Тихие дни в Клиши - Миллер Генри Валентайн. Страница 2

Когда ко мне вновь подошел официант, я кивнул в ее сторону и осведомился, знает ли он ее. Он ответил отрицательно; тогда я попросил передать, что приглашаю ее за мой стол. Он исполнял мое поручение, а я следил за выражением ее лица. Увидев, что она мимолетно улыбнулась и с легким кивком обернулась в моем направлении, я весь просиял, ожидая, что она тут же поднимется и подойдет. Однако, продолжая сидеть, она вновь улыбнулась, еще мимолетнее, а затем повернулась лицом к окну и, казалось, вся ушла в мечтательное созерцание открывшегося за ним вида. Из вежливости я выждал еще чуть-чуть, а потом, удостоверившись, что она и не помышляет сдвинуться с места, встал и направился к ее столу. Она отреагировала вполне дружелюбно, будто я и впрямь был с ней знаком, однако от меня не укрылось, что она слегка покраснела; на ее лице было написано минутное замешательство. Все еще не до конца уверенный в том, что делаю то, что нужно, я тем не менее сел, заказал выпивку и безотлагательно попытался вовлечь ее в разговор. Тембр ее голоса — хорошо поставленного, грудного и довольно низкого — действовал на меня еще сильнее, нежели ее улыбка. Тембр женщины, которая счастлива уже тем, что существует, не привыкла обуздывать свои желания и аппетиты, столь же бескорыстна, сколь неимуща и которая готова на что угодно, лишь бы отстоять за собой ту малую толику свободы, какая еще в ее распоряжении. Это был голос дарительницы, растратчицы, мотовки; он взывал скорее к диафрагме, нежели к сердцу.

Не скрою, меня несколько удивило, когда она мягко попеняла мне на то, что и погрешил против правил, с места в карьер устремившись к ее столу. «Мне казалось, вы поняли, что я подойду к вам снаружи, — сказала она. — Я пыталась объяснить вам это знаками». Ее вовсе не радовала перспектива обзавестись здесь репутацией прожженной профессионалки, откровенно поведала мне она. Извинившись за бестактность, я предложил тут же пропасть с ее горизонта — жест вежливости, который она оценила как должное, пожав мне руку и одарив обворожительной улыбкой.

— Что это за вещи? — спросила она, быстро сменив тему и демонстрируя светский интерес к сверткам, которые, садясь, я положил на стол.

— Так, ничего особенного, пластинки и книги, — ответил я тоном, подразумевавшим, что в них вряд ли может найтись что-то примечательное для нее.

— Книги французских авторов? — переспросила она, и в ее голосе, мне показалось, внезапно прозвучала нотка искренней заинтересованности.

— Да, — отозвался я, — но боюсь, по большей части скучных. Пруста, Селина, Эли Фора… Вы бы наверняка предпочли Мориса Декобра, не правда ли?

— Покажите мне пожалуйста. Мне любопытно, кого из французских писателей читают американцы.

Развернув одну из упаковок, я подал ей томик Эли Фора. Это был «Танец над огнем и водой». Улыбаясь, она листала страницы, задерживаясь то на одном, то на другом месте и время от времени издавая негромкие возгласы. Затем с решительным видом закрыла книгу и положила на стол, не снимая руки с переплета.

— Хватит, поговорим о чем-нибудь более интересном. — И, после минутной паузы, добавила: — Celui-la, est il vraiment franciais? [2]

— Un vrai de vrai, [3] — ответил я, ухмыляясь во весь рот.

Похоже, это ее не вполне убедило.

— С одной стороны, все, казалось бы, по-французски, — размышляла она, обращаясь скорее к самой себе, — ас другой, есть здесь нечто странное… Comment dirais-je? [4]

Только я собрался ответить, что прекрасно понимаю, что она имеет в виду, как вдруг моя собеседница откинулась назад, завладела моей рукой и с лукавой улыбкой, призванной добавить шарма ее непосредственности, вздохнула:

— Знаете, я ужасно ленива. Книги — у меня не хватает на них терпения. Это чересчур для моих слабеньких мозгов.

