Время перемен - Аренев Владимир. Страница 16

Наконец сборы закончились. Присев «на дорожку», как то велит обычай, все пятеро вышли на улицу, где и надлежало расстаться.

— Кстати, а где проход-то? — небрежным тоном поинтересовался у Элаторха Журский.

Тот кашлянул и гордо блеснул глазами:

— Я помню дорогу, но для этого, боюсь, нам придется попетлять.

— Я могу довести вас до того места, где мы встретились с ним, — подал голос рыцарь Сашка.

Максим подумал и резюмировал:

— Годится. Но ты, Надежда…

— Папа! Я уже не маленькая! И лучше прогуляться по лесу, чем сидеть одной в пустом и старом доме.

— И мне одному не так страшно будет возвращаться, — признался, покраснев, сэр Мочитель. И поглядел на быстро темнеющее небо.

— Ну что с вами делать…

Взрослые подхватили дорожные сумки, в которые они сложили предметы первой необходимости, одежду и прочее, и зашагали по улице. Рыцарь Александр Сергеевич быстро выбрался вперед и вел их, бряцая так и не снятыми доспехами. Зрелище, вероятно, получилось то еще, ибо сидевшие на скамеечках местные жители только головами качали, а детвора аж с ума сходила, крутясь вокруг Мочителя. Они явно видели его и раньше, но блестящие доспехи не могли не вызывать у ребятни искреннего восхищения.

Элаторх и Надежда чуть приотстали, и дочка Журского о чем-то тихо спрашивала эльфа, а тот так же тихо отвечал ей. Что же до взрослых, то они шли сейчас, захваченные в плен воспоминаниями двадцатипятилетней давности, и мало внимания обращали на окружающее.

Стайки детворы в конце концов распались и исчезли. Сообразив, что чудные незнакомцы направляются к мосту через Струйную и дальше, в лес, местные предпочли возвратиться по домам: приезжие, вероятно, собрались в Адзинцы, что за лесом лежат, но нам-то туда ни к чему.

В лесу рыцарь Александр Сергеевич неожиданно свернул с дороги и зашагал по какой-то тропке в самую чащобу. Судя по всему, здешние заросли были знакомы ему как свои пять пальцев, так что сэр Мочитель уверенно вел всю честную компанию в ему одному известном направлении.

— Не переживайте, — бросил он, заметив встревоженный взгляд Журского, — скоро будем на месте.

Однако когда рыцарь наконец остановился и повернулся к Элаторху, тот ничего не сказал. Было слишком темно, выражение лица принца скрывали многочисленные тени, но Журский догадался, что эльф растерян.

— Мы тогда нашли вас здесь.

— Да, — кивнул рыцарю Элаторх. — Но…

— Но то было днем, а сейчас ночь, — подсказал Резникович, доставая карманный фонарик. — И все-таки предлагаю осмотреться.

Желтый, болезненный луч света полоснул по черным ветвям деревьям, зацепил лица людей и наконец…

— Кажется, я знаю, куда идти, — мрачно заметил Журский.

Это был очень странный камень… — нет, скорее даже не камень, а каменный столб, чья форма намекала на явно рукотворное происхождение. Сашка только подивился: столько раз по здешним лесам бегал, кажется, каждое дерево знает, но такого ни разу не замечал. Зато, похоже, писателю и его другу столб был хорошо знаком.

— Стойте-ка здесь, — велел, вскинув руку, Максим Семенович. — Ну-ка, Денис, погляди, где проходит граница.

— Да до границы отсюда… — начал было Сашка. Но тут же замолчал. Потому что увидел ту границу, о которой говорил Журский.

Сперва он обратил внимание на несколько веток со странно расположенными листьями. Как будто те находились на краю некоего силового поля из фантастических фильмов — и отклонялись наружу. Даже наиболее тонкие ветки чуть-чуть загнулись, хотя причин для этого, вроде не было (к тому же в лесу сейчас — ни ветерка). Потом Мочитель присел на корточки и вгляделся в траву — и там заметил то же самое: стебельки своим расположением словно отмечали невидимую силовую линию. Границу.

В слабом свете фонарика это зрелище казалось ему нереальным, фантасмагорическим, но ведь и день сегодня такой же, наполненный событиями, в которые верится с трудом.

Максим Семенович тоже заметил границу. Он велел Сашке и Надежде оставаться снаружи «и ни в коем случае не входить внутрь круга!». Только теперь сэру Мочителю стало ясно, что граница образовывает некий круг с центром в районе столба.

