Ветер не лжет - Аренев Владимир. Страница 12
— Ну наконец-то, — сказал джиэммон неожиданно низким голосом, который ничуть не походил на голос Змейки. — А то я, братец, заждался. Что ж так долго-то? Давай, брат, держи ее. Вдвоем мы справимся.
— Что?.. — начал было Иллеар, и в этот момент то самое ощущение чего-то чужеродного в груди вернулось… он попытался вдохнуть — не смог! — как будто сзади… изнутри!. : его обхватили мощными лапами и сдавливали, сдавливали до тех пор, пока весь воздух не вышел из легких. Иллеар захрипел, сглотнул, весь мир окрасился в багровые тона
/«Садовник! Кровавый садовник!» — кричали люди, наклоняясь за камнями/ мир пошатнулся, как это не раз было в снах
/«Убийца!» — и камни летят, падают, лупят тебя по плечам, по спине, бьют в затылок — ты едва держишься на ногах/ мир вздрогнул и отдалился
/падаешь на колени, кричишь — не слова, просто воешь зверем/ мир стал чужим.
И тело стало чужим.
И джиэммон, который хитростью пробрался в тебя «на ночлег», джиэммон, которого — тебе казалось — ты победил и держал в подчинении, а может, и уничтожил, джиэммон, который все это время сидел, затаившись, ибо не имел над тобой власти, ибо воля твоя пугала его, — джиэммон этот рискнул наконец противостоять тебе!
Вот так, в одно мгновение, все меняется: ты был шулдаром своего тела, а стал побирушкой, который ютится на помойке, — побитый, перепуганный, жалкий. А джиэммон уже скалится во весь твой рот, уже идет к тоненькой фигурке, замершей у парапета, и ты ничего — слышишь? НИЧЕГО! — не можешь поделать.
— Давай, брат! Держи ее, — рычит тварь, засевшая в Змейке. — Вместе мы перевернем этот мир: провидица и шулдар! Вдвоем мы все изменим!
Ты видишь ее лицо — близко, совсем близко. Чувствуешь ее дыхание — только потому, что твой джиэммон позволяет тебе. Видишь расширившиеся от ужаса зрачки. Твоими пальцами джиэммон касается ее кожи: нежно-нежно, так касался бы ты сам… так ты и касался еще совсем недавно.
Она молчит. Не умоляет о пощаде. Не взывает к тебе. Ничего такого. Просто молчит.
И это страшнее, чем любые попытки спастись. Она просто смотрит в твои — уже не твои! — глаза.
«Поспи пока… пока еще есть время». Она знала, с самого начала знала, чем все закончится! И все-таки оставалась с тобой.
Когда-то давно, в другой, чужой жизни стая вельмож пыталась одержать над тобой верх — и ты принял их вызов, и сделал с ними то, чего они заслуживали. Сейчас какая-то тварь из Внешних Пустот отобрала у тебя не просто тело, она ворует у тебя нечто во много раз более ценное — и ты беспомощен! «Так вообще бывает, мама?» — «Бывает, сынок, бывает…»
Джиэммон, сидящий в Змейке, подошел к вам вплотную, лизнул влажным, шершавым языком твое ухо:
— Давай, брат. Скоро утро, пора заканчивать с этим.
Утро. Это всегда происходит на границе света и тьмы? Ты не знаешь — но поневоле вспоминаешь другой рассвет, когда, преследуемые бандой Каракурта, вы вошли в деревню.
В мертвую деревню.
К тому времени твой отряд стал меньше на треть. Вы напоролись на засаду возле одного из оазисов — и, что много хуже, позволили удрать двоим бандитам. Через день по вашему следу отправился со своими людьми сам Каракурт, вам удалось оторваться, но люди и верблюды устали, а времени на отдых было мало. Вы не успевали добраться до Таальфи, да и вряд ли извечный запрет на кровопролитие остановил бы Каракурта. У вас с ним были давние счеты. Некогда он считался человеком твоей покойной супруги — и приложил руку к одной теперь уже всеми позабытой смерти.
Всеми — но не тобой. После того, как жена умерла, у тебя оказались развязаны руки, вот только Каракурт успел сбежать сюда, в пустыню. Чтобы теперь, годы спустя, кто-то из вас наконец отомстил другому.
Вы въехали в деревню, и ты велел людям спешиться и отдыхать. Эминар ал-Леад не стал с тобой спорить, он и сам все прекрасно понимал.
То, что в деревне побывали джиэммоны, вы узнали чуть позже.
