Двое - Милн Алан Александр. Страница 7

– Видишь, он остановился, – сказал Реджинальд. – Я так и знал.

– Ты никогда не помнишь расписания, дорогой. Три десять останавливается здесь всегда.

– Всегда? Я не подозревал, что мы так значительны.

– Дело не в значительности, дорогой. Он просто всегда останавливается.

(Ты права, Сильвия, дело не в значительности, он всегда останавливается. Мне неважно, что ты говоришь, я обожаю тебя.)

Он отдал свой билет помощнику дежурного по станции и сообщил ему, что погода стоит прекрасная.

– Жарковато в Лондоне, сэр, я думаю?

– Смотря чем там занимаешься, – ответил Реджинальд.

– Да, сэр, верно.

Господи, можно ли сказать что-нибудь более банальное? А он еще презирает Сильвию. Нет, не презирает. Он просто едет с нею домой к чаю. Они подходят к машине.

– Ты сядешь за руль или я? – спросила Сильвия.

– Я поведу, а ты меня поучишь.

– Не дурачься, дорогой. Ты водишь не хуже меня.

– Сильвия, зачем ты так говоришь?

– А если и хуже, то только потому, что не можешь сосредоточиться. Конечно, ты ведь все время думаешь о чем-то другом.

– Ничего подобного. Стоит мне увидеть вдали пригорок, я думаю только о передачах. Я просто вижу, как стальные шестеренки цапают одна другую, и огрызаются, и не хотят сцепляться. Я совершенно убежден, что перепугаю ближайшее стадо коров, и так всегда и получается.

– Ну да, – сказала Сильвия. – Об этом я и говорю. Ты слишком много про все это думаешь.

Но ведь только что она утверждала... впрочем, неважно.

– В таком случае, – отозвался Реджинальд, – держи меня за руку, и я буду не в состоянии думать вообще.

Но прежде чем Реджинальд запустил мотор, он повернулся к ней, а она к нему, они взглянули друг на друга счастливо, почти робко, улыбнулись друг другу и поцеловались.

Под горку со станции и на горку, может быть, слишком быстро... нет, ничего... прекрасно, а теперь бесшумно переходим на другую скорость...

– Ох, Сильвия, прости, я не думал...

– Ничего, дорогой.

– Если бы в зоопарке в клетке с тиграми разорвалась граната, грохот был бы примерно такой же, но урона больше. Ну, что теперь делать?

– Ничего. В другой раз выйдет лучше.

– Ладно. Ты скажешь когда.

Через главное шоссе, вниз по извилистой дороге, теперь осторожнее: узкий мост через овраг, по дну которого бежит ручеек, по деревне, а потом прямо в гору, к общественным пастбищам...

– Теперь, – сказала Сильвия, – выжми сцепление.

– Уже.

– На первую скорость.

– Но я всегда... хорошо.

– Чуть прибавь газу.

– Готово.

– Теперь резко нажми на сцепление и осторожно переходи на вторую скорость.

– Черт... Сильвия, ты просто...

– Прибавь газу, быстро. Видишь, как легко?

– Когда ты рядом.

– У тебя все выходит, если ты постараешься.

Они проезжают пастбища и поднимаются на холм, на вершину мира, где дикие вишни, дикие груши и черный терн развесили белое кружево по синеве неба; сквозь буковый лес, покрытый такой нежной зеленью, что и думать о нем хотелось шепотом; дальше поворот налево, через сломанные ворота, мимо домика садовника, чуть вниз вдоль попей и пригорков, где щиплют траву овцы, прямо к огражденному стенами островку Вестауэйза, вздымающему три трубы над буйным цветением сада.

Реджинальд остановил машину и глубоко вздохнул. Как он любит Вестауэйз! Как любит! Боже, благодарю тебя за то, что ты выдумал Вестауэйз, и благодарю, что дал его мне.

– Наверное, ты хочешь чаю, – сказала Сильвия. – Давай я загоню машину.

– Прости, ты что-то сказала. – Реджинальд очнулся. – Конечно, загони, только при условии, что ты въедешь в гараж задним ходом и позволишь мне смотреть, как у тебя выходит.

– Ты снова дурачишься.

– Нет, нисколько, я хочу научиться. Это очень легко.

В самом деле, у нее получалось легко.

Как это мне пришло в голову, думал Реджинальд, наблюдая за ней, считать, что я умнее? Она тысячу вещей делает лучше, чем я. И почему мерилом служит то, что могу я, а не то, что может она? По какому праву я уверяю себя, что она менее восприимчива к красоте, чем я? И нужно ли ей это? Она – воплощение Красоты. Разве Бог интересуется теорией относительности, как какой-нибудь нищий преподаватель физики? Зачем? Ведь Он сам – теория относительности. Как бы там ни было, хочется выпить чаю.

– Прекрасно, Сильвия!

Они спускаются по ступеням и по старому вымощенному камнем двору направляются к дому.