Взрослые переглянулись.

— Ну что, — сказал Журский, — прощаться долго не будем, и так ведь, если наш черт был прав, скоро вернемся. Все, доча, веди себя здесь прилично и маме передавай привет. — (Сашка мысленно отметил несуразность: если они скоро вернутся, какие могут быть приветы маме?..) — И вам всего хорошего, молодой человек. Приглядите за Надеждой, ладно? Ну, пошли, — и они втроем зашагали к столбу, отодвигая ветки и обходя кусты. Перед этим Резникович отдал фонарик Сашке, так что теперь сэр Мочитель мог подсвечивать им. И поэтому очень отчетливо видел то, что там происходило.

Трое подошли к столбу (пока шагали, Элаторх опередил своих спутников и теперь первый оказался рядом с ним). Эльфийский принц протянул руку и бережно коснулся поверхности столба. Потом шагнул вперед, начиная движение вокруг него против часовой стрелки. За Элаторхом последовали остальные.

Столб был большой, высокий. Казалось, он разрезает ночь на две половины — а еще казалось, что он разрастается… но нет, все наоборот — когда эльф скрылся за столбом, тот начал съеживаться. Следующим был Резникович. Потом

— Максим Семенович, обернувшийся напоследок и, почудилось Сашке, подмигнувший им из темноты. Луч фонарика метнулся за ними, скользнул по столбу… но никого там не обнаружил. И Элаторх почему-то не торопился выйти с другой стороны…

— Ты так и собираешься здесь стоять? — ядовито поинтересовалась девчонка.

— Сам-то дорогу обратно найдешь?

Сэр Мочитель непонимающе взглянул на нее.

— Найдешь, по глазам вижу, что найдешь. Ты не бойся, сам ведь говорил, что тут недалеко.

И она зашагала к тающему столбу, самым нахальным образом переступив через границу.

И что, по-вашему, оставалось делать Сашке?!..

Ночь. Костер. Темные силуэты вокруг пламени.

— Да… — хрипло шепчет кхарг с полуприкрытыми глазами. — Угодил. Но ты говорил, что расскажешь киллах.

— Расскажу, — смеется повествователь. — А как же! И не один расскажу! Вот прямо сейчас и начну. Собственно, уже начал.

Киллах о клетке

Было это не так давно — и все же многие из нас уже не помнят тех дней. Ибо тысячи перемен произошли с тех пор, и они, подобно неисчислимым каплям дождя, застили от нас прошлое.

Спросите меня, с чего началась эта история? Легко ответить — началась она с неведомой болезни, которой захворал один из богатых кхаргов, живших в Гунархторе note 5.

В те времена не было еще единой Державы и все кхарги жили по-разному. Однако же два способа жизни были основными: в деревнях и в городе. Большинство кхаргов селились в деревнях вокруг своих Плато Детства, ибо сильна была в них тяга к тому месту, где впервые вылупились они на свет. Нынче все по-другому, а тогда иные из селюков настолько привязаны были к своему Плато, что становились нервными, озлобленными и даже погибали, если оказывались вдали от него.

Однако и в те годы уже вылуплялись, бывало, кхарги, которые могли беспрепятственно покидать район своего Плато и уходить странствовать по свету. Таких кхаргов называли дорожниками — и именно они начали строить собственные поселения, которые именовали городами. Города возводились на особых местах: перекрестках дорог, границах деревень или целых кланов… А еще — там, где указывал своим детям Одноокий.

Жил дорожник по имени Ловчага. Разные занятия перепробовал он за свой долгий век: был и истребителем хищных тварей, и вором, и охранником купеческих караванов. Случилось так, что один из его последних клиентов-толстосумов умер, и все богатство досталось Ловчаге. Так Ловчага стал купцом. Дело это он уже знал и смог увеличить то состояние, что получил в наследство. Да вот беда, однажды Ловчага захворал: кожа его покрылась влажными белесыми наростами, ощутил он слабость во всем теле и понял, что скоро навсегда отправится к Одноокому. Велел он позвать к себе лучших лекарей в округе — но ничем не смогли помочь они захворавшему. Лишь один сказал: все, мол, во власти Одноокого. Решил Ловчага и впрямь обратиться к Господу с просьбой о помощи. Оставил он деревушку, в которой поразила его хворь и в которой долго лежал он в надежде на помощь врачевателей, — и ушел далеко в джунгли, чтобы помолиться. Говорят, что был он при том столь обессилен, что в молитве закрывал оба глаза, хотя, может, и не правда это.