— Ну, в жизни есть масса другого, чем можно заняться, — ответил я, возвращая ей улыбку. С этими словами я опустил руку и нежно сжал ее колено. В мгновение ока ее рука накрыла мою и передвинула выше, туда, где плоть была мягче и обильнее. Затем, столь же быстро, укоряющим движением оттолкнула ее:

— Assez, nous ne sommes pas seuls ici. [5] Пригубив из наших бокалов, мы оба расслабились. У меня и в мыслях не было тут же брать ее на абордаж. Хотя бы потому, что мне было наслаждением вслушиваться в то, как она выговаривает слова — четко и не спеша, что не свойственно парижанкам. Она говорила на чистейшем французском, и в ушах иностранца вроде меня он отзывался музыкой сфер. Каждое слово произносила ясно, отчетливо, почти не прибегая к жаргонным выражениям. Слова сходили с ее уст томно и неторопливо, полностью обретя форму, будто прежде, чем доверить их внешнему пространству, где звук и значение так часто меняются местами, она обкатывала их во рту. Ее медлительная грация, в которой был привкус чувственности, смягчала траекторию их полета; невесомые, как клубочки пуха, они ласкали мои уши. Ее полное, тяжеловатое тело тяготело к земле, а вот в звуках, излетавших из ее горла, слышался чистый звон колокольчиков.

У меня не было более причин для колебаний относительно ее профессии. Созданная, как говорится, для этого, она, тем не менее, не производила впечатления прирожденной шлюхи. Я не сомневался, что она ляжет со мной в постель и запросит за это деньги; однако не это делает женщину шлюхой.

Она легонько коснулась меня рукой, и тут же, подобно дрессированному тюленю, мое мужское естество воспрянуло, воодушевленное ее ласковым поощрением.

— Имейте терпение, — пробормотала она, — преждевременно возбуждаться вредно.

— Пошли отсюда, — сказал я, подавая знак официанту.

— Да, — отозвалась она, — пойдемте куда-нибудь, где можно поговорить спокойно.

Чем меньше разговоров, тем лучше, думал я про себя, собирая свои покупки и следом за ней, продвигаясь к выходу. Бывают же на белом свете такие, подивился я, глядя, как она выплывает наружу через вращающиеся двери. Я уже видел, как она трепещет на кончике моего члена, этакий сгусток цветущей, дурманящей плоти, нуждающейся в удовлетворении и укрощении.

Ей несказанно повезло встретить такого человека, как я, невозмутимо заметила она, переходя улицу. Ведь она страшно одинока, у нее ни души знакомой в Париже. Не соглашусь ли я поводить ее по городу, показать парижские достопримечательности? Разве не забавно, что город, да что там — столицу твоей собственной страны — тебе показывает иностранец? А бывал ли я когда-нибудь в Амбуазе, в Блуа, в Type? Как насчет того, чтобы как-нибудь отправиться туда вместе? — Cа vous plairait? [6]

Болтая о том, о сем, мы поравнялись с каким-то отелем, который, судя по всему, был ей хорошо знаком. — Здесь чисто и уютно, — сказала она. — А станет холодновато — в постели согреемся. — И нежно взяла меня за локоть.

В номере было уютно, как в гнездышке. Я подождал, пока принесут мыло и полотенца, выдал горничной чаевые и запер дверь на ключ. Она сняла шляпу и меховой жакет и остановилась у окна, готовясь заключить меня в объятия. Что за дивное создание, источающее тепло и негу, точно дерево в цвету! Казалось, стоит чуть прикоснуться к ней, и из нее тут же выпадут семена. Пару секунд спустя мы начали раздеваться. Я присел на край кровати расшнуровать ботинки. Она стоя стягивала с себя одну вещь за другой. Когда я поднял глаза, она стояла в одних чулках. Стояла, не двигаясь, давая мне возможность разглядеть себя во всех деталях. Я встал и снова обнял ее, с наслаждением проводя руками по мягким складкам ее плоти. Она вынырнула из моих рук и, слегка отодвинувшись, с оттенком робости спросила, не слишком ли я разочарован.

— Разочарован? — повторил я, не веря своим ушам. — Что ты хочешь сказать?

— Я не чересчур толста? — спросила она, опустив глаза и стыдливо воззрившись на свой пупок.