Нексус - Миллер Генри Валентайн. Страница 62

Мона произвела сильное впечатление на детей-подростков. (Никого похожего они до сегодняшнего дня не видели.) У рыхлой некрасивой дочери Реба ноги были как тумбы, и она, когда садилась, старательно их прикрывала, то и дело заливаясь краской. Сын же принадлежал к тому типу не по годам развитых детей, которые слишком много знают, слишком много смеются и всегда говорят невпопад. Энергия захлестывала его, и, находясь в постоянном возбуждении, он то опрокидывал вещи, то наступал кому-нибудь на ногу. А так симпатяга — мысли у него, как кенгуру, перескакивали с предмета на предмет.

Когда я спросил мальчика, ходит ли он в синагогу, тот состроил гримасу и провел рукой по шее, показывая, что с него достаточно. Мать поторопилась сообщить, что теперь они примкнули к обществу «Этическая культура» [87]. Ей было приятно услышать, что в прошлом я тоже посещал собрания этого общества.

— Давайте еще выпьем, — предложил Реб, которому явно наскучили разговоры об «Этической культуре», Новой мысли [88] и прочих пустяках.

Мы выпили еще портвейна. Он был совсем неплох, но слишком уж крепок.

— После ужина мы сыграем для вас, — пообещал Реб.

Под «мы» он имел в виду себя и сына. (Ужас какой! — испугался я.)

— Давно ли занимается мальчик музыкой и делает ли успехи? — поинтересовался я.

— Пока он еще не Миша Эльман, в этом нет сомнений. — Реб повернулся к жене: — Ужин готов?

Миссис Эссен поднялась, полная достоинства, со своего места, пригладила волосы и величественно прошествовала на кухню. В ее действиях было нечто сомнамбулическое.

— Прошу к столу, — пригласил нас Реб. — Вы, наверное, здорово проголодались.

Миссис Эссен оказалась хорошей кулинаркой, только уж слишком хлебосольной хозяйкой. Того, что она приготовила, хватило бы накормить вдвое больше народу. А вот вина были скверные. Я заметил, что евреи плохо разбираются в винах. Одновременно с кофе и сладким подали кюммель и бенедиктин. Мона оживилась. Она любила ликеры. Я обратил внимание, что миссис Эссен пила только воду. Что касается Реба, то он то и дело подливал себе щедрой рукой и был уже изрядно под мухой. Он говорил громче обычного и много жестикулировал. Мне было приятно на него смотреть — наконец-то он стал самим собой. Миссис Эссен делала вид, что не замечает его состояния. А вот сын был в восторге: когда еще увидишь, как отец валяет дурака.

Странная атмосфера царила за столом. Несколько раз миссис Эссен предпринимала попытки направить беседу в интеллектуальное русло и даже заговорила о Генри Джеймсе, по-видимому, считая такой объект достаточно сложным, но ее никто не поддержал. Реб явно торжествовал. Он уже открыто ругался и называл раввина болваном. Этот треп его больше не устраивает, говорил он. Теперь он увлекается борьбой и кулачным боем. Реб рассказал нам все, что знал о Бенне Леонарде, своем кумире, и в пух и прах разнес Стренглера Льюиса, которого терпеть не мог. Чтобы поразить его, я спросил:

— А что вы думаете о Редкэпе Уилсоне? — (Он одно время работал у нас ночным посыльным. Глухонемой, если не ошибаюсь.)

Реб отмахнулся:

— Третий сорт, барахло.

— Вроде Бэтлинга Нельсона, — сказал я.

Нашу беседу прервала миссис Эссен, предложив нам перейти в соседнюю комнату — гостиную.

— Там будет удобнее разговаривать.

Сид Эссен возмущенно стукнул кулаком по столу.

— Зачем нам переходить? — взревел он. — Нам и здесь хорошо. Тебе просто не нравится тема разговора, вот и все. — Он потянулся к кюммелю. — Давайте еще по маленькой. Хороший ликер, правда?

Миссис Эссен с дочерью стали убирать со стола. Они деловито наводили порядок — молча и быстро, как делали мои мать и сестра, оставляя на столе только бутылки и бокалы.

Реб ткнул меня локтем в бок и заговорил, как ему казалось, шепотом:

— Стоит ей увидеть, что мне хорошо, тут же все испортит. Вот они женщины!

— Пойдем, папа, достанем скрипки, — сказал сын.

— Доставай! Кто тебе мешает? — заорал Реб. — Только — чур! — не фальшивить. Я от этого на стенку лезу.

Мы все-таки перешли в гостиную и удобно устроились на диване и в креслах. Мне было наплевать, что и как они будут играть. От дешевого вина и ликеров я осовел.

