Двое - Милн Алан Александр. Страница 32

– Вы как-нибудь должны прийти к нам на ужин, – заметил Ормсби. – Я велю ее светлости написать приглашение вашей жене. Я думаю, нам необязательно обмениваться официальными визитами и заниматься прочей ерундой.

Ормсби и Сильвия! Что Сильвия может подумать о нем? А что он подумает о Сильвии?

– Не хотите писать для меня? – И, прежде чем Реджинальд успел открыть рот, Ормсби предостерегающе поднял руку и сказал: – Я знаю. Вы больше не станете писать. Это была ваша первая и последняя книжка, верно? А я сказал тогда: “Ерунда!” Еще одна отличительная черта миллионера. Память. Каждый, с кем вы знакомитесь, может понадобиться вам впоследствии, поэтому, когда вы встречаете его снова, вы должны прикинуть – может быть, сейчас как раз удобный случай использовать его.

– Я не совсем понимаю, – сказал Реджинальд, – зачем мы приехали в Лондон. Шла речь о том, чтобы сделать из книги пьесу, я собирался повидаться с одним американским издателем, еще были какие-то дела. Дела, которые представлялись довольно важными издалека, при ближайшем рассмотрении выглядят менее серьезно. Я, наверное, должен... не знаю... Здесь все иначе, чем в деревне... Только... – он колебался.

– Мои газеты не совсем в вашем стиле, да?

– Ну... – Реджинальд смущенно улыбнулся.

– Валяйте, не стесняйтесь. Нас ничто не связывает. Ни один из нас не умрет, если мы никогда больше не увидимся. Какого же черта не сказать, что мы думаем друг о друге?

– Хорошо, – решился Реджинальд. – Если говорить откровенно, Ормсби, меня иногда просто трясет от ваших газет. Я говорю о газетах, потому что не знаю точно, какие из еженедельников принадлежат вам. Какая вульгарность! Боже мой!

– Значит, они вульгарны?

– Откровенно говоря, да.

– Вы докурили трубку? Тогда возьмите сигару.

Реджинальд взял сигару, а Ормсби рассмеялся и потом объяснил:

– Когда мне было шестнадцать, я служил мальчиком на побегушках в типографии, совсем маленькой, мы печатали бланки, визитные карточки, объявления о продаже собак, прочую мелочь. Местная газета терпела очередное банкротство, и я явился к ее владельцу, он же был и издателем, и наборщиком, и всем на свете. Вдруг меня осенило. Шестнадцать лет, волосы, прилизанные на прямой пробор, высоченный воротник, атласный галстук: по черному фону алые подковы. Я выглядел сущим идиотом. Он спросил: “Какого черта тебе надо?” А я ответил: “Я пришел купить вашу газету”. Он смерил меня взглядом с головы до ног – это не заняло много времени, я был небольшого роста – и сказал: “Конечно, сколько тебе нужно экземпляров?” А я ему: “Без шуток. Кому нужны ваши экземпляры? Я хочу купить всю вашу контору”. – “Что-что?” – переспросил он. Я повторил свою фразу, которой был весьма горд. “Ты это всерьез?” – “Совершенно. Мои банкиры – Ллойды и К°”. В это утро я взял из сберегательной кассы свои пятнадцать фунтов. Он воскликнул: “Боже мой!” – вытащил из жилетного кармана сигару и уже поднес ее ко рту, но, поколебавшись, протянул мне со словами: “На, сунь ее себе в рот и расскажи все по порядку”. И много лет потом я любил говорить: “На, сунь ее себе в рот”, предлагая кому-нибудь сигару. Мне казалось, что это чертовски забавно звучит.

Реджинальд пристально смотрел на него.

– Вы начинали именно так?

– Да. Вот почему я рассмеялся, прикинув, насколько вульгарным я вам покажусь, если произнесу: “На, сунь ее себе в рот”.

– Это совсем другое.

– Так я не кажусь вам вульгарным?

– У вас есть характер. Человек с характером не может быть вульгарным.

– А у многих ли людей, умеющих читать и писать, есть характер? Вы думаете, я действительно продаю свои газеты ежедневно миллиону человек? Самое большее – десяти. Каждый мыслит в точности как девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять остальных в этом стаде. Эти люди вульгарны, и им нужна вульгарная газета.

– Я не уверен.

– Вы радио слушаете?

– Иногда.

– Наверное, концерты?

– Скорее, результаты крикетных матчей, – улыбнулся Реджинальд.

– Может быть, вы слышали когда-нибудь то, что называется Выпуском Новостей?

– Не уверен...