Только это ничего не меняло, совсем ничего.
Разве что — ты не удивился, когда почувствовал: кто-то пытается завладеть твоим разумом. Это было даже смешно. Мысленно ты ударил наотмашь по этим бархатным, таким мягким щупальцам, которые ласкали, уговаривали, убаюкивали.
Тогда джиэммон заговорил с тобой как с равным.
И это было еще смешнее: эта тварь… с тобой — как с равным!.
Но он не сдавался, он предложил тебе то единственное, от чего ты сейчас не смог бы отказаться.
И ты согласился — и впустил его «на ночлег», ибо дозорные уже заметили вдалеке тех, кто шел по вашим следам. Преследователей было много, Каракурт, наверное, захватил с собой всех. Старые обиды — со временем они лишь становятся острее. Каракурт хотел расквитаться с тобой наверняка, сполна.
И хотя твоих людей было мало, несравнимо меньше, нежели Каракуртовых головорезов, теперь ты не сомневался в победе. «В шулдара словно вселился джиэммон», — могли бы сказать о тебе те, кто был с тобою в том бою.
Могли бы — и ошиблись бы ровно на одно слово.
Потом…
«Потом, — напоминает сидящая в тебе тварь, — ты попытался нарушить договор. Убить меня! — Голос джиэммона с каждым мгновением набирает силу, он очень разгневан, твой нечаянный сосед по телу, твой нежданный господин. — И ты, — признает он, — едва не убил меня. Вот только где бы ты был теперь, если б не я? Стервятники уже выклевали бы твои глаза, шулдар, и ветер занес бы твое тело песком — и никогда не повстречал бы ты Иллэйсу… кстати, ты уверен, что именно ты любишь ее? Вожделеешь — да, после долгого странствия через пустыню это вполне объяснимо, но вот — любишь ли? Способен ли ты вообще любить, твое могущество? Я дал тебе многое, Иллеар: и тогда, в деревне, и после. Ты можешь лучше и тоньше чувствовать запахи. В бою ты становишься сильнее. В постели — ненасытнее. А еще ты наконец-то научился любить, но это не ты — я полюбил Иллэйсу. Я! Убей меня — и что останется? Ты снова превратишься в идеального правителя: без чувств, без сердца, без души. Иллэйса перестанет тебя волновать: всего лишь красивая девчонка, еще одна из многих. Но ты будешь помнить, каково это — любить. Не чувствовать, но помнить, шулдар. Всегда, до самой смерти. Вот это я тебе обещаю!»
Ты слушаешь его — и смотришь в ее глаза.
«Как можно не заметить чудо?!» — «Если не верить в него».
Ты рвешься изо всех сил, ты пытаешься одолеть тварь, засевшую в тебе, слившуюся с тобой, но единственное, что удается, — завладеть одною рукой — ненадолго, на пару мгновений; ты сжимаешь кулак и чувствуешь боль, пальцы натыкаются на что-то острое, кровь, запах крови сводит с ума, джиэммон, сидящий в Змейке, вскидывается и смотрит на тебя удивленно… он еще не понимает… всего лишь рука, одна рука, ничего больше… ты бьешь под дых, а потом снова — уже туда, где нижняя челюсть соединяется с горлом… гребешок, похожий на розу, входит легко, будто для того и предназначен… Змейка, по-детски вскрикнув, переваливается через парапет и начинает свое долгое, последнее падение… ты снова бьешь — теперь уже не рукой, а силой собственной мысли, воли, ты выжимаешь эту тварь из себя, выдавливаешь, — единственная подвластная тебе рука стиснута в кулак, и кровь сочится, твоя кровь, джиэммон теряет рассудок от этого запаха, и ты бьешь, бьешь, бьешь, и — вспышка перед глазами! — заваливаешься на каменную площадку, и удар от падения такой сильный, что слезы выступают на глазах, слезы, слышишь! — слезы, тебе больно, она склоняется над тобой, тебе больно? — мне больно; значит, все хорошо, если больно — значит, живешь.
— Я люблю тебя.
— Я люблю тебя.
С грохотом распахивается люк.
— С вами все в порядке, государь?!
Это старый ал-Леад, прихватив вместо оружия жаровенку-черепаху, вскарабкался наверх. К счастью, опоздал.
Свечи. Полумрак. Тепло родного дыхания на щеке.
— Я хочу, чтобы ты…
— Я тоже этого хочу…
За стенами — ветер, и пустыня, и другие судьбы, чужие времена.