грудь.

– Я не уезжал.

– Значит, сейчас уезжаешь?

– Да.

– Но раз ты уезжаешь, значит, вернешься?

– Да, я надеюсь.

– А когда вернешься, привезешь мне что-нибудь?

Щеки Рона вспыхнули, уголок рта задергался в нервном тике. "Так вот что я значу для них, – подумал он. – И для Эстер. Я тот, кто что-то им привозит".

– Ты и всем можешь что-нибудь привезти, – сказал Марвин, которому было пять с половиной лет. – И Энни, и миссис Браунинг, и старому Рудольфу, и моей учительнице из воскресной! школы.

– Наверное, могу. А чего, по-твоему, им хочется?

– Собачек. Все любят собачек.

– Все? Ты в этом уверен?

– Я их спрашивал, – соврал Марвин, нажимая на слово "спрашивал". – Я каждого спрашивал, какой подарок лучше всего, и каждый отвечал: собака. – В доказательство своей правоты он подбежал к кровати брата и обнял лежавшую на одеяле маленькую таксу. Песик давно привык к подобным проявлениям любви и преспокойно продолжал жевать уголок одеяла. – Любому хочется, чтобы каждый вечер с ним спал песик вроде Пити, всем этого хочется, даже старому Рудольфу.

– А Рудольф говорит, что собака выкапывает ямки в клумбах.

– Это не Пити. Это я их выкапываю. Целый миллион ямок за неделю.

Гэлловей грустно улыбнулся.

– Это очень большая работа для маленького мальчика вроде тебя. Ты, должно быть, очень сильный.

– Пощупай мои мускулы.

– И мои тоже, – сказал Грег. – Если захочу тоже выкопаю миллион ямок за неделю.

Рон не спеша пощупал мускулы у того и другого, и в эту минуту в дверях детской показалась Энни, служанка, присматривавшая за детьми. Днем она носила синее платье с белым фартуком и чепцом и выглядела строгой, чопорной и респектабельной. Но в этот вечер Энни собиралась на свидание, поэтому принарядилась и сделала макияж, так что ее с трудом можно было узнать: губы от помады стали толще, брови выгнулись тонкими черными дужками, а глаза прятались под накладными ресницами.

– О, это вы, мистер Гэлловей. Я-то подумала, мальчики одни и, как всегда, не могут поделить собаку.

– Скоро им не придется больше спорить насчет Пити. Мне велено привезти им еще одну собаку, когда я вернусь.

– Вот оно что!

– Вы, конечно, тоже хотите, чтобы я привез вам какой-нибудь подарок, Энни? Все остальные хотят.

Она посмотрела на него удивленно и неодобрительно.

– Благодарю вас, сэр, но я довольна своим жалованьем.

– Я уверен, вы могли бы что-нибудь придумать, Энни, если бы захотели. Может, ожерелье? Или флакончик духов, аромат которых бросался бы в нос местным кавалерам?

– Привези для Энни собаку! – крикнул Марвин. – Энни хочет собаку!

– Я не хочу собаку, – сухо возразила девушка. – И мне вообще ничего не надо. А теперь оба лежите спокойно и засыпайте без всяких глупостей. Меня ждет кавалер, но я не ступлю за порог, пока вы не угомонитесь. – И шепнула Гэлловею: – Они иногда перевозбуждаются.

– Мне лучше уйти, не так ли?

– Да, сэр, пожалуй, лучше. Я уложила их час тому назад. Рон кинул взгляд через плечо на ребятишек. За минуту до того, как на сцене появилась служанка, он ощущал, что дети очень близки ему, радовался, что они такие красивые и не по годам развитые. А теперь они казались ему чужими – два маленьких дикаря, которые довольны тем, что он уезжает, так как по возвращении что-нибудь им привезет.

Снова закружилась голова, во рту появился терпкий кислый привкус. Поспешно сказав "Спокойной ночи, мальчики!", он вышел в переднюю и неуверенными шагами направился к лестнице. Сумка оттягивала руку, точно набитая свинцом. Походка у него была, как у старика.

"Надо будет попросить у Гарри таблеток. У него полно каких угодно".

Бело-розового "де-сото" в гараже не было, а его "кадиллак" с опущенным верхом стоял на месте, чисто вымытый и натертый мастикой – старый Рудольф обихаживал машину так, словно она была полученным по наследству уникальным даром, а не вещью, которую можно менять ежегодно.

Даже для апреля было холодно. Но Гэлловей все же оставил верх опущенным и, дрожа от холода, уселся за руль.

Наверху мальчики продолжали спорить, но предмет спора изменился.

– А что если он забудет привезти собаку?

– Не забудет.

– А вдруг он никогда не вернется, как жена старого Рудольфа?

– Да заткнись ты, – со злостью сказал Грегори. – Если ты уезжаешь, ты обязан вернуться. Куда еще деваться? Только домой.

Для Грегори это было так просто.

Глава 2

Говоря о своих друзьях, Гэлловей обычно называл их "ребятами". Двое из этих ребят, Билл Уинслоу и Джо Хепберн, вместе приехали из Торонто в охотничий домик, расположенный в нескольких милях от Уайертона на берегу залива Святого Георгия, примерно в десять вечера. Третий, Ральф Тьюри, приехал один через несколько минут после них.

Сторож впустил их, и каждый немедленно приступил к исполнению своих обязанностей. Тьюри понес вещи наверх, Хепберн развел огонь в камине, а Уинслоу открыл шкафчик с выпивкой, и все трое, как предсказывала Эстер, начали упиваться.

Это были близкие друзья Гэлловея, все почти его ровесники, и в тот вечер их объединяла одна общая цель: как можно приятней провести время вдали от повседневных дел и семейных обязанностей. Билл Уинслоу служил управляющим принадлежавшей его отцу мукомольной компании, Джо Хепберн был менеджером фирмы, производившей пластмассовые игрушки и прочие новомодные изделия, а Ральф Тьюри преподавал экономику в университете Торонто. За исключением Тьюри, это были люди среднего интеллекта, располагавшие доходом выше среднего. Тьюри не давал им забыть об этом. Постоянно сидя на мели, он занимал у них деньги и пользовался ими по своему усмотрению; обладая высшим образованием, посмеивался над их невежеством, но не гнушался пользоваться ими в своих интересах. Но в целом компания была теплая, особенно после того, как небольшие различия между ними растворялись в спиртном.

Тьюри первым обратил внимание на то, что прошло немало времени, а Гарри Брима и Гэлловея все нет и нет:

– Странно, что Гэлловея до сих пор нет. Он так носится со своей пунктуальностью.

– Терпеть не могу пунктуальности, – заметил Уинслоу. – Это пугало для дураков. Верно, ребята?

Хепберн сказал, что таким пугалом служит не пунктуальность, а строгость нравов, но Тьюри, как всегда, поправил обоих, объявив пугалом последовательность и логичность, после чего они вернулись к Гэлловею.

– Гэлловей позвонил мне вчера вечером, – сообщил Тьюри, – и сказал, что заедет за Гарри в Вестон и вместе с ним приедет сюда примерно в половине десятого.