Сексус - Миллер Генри Валентайн. Страница 24

– Не обращайте на нас внимания, мы вам не помешаем. – Стоя в дверях, Нед осматривал сцену, будто видел самые обыденные вещи. Вдруг он ткнул пальцем в брата и крикнул: – Силы небесные! Что случилось? Ты же весь в крови!

Все уставились на окровавленный член Ульрика. От пупка до колен мой друг был залит кровью. Лола сконфузилась вконец.

– Прошу прощения, – проговорила она. – Я не думала, что это сегодня начнется.

– Все в порядке, – сказал Ульрик, – что за битва без крови!

Я отправился с ним в туалет и по дороге задержался на минутку, чтобы оказаться представленным даме его брата. Она была здорово пьяна. Я протянул лапу, чтоб обменяться рукопожатием, и она как бы случайно провела рукой по моему концу. Ну что ж, это всегда облегчает первое знакомство.

– Вот это работенка, – сказал, усердно намыливаясь, Ульрик. – Как считаешь, могу я еще раз попробовать? Я думаю, нет особого вреда окунуть в кровь кончик, верно ведь? Я чувствую, что мне понравится и во второй раз, что скажешь?

– Это полезно для здоровья, – уверенно сказал я. – Только давай поменяемся местами.

– Вообще-то я не большой любитель этого, – сказал он и похотливо облизнул нижнюю губу. – А ты думаешь, тебе удастся это устроить?

– Не сегодня, – сказал я. – Я сейчас ухожу. Мне завтра надо быть в полном блеске.

– И Мару с собой заберешь?

– Конечно. Попроси ее зайти сюда на минуту, ладно?

Я присыпал свой член, когда Мара открыла дверь. Мы сразу же стиснули друг друга в объятиях.

– А что, если попробовать в ванной?

Я повернул горячий кран, взял кусок мыла. Дрожащими пальцами я намыливал ее промежность. А мой член в это время касался ее губ, мочек ушей, волос. В ее глазах вспыхивали искры, словно туда насыпали пригоршни звезд. Каждая часть ее тела была податливой и мягкой, а груди торчали так, будто вот-вот взорвутся. Мы вылезли из ванны, и я сел, прижимаясь к ней спиной, а Мара оседлала меня. Капли стекали с наших тел. Я потянулся за полотенцем и осторожно вытер ее спереди. А потом мы легли на резиновый коврик, она закинула ноги мне на плечи, и я стал крутить ее вокруг себя, как одну из тех игрушек, которыми иллюстрируют принцип тяготения.

А через пару дней я лежал в темноте на своей кушетке в полной депрессии. Мысли мои перескакивали от Мары к проклятой никчемной телеграфной жизни. Вошла Мод что-то сказать мне, и я опростоволосился: пока она стояла возле меня, я ласково запустил руку ей под платье.

Она выскочила из комнаты, оскорбленная до глубины души. Я никогда не задумывался, как ее отдрючу: я просто делал это, совершенно естественно, как гладят кошку. Когда она просыпается рядом с тобой, ты же не можешь поступить иначе… А она никогда не принимала случки на лету. Совокупление было для нее актом любви, пусть плотской, но любви. Много воды утекло с первых дней нашего знакомства, когда, сидя на рояльном стульчике, я вертел ее на конце своей палки. Теперь она действовала как повар, готовящий трудное меню. Ей нужно было не спеша, осторожно достигнуть соответствующего состояния духа, чтобы я искусно и сдержанно дал ей понять, что пора пришла. А если эта пора приходила к ней на минуту раньше, было бы совершенно невероятно, чтобы она об этом объявила. Нет, не буду ее пилить, хочет она этого или не хочет. Вдруг мне пришли на память слова Стенли, и я бешено захотел ее. «Пройдемся в последний раз», – повторял я про себя. Может быть, войти сейчас и заняться ею, пока, притворяясь спящей, она пребывает в своем мнимом сне? Почему-то полез в голову Спивак. Он все эти дни как коршун на меня смотрит. Все мое отвращение к телеграфной жизни вылилось в ненависть к нему. Все проклятые космококки персонифицировались в нем. Надо быть повежливее с ним пока что. А если заманить его на темный причал и попросить какого-нибудь услужливого приятеля сковырнуть его за борт? Я подумал о Стенли. Стенли с удовольствием взялся бы за такую работенку.