– Вам повезло. Сейчас я вам расскажу. Представьте себе миллион людей, два миллиона, три миллиона. Каждый из них сидит в своей жуткой гостиной с этими дурацкими наушниками, похож Бог знает на что и ждет сенсаций. И вот вдруг хорошо поставленный мужской голос начинает рассказывать, что по случаю засухи в Алабаме президент Соединенных Штатов решил отложить поездку в Огайо, что финский премьер-министр открыл памятник профессору Винкельштейну, что в Восточной Родезии неожиданно выпал снег и что генерал-майор Фокстрот мирно скончался в Саутси в возрасте ста одного года. По-вашему, это кому-нибудь нужно? Но это очень изысканно. Рассказывать людям всякую чепуху. – Он взглянул на часы и поднялся. – Беда в том, Уэллард, что жизнь вульгарна. Рождение вульгарно, и смерть вульгарна, а то, что между рождением и смертью, на три четверти определяется пищеварением, а все связанное с пищеварением чертовски вульгарно. Подумайте только, что происходит в нашем желудке.

– Да, конечно, но я не это подразумевал под вульгарностью. Я хочу сказать...

– Простите, но мне пора идти. Приходите к нам на ужин. Я скажу хозяйке. Вы говорите, Хейуардс-гроув? А номер дома? Вам понравится ее светлость. Она совершенно замечательная женщина

– Номер шесть. Но...

– Хорошо. Пока.

И без этого, подумал Реджинальд, тоже не бывает миллионера. Без умения сказать вовремя: “Простите, но мне пора идти”.

Глава двенадцатая

I

Как любил время от времени повторять его светлость, Маргарет Ормсби была совершенно замечательная женщина. Да оно и неудивительно. Отец ее, Джон Фондеверил, тоже был совершенно замечательным человеком.

Джон Фондеверил был одним из людей не от мира сего, которые могли бы сделаться кем угодно, если бы приложили к этому усилия, но, к несчастью для страны, предпочитают оставаться бухгалтерами в фирме, торгующей чаем. На Филпот-лейн, отвечая “Да, сэр” или “Нет, сэр” партнерам фирмы, мистер Фондеверил мог без труда тешиться иллюзией собственного величия. Внешность его – внушительный рост (шесть футов и три дюйма) и великолепные бакенбарды – способствовала этому. Без сомнения, фамилия тоже играла роль. Узнав, что этот благообразный джентльмен – мистер Смит, любой останется равнодушным, но, услышав, что это мистер Фондеверил, спросит: “Кто этот мистер Фондеверил? Я определенно где-то уже видел его”. Он не скрывал своей фамилии, называя ее при случайном знакомстве прежде даже, чем его спрашивали, добавляя при этом, чтобы позабавить собеседника: “Всегда здоров, всегда готов, Джон Фон Деверил”. Возможно, в восьмидесятых годах кто-то провозгласил в его честь такой тост, возможно, нет; но сейчас он был в этом уверен, и в застолье его всегда чествовали таким образом. Ему было присуще романтическое восприятие собственной персоны.

Он взял в жены мисс Стоукс из маленького городка в Центральной Англии. “Стоуксы из Лестершира, обширнейшего охотничьего графства, – как он любил объяснять своим друзьям, и, неизменно давая волю фантазии, добавлял: – Скучает по родным местам, бедняжка”. Конечно, она скучала, если не без охоты, то без свежего воздуха, и, прожив лет десять на окраине Лондона неподалеку от Мейда-Вейл, вернулась, по образному выражению своего мужа, “в леса счастливой охоты”. Мистер Фондеверил мужественно перенес утрату. Друзьям был известен его девиз:

Наверное, он понимал, что выглядит весьма романтично для своих спутников в омнибусе – высокий рост привлекал к нему внимание, а траур только усиливал впечатление. Он всегда сидел впереди, рядом с шофером (это место уже как бы предназначалось для него), а направляясь к Филпот-лейн шагом актера, уходящего со сцены, в полной мере сознавал, что шофер и сидящие неподалеку пассажиры ведут о нем разговор. “Человек, с которым я разговаривал, – мистер Фондеверил, он недавно потерял жену, бедняга”, – говорил один из пассажиров. “Боже! Какое горе!” – отвечал другой, раздумывая (как и все остальные), кто этот мистер Фондеверил. Иногда и сам мистер Фондеверил задумывался над этим. Сейчас столько говорится о переселении душ. Вполне можно себе представить, что, например, душа Александра Великого вернулась на землю в поисках подходящей телесной оболочки. При одной мысли об этом он начинал мурлыкать себе что-то под нос, а на приветствия рассеянно отвечал коротким воинственным жестом, каким мог салютовать Александр. Александр, только что потерявший военачальника.