Мистерия Христа - Аргивинянин (Аргивянин) Фалес. Страница 9

— Но и Ты — простая женщина, Мать, — ответил я. — Ведь и Тебя ничто не отличает от сестёр Твоих. Или, быть может, Мать, Ты не всё поведала мне?

Женщина смущённо опустила голову.

— Вот только одно, — сказала Она, — смущает сердце моё, чужестранец. Я искренно верующая иудейка, старательно исполняю все указания Закона и наставников наших… но… сновидения мои смущают меня…

— Я — снотолкователь из Египта, — быстро сказал я. — Расскажи мне сновидения свои, Мать, и я попробую объяснить Тебе их…

— Да?! — радостно воскликнула Женщина. — Да будет благословен приход твой, чужестранец! Быть может, ты снимешь тяжесть неведения с души моей…

И робко, как бы стыдясь, она начала рассказывать мне сны свои. С первых же её слов заря Великого Понимания занялась в разуме моём. Перед моим мысленным взором проходили среди грохота космических стихий и вздохов зарождающихся миров картины неизреченной, грандиозной жизни всесильной Великой Богини, вскормившей своей грудью новые и новые Космосы, властно попирающей Божественною пятою обломки старых, Богини, устраивающей бытие мрачных бездн Хаоса, Богини, внимающей моленьям сотен биллионов стран, народов, человечеств и эволюции, Богини, повелевающей легионами светлых духов, лучезарного взора которых бежит Владыка Мрака, Богини, слышавшей голос мой — Великого Иерофанта храма Вечно Юной Девы-Матери…

И дивно было мне, Фалесу Аргивянину, внимать рассказам этим из дрожавших уст простой, бедной, скромной вдовы жалкого плотника из Иудеи…

— Скажи, Мать, — вопросил я, — не говорила ли Ты когда-либо о снах этих Сыну Своему?

— Говорила, — чуть слышно ответила Женщина.

— И что же Ты слышала от Него, Мать?

— Странен был ответ его, — ответила Она. — Он ласково сказал мне: «Забудь пока, мать, о чудных видениях своих. Но нет греха в них, ибо они — от Господа». И ещё сказал он так: «Когда кончится крест твой, мать, принятый тобою для меня, вернёшься ты в жизнь снов твоих…» Но что это значит — я не знаю…

— Скажи, Мать, — снова вопросил я, — не помнишь ли Ты меня среди видений Твоих?

Внимательно оглядела меня Женщина и задумчиво обратила бездонный взор Свой в тёмный угол лачуги.

— Как только ты вошёл сюда, чужестранец, — тихо сказала Она, — я почувствовала, что ты не чужой мне. Но пока тщетно я роюсь в памяти моей… Но… постой… погоди… — И Она