Двое - Милн Алан Александр. Страница 52

– Правда?

– Совершенно не подозревая об этом, разумеется, но ее имя... упоминалось в связи с делом.

– Но ведь это была карточная афера? Как же она могла...

– Одно влечет за собой другое, миссис Уэллард. Пошли Сплетни. В прежние времена за подобные вещи вызвали бы на дуэль, – и рука мистера Фондеверила коснулась места, где должен был располагаться эфес шпаги, – но сейчас... Вы живете в деревне, дорогая моя миссис Уэллард. Вам, я думаю, трудно и вообразить, но Лондон по части слухов и сплетен – это настоящая каморра. – Он приостановился, заметив удивление во взгляде миссис Уэллард. Каморра, ведь так, кажется? Сыр – камамбер, а мафия – каморра. Успокоенный, он повторил: – Настоящая каморра. – А удивление Сильвии объяснялось тем, что она вдруг увидела своего мужа.

III

В воздухе повеяло теплом. В Вестауэйзе, наверное, выполнив свой долг, уже отцветают крокусы, склоняя увядшие фиолетовые и золотые головки в прощальном поклоне солнцу. Они храбро выпроводили зиму и, погибая, передали эстафету желтым нарциссам. Зеленые стрелки “императора” и “золотой шпоры” просвечивают первой слабой желтизной; теперь со дня на день, с часу на час будут зажигаться новые светильники во славу весны.

Весна в Вестауэйзе. Желтые нарциссы в саду, между черно-белыми грушами и сливами. Зеленые бордюры вдоль изгороди пестрят бледными примулами, барвинком и земляникой. Серые стены Вестауэйза поросли розово-лиловой и пурпурной камнеломкой, а розовые флоксы играют в салочки с незабудками, барбарис готов хлынуть золотым дождем; ракитник превратился в бледно-желтое облако; клумбы первоцвета переливаются всеми красками; легкомысленная желтофиоль и чопорные тюльпаны горят оранжевым и красным.

Крокусы мы пропустили, мрачно думает Реджинальд в омнибусе, неужели желтые нарциссы тоже отцветут без нас?

Внезапно он ощутил тоску по дому. В Лондон хорошо приезжать, но жить в нем плохо. Всегда нужно что-то делать; в деревне можно не делать ничего. “Не делать ничего” – означает делать все что угодно: думать, смотреть, слушать, чувствовать, жить. Он истратит впустую это утро, первое утро весны; чем бы он ни занялся, это будет просто трата времени. А что, если честно поработать? Забавное определение. Что же в работе “честного”? Работа – это проклятие человека. В поте лица твоего будешь есть хлеб. Казалось бы, человек предназначен для чего-то лучшего; поэтому должен стремиться к чему-то лучшему, стремиться избегать работы. Работа – это кара, от которой надо уклониться или разделаться с ней как можно скорее. А не конечная цель человека.

В пользу работы следует сказать, все так же мрачно размышлял Реджинальд, что она отвлекает тебя от тяжелых дум...

Оказалось, однако, что, кроме работы, существуют и другие вещи, способные отвлечь его от мыслей о Сильвии. В театре его ждало письмо от мистера Пампа. Мистер Памп никак не мог усвоить лондонский адрес Реджинальда. Сколько бы ни писал ему Реджинальд с Хейуардс-гроув, ответ всегда приходил через Вестауэйз. По счастью, ему не приходилось вести с мистером Пампом обширную переписку, и было безразлично, насколько запаздывают ответы издателя. Мистер Памп был недоволен им. Поглаживая одной рукой длинную белую бороду, а другой теребя лацкан сюртука, мистер Памп как-то разъяснил Реджинальду его долг перед 1) мистером Пампом, 2) Англией, 3) Самим Собой – долг написать второй роман, чтобы к осени он был уже напечатан. Когда Реджинальд ответил, что мистер Памп неплохо заработал на его первой книге, что Англия, без сомнения, прекрасно обойдется без второй его книги, а что касается его самого, то он решил быть снисходительным к собственной необязательности, мистер Памп оставил попечение о благе нации и сосредоточился на своем, подробно рассказав о Накладных Расходах, Издержках и Доверии Читателя. Поскольку разговор Реджинальда и мистера Пампа проходил за ленчем, Издержки на глазах выросли на какое-то количество шиллингов; Реджинальд чувствовал себя неловко, но стоял на своем, и мистер Памп заплатил по счету, подозвал такси, увеличив Накладные Расходы и, холодно попрощавшись, отбыл в свою контору. Конверт с фирменной надпечаткой “Пампс лимитед” был адресован прямо в театр.