Долго он собирается держать меня на крючке? Не знаю. И как произойдет это внезапное освобождение? Я вижу, как мы с Марой встречаемся на вокзале. Впереди новая жизнь, наша жизнь! Какой она будет – боюсь угадывать. Может быть, Кронский раздобудет еще триста долларов. А эти миллионеры, о которых она говорила, они ведь тоже могут раскошелиться. Я пошел считать на тысячи. Тысяча ее старику. Тысяча – на путевые расходы. Тысяча – чтобы нам продержаться несколько месяцев. Однажды в Техасе или в другом таком же Богом забытом месте я осмелею. Вместе с ней – непременно с ней, она всегда производит хорошее впечатление – явлюсь в редакцию газеты и попрошу позволения предложить им небольшой очерк. Я приду к бизнесмену и покажу ему, как надо составлять рекламные объявления. В гостиничных коридорах я встречусь с доброй душой, с кем-то, кто захочет дать мне шанс. Так велика эта страна, так в ней много одиноких людей, великодушных сердец, готовых помочь, если им встретится настоящий человек, подлинная индивидуальность. Я буду откровенен и прям. Мы приезжаем, скажем, в Миссисипи, останавливаемся в древнем отеле-развалюхе. И вот из темноты выступает человек, подходит ко мне, спрашивает, как дела. Парню просто хочется поболтать. Я знакомлю его с Марой. Мы прогуливаемся все вместе. Светит луна, высокие деревья в удушающих объятиях лиан, перегнивающие листья магнолии устилают землю. Душная, влажная атмосфера: здесь гниет все, в том числе и человек. А я для него словно свежий ветер с Севера. Разговаривать я буду открыто, душа нараспашку, даже чуть смущаясь своей открытостью. Сразу же выложу карты на стол: вот он я и вот она, моя ситуация. Мне понравилось это место, и я хочу прожить здесь до конца своих дней. Это его чуть-чуть насторожит, и потому с этим южанином не надо сразу брать быка за рога. Какие же у вас планы? И я заговорю мягко, как бы издалека, словно кларнет, заткнутый влажной губкой. Я наиграю ему тихую мелодию холодного Севера, словно свистит кто-то морозным утром над стылыми фабричными корпусами. Мистер Встречный, мне не по душе холод. Нет, сэр. Мне бы найти какую-нибудь работу, чтоб хватало на жизнь. Могу ли я говорить откровенно? Я вам не кажусь ненормальным, ведь нет? Там, на Севере, ужасно одиноко. Да, сэр, нас погнали оттуда страх и одиночество. Житье в комнатушках, еда ножом и вилкой, часы на руке, пилюли от печени, хлебные крошки, колбаса. Не надо узнавать, откуда мы, почтенный мистер… Мы до смерти боимся сказать что-нибудь определенное. Не уснуть… мечешься всю ночь и молишься о конце мира. Мы ни в кого не верим, нам все ненавистны, мы отравили друг друга. Все завязано вокруг, все туго упаковано, все свинчено стальными болтами. Ничего не добьешься своими руками. Покупай и продавай, в этом все дело, мистер…

Я воочию вижу старого джентльмена, вижу, как он стоит под печально склоненным деревом, насупив свои буйные брови. Он не убежит от меня, как другие. Я не отпущу его! Я буду очаровывать его всю ночь – если мне так захочется. Я заставлю его предоставить нам прохладное крыло большого, стоящего над лесной протокой дома. Появится черномазый, в руках поднос, на подносе мятный ликер. Мы приняты в лоно семьи. Я усыновлен! Это твой дом, сынок, оставайся здесь сколько захочешь. И никаких штучек с таким человеком. Если со мной обращаются подобным образом, я остаюсь верным до самого печального конца…

Все было настолько реально, что я решил немедленно поведать об этом Маре. Я прошел на кухню и засел за письмо.

«Дорогая Мара! Все наши проблемы решены… » – начал я, словно на самом деле все было решено и подписано. Я видел Мару совсем другими глазами. Я видел, как мы стоим под высокими деревьями и разговариваем так, что мне самому не верится. Рука об руку мы с ней идем вдоль чернеющих кустов и разговариваем, как положено разговаривать человеку с человеком. Большая желтая луна, собаки тявкают нам вслед. Мне кажется, что мы уже муж и жена, и между нами покой и согласие. Маре очень хочется запустить пару лебедей в маленькое озерцо позади нашего дома. Нет ни разговоров о деньгах, ни неоновых реклам, ни магазинной суеты. Как чудесно дышать чистым воздухом, перестать спешить, дергаться, заниматься только одним, самым важным – жить! И Мара согласно кивает головой. Как она переменилась, Мара! Она налилась силой, пополнела, двигается степенно, разговаривая спокойно, обдумывая каждое слово.