Пока музыканты настраивали инструменты, подали фруктовый пирог и очищенные орехи.

Отец и сын выбрали для исполнения скрипичный дуэт Гайдна. Игра пошла не в лад практически с первых нот, но музыканты продолжали играть, видимо, надеясь, что со временем приспособятся друг к другу. От гнусаво-пронзительных звуков по спине у меня побежали мурашки. Приблизительно в середине дуэта отец сдался.

— К черту! — завопил он, бросая скрипку в кресло. — Музыка не звучит. Мы не в форме. А тебе я вот что скажу, — обратился он к сыну, — прежде чем выступать перед публикой, надо хорошенько позаниматься.

Реб огляделся, ища взглядом бутылку, но, остановленный недовольным взглядом жены, опустился в кресло и пробормотал что-то похожее на извинение. Он сегодня не в форме. Все молчали. Реб громко зевнул.

— Может, сыграем в шахматы? — предложил он усталым голосом.

Миссис Эссен подала голос:

— Не сегодня, пожалуйста.

Реб поднялся на ноги.

— Что-то здесь душновато, — сказал он. — Пойду прогуляюсь. Только не уходите! Я мигом.

После его ухода миссис Эссен попыталась оправдать «неподобающее» поведение мужа:

— Он ко всему потерял интерес — слишком много времени проводит один. — Она говорила о нем как о покойном.

— Ему нужно отдохнуть, — сказал сын.

— Да, — прибавила дочь, — мы уговариваем его совершить паломничество в святые места.

— А почему бы не отправить его в Париж? — предложила Мона. — Путешествие взбодрит его.

Сын закатился истерическим хохотом.

— Что с тобой? — удивленно спросил я.

Мои слова вызвали новый взрыв смеха. Отсмеявшись, он ответил:

— Если он поедет в Париж, мы его больше не увидим.

— Не говори чепухи, — осадила его мать.

— Ты не знаешь отца. У него сразу крыша поедет от всех этих кафе, девиц и…

— Что ты несешь? — строго спросила миссис Эссен.

— Ты его не понимаешь, — возразил мальчик. — А я понимаю. Он хочет жить. И я тоже.

— А почему бы им вдвоем не отправиться за границу? — сказала Мона. — Отец будет присматривать за сыном, а сын — за отцом.

Тут в дверь позвонили. Пришел сосед, он узнал, что мы в гостях у Эссенов, и хотел познакомиться. Его лицо лучилось радостью, на лбу выступили капельки пота.

— Это мистер Элфенбейн, — сказала миссис Эссен. Было видно, что она не очень рада его приходу.

— Какая честь! — воскликнул мистер Элфенбейн, склонив голову; затем схватил поочередно наши руки и яростно потряс. — Я столько слышал о вас. Надеюсь, вы простите мое неожиданное вторжение. Не знаете ли, случайно, идиша или русского? — Сгорбившись, он переводил взгляд с одного на другого, потом остановил на мне. — Миссис Сколски говорила, что вы любите кантора Сироту?

Я почувствовал себя как птичка, выпущенная из клетки на волю. Подойдя к мистеру Элфенбейну, я дружески обнял его.

— Из Минска или из Пинска? — спросил я.

— Из земли Моавитов, — ответил он.

Мистер Элфенбейн смотрел на меня добрым, лучистым взглядом, поглаживая бороду. Мальчик принес ему рюмку кюммеля. На лысой макушке соседа торчал, напоминая петуший гребень, хохолок. Он выпил ликер и взял кусок пирога. Покончив с угощением, мистер Элфенбейн прижал руки к груди.

— Как приятно встретить интеллигентного гоя, — сказал он. — Гоя, читающего книги и говорящего с птицами. Знающего русскую литературу и отмечающего Йом Кипур [89]. У которого хватило здравого смысла жениться на девушке из Буковины… цыганке. Да еще актрисе! А где этот бездельник, где Сид? Опять напился? — Сосед огляделся с видом старой мудрой совы, так и казалось, что он сейчас заухает. — Если человек все время сидит за книгами, а в конце жизни понимает, что остался дураком, прав ли он? Ответ: и да, и нет. В нашем местечке говорят: человек должен возделывать свою глупость, а не чужую. А в Каббале утверждается… но не будем вдаваться в подробности. Минск поставляет миру норковые манто, а Пинск — одну нищету. А с евреем родом из Коридора [90] даже дьяволу не совладать. Таким евреем был Мойше Эхт, мой двоюродный брат. Вечно ему влетало от раввина. Когда наступала зима, он запирался в амбаре. А по профессии был шорником…