Фирме “Пампс лимитед” стало известно о готовящейся постановке пьесы, которая представляет собою сценическую версию опубликованного фирмой романа под названием “Вьюнок”, и фирма напоминает автору, что, по условиям существующего между ними договора, все деньги, полученные от сценических или кинематографических версий книги, должны быть поделены поровну между автором книги и издателем.

Боже мой, подумал Реджинальд, ведь я совсем об этом забыл! И ведь я получил уже сотню фунтов. Нет, нет, девяносто; десять взял агент Никсона. Интересно, мистер Памп рассчитывает получить пятьдесят из них или сорок пять? Будь я проклят, если дам ему пятьдесят. А остальные выплаты? А права на фильм? Если мы продадим их, а Никсон не сомневается, что так и будет, то Венчур получит половину, и Никсон получит половину, и Памп получит половину, а что достанется мне? Похоже, что минус половина. Выходит, чем больше успех, тем больше мне приходится платить. Хорошенькое дело.

Он попытался вспомнить точные условия соглашения, но понял, что ему нечем расшевелить память. Договор для него никогда ничего не значил. Как это Раглан назвал Пампа в тот первый день? Подлецом и кровопийцей. Конечно, кровопийца. Грязнуля Памп, как прекрасно выразился Ормсби. А теперь Реджинальд связан с ним обязательством предоставить ему следующие шесть книг (а может, двенадцать?), – эту часть договора он прекрасно помнил и помнил, как она ему в свое время нравилась! – и каждая из этих книг будет обложена той же данью, и каждая будет для Реджинальда источником постоянного раздражения. Не оттого, что он заработает меньше денег, чем ожидал, поскольку до сих пор ему вполне хватало получаемых доходов; нет, его бесило бы ощущение, что его обманывают, выводили бы из себя сражения с Пампом из-за этих жалких агентских комиссионных, постоянные споры. Ему все время будут напоминать о них. Каждую неделю придется выписывать чек для Пампа! Можно ли вынести такое! И каждую неделю получать от Пампа письмо, оспаривающее удержание комиссионных, и опять затевать споры!

Надеюсь, пьеса провалится, мстительно подумал Реджинальд, вот была бы ему наука. И конечно, я никогда больше не напишу ни одной книги. Не хочу, чтобы она попадала в его грязные лапы. Зачем я вообще ввязался во все это?

Реджинальд откинулся на спинку кресла, размышляя о своих неприятностях. Репетиция шла своим чередом, но он почти не обращал внимания на сцену. Рассказать Никсону? Но Никсон профессионал, а он – любитель; Никсон станет презирать его за неосведомленность, за дилетантство. Связаться с Пампом! Погодите, кто это играет в любовной сцене? А, это Тодди, как все его называют. Реджинальда познакомили с Тодди, и его поразило, что актер знает имена всех первоклассных крикетистов. Такого актера нельзя не полюбить; как нельзя было бы не полюбить классного крикетиста, разбирающегося в театре. Надо будет пригласить Тодди на ленч. Гораздо лучше, чем тащиться в клуб и обедать неизвестно с кем. И размышлять.

Или Корал Белл? Удивительно, но он (почему бы это?) несколько охладел к Корал Белл. Может быть, из-за вчерашнего вечера, когда он ощутил себя любителем среди профессионалов; из-за того, что она (вполне естественно) больше общалась с Никсоном и Латтимером; из-за отсутствия между ним, Реджинальдом, и ею какой-либо духовной близости; из-за того, что ему почудилось легкое пренебрежение в ее обращении с ним? Или просто теперь он понял, что они принадлежат к разным мирам, что она появилась в его мире как блуждающий огонек, который ему никогда не поймать? Или все дело в Сильвии?

Но Тодди был другим. С ним не хотелось быть в дружеских отношениях. Только говорить о крикете. С ним можно было беседовать о крикете бесконечно.

Но, очевидно, не сегодня.

– Мне ужасно жаль, старина, но я собираюсь угостить Корал порцией устриц. Мы хотим поскорее вернуться и еще раз прогнать эту сцену.