– Я люблю, когда ты только что подстрижен. – говорит Сильвия. – Может быть, нужно еще как следует расчесать волосы щеткой. Мне хотелось бы, чтобы ты брал с собой свои щетки.

Ну, это, благодарение небу, не раньше следующего месяца, думает Реджинальд. Терпеть не могу уезжать из деревни в эту пору. Терпеть не могу Лондон. Да здравствуют Вестауэйз и Сильвия.

Лондон его обескуражил. Что бы ни ожидало “Вьюнок” в сельской местности, Лондон пока что не сулил ему ничего.

Глава третья

I

Реджинальд всегда удивлялся про себя, почему нельзя поколотить Бетти Бакстер, почему было бы неверно, грубо, безнравственно совершить самый естественный поступок; но никогда его так не возмущали запреты современной цивилизации, как когда она рассуждала о Вестауэйзе. Она находила его “забавным”.

Она называла забавным многое, в чем нельзя было найти и следа забавности. Она красила губы так ярко, что Бакстер, человек спокойный и добродушный, однажды утром не выдержал:

– Ну. Бетти... а впрочем, раз тебе нравится... – и снова принялся за завтрак.

– Что? – с невинным видом спросила Бетти.

– Для чего женщины так красятся? Кому это может понравиться? Кого вы хотите ввести в заблуждение? Даже слепой идиот... хотя, впрочем, раз тебе нравится...

– Сейчас такая мода.

Бакстер хмыкнул.

– А по-моему, это страшно забавно, – отозвалась Бетти.

Бакстеры не были настоящими сельскими жителями, поскольку у них был дом в Лондоне. В Лондоне, конечно, все страшно забавные, и это служило оправданием скорее Бетти, чем Бакстеру – нельзя же пять дней в неделю быть модной и забавной, а по уик-эндам погружаться в непроходимую скуку. Разумеется, она возила с собой губную помаду.

Вестауэйз был удивительным, зачаровывающим, живописным местом. На любое из этих определений Реджинальд был согласен. Вы даже могли бы назвать его необыкновенным, если вы предпочитаете это слово. Слово неподходящее, но, может быть, вы из тех, кто любит употреблять неподходящие слова “Необыкновенный”, по крайней мере, необидное слово. А определение “забавный” содержит в себе нотку превосходства и потому недопустимо. Жену Бакстера больше не приглашали в Вестауэйз, что нисколько не мешало ей появляться там.

Вестауэйз представлял собой небольшой оазис среди холмистых полей, окруженный стенами, которые словно хранили его особое очарование. Как большинство владений в этой части Англии, оно когда-то было хутором, где, как и на соседних фермах, ковали железо и обжигали кирпичи. Пусть другие, более пышные особняки гордятся тем, что под их кровлей останавливалась Елизавета, искал убежища Карл, а Генрих познакомился с Анной. Мы скромнее. Мы просто говорим, что у нас выковали вручную последние ворота и обожгли первый во всей округе кирпич. А если нам возразят, что в здешних местах выковано чрезвычайно много последних ворот и обожжено множество первых кирпичей, мы ответим, что это ничуть не удивительнее того, что Елизавета постоянно ночевала вне дома, Карл беспрерывно скрывался, а Генрих без конца знакомился с Анной. Другими словами, кругом множество самозванцев, но уж мы-то говорим правду.

Вестауэйз был окружен прямоугольником каменных стен, построенных столетия назад, и как бы говорил миру: “Меня не волнует, кому принадлежит остальной мир, но эта земля – моя”. Разумеется, как только были возведены стены, владелец обнаружил, что поторопился и что границу с внешним миром хорошо было бы отодвинуть ярдов на сто. Стена оказалась внутренней крепостью, а полоса земли вокруг – ее рвом. Амбар, в который Сильвия только что загнала автомобиль, находился вне крепостных стен. Когда обитатель Вестауэйза поднимал мост и опускал решетку ворот, то его “моррис” (если таковой имелся) оставался на милость врагов. На случай их возможного появления Реджинальд запирал амбар, а ключ прятал под водосточный желоб, где никто не догадался бы искать его, кроме самого Реджинальда, Сильвии и любого, кто решил бы на время поставить в амбар свою машину. Машина в безопасности, кованые ворота (“последние ворота ручной ковки в округе” или нет, мы не поручимся) ждут прихода гостей. Возможно, в случае визита знатной леди ворота отворили бы ливрейные лакеи. А простые смертные попадали в Вестауэйз через калитку рядом с воротами и оказывались внутри каменных стен, в яблоневом саду. Они шли по узкой тропинке, и спустя какое-то время от сада оставалось одно название, из травы выглядывали оранжевые головки ноготков, и гости один за другим начинали поправлять галстуки или пудрить носы; тропинка превращалась в ступеньки вниз через альпинарий, и вот они уже в вымощенном камнем дворе, в центре которого пруд; а напротив – дом в форме буквы Г. Страшно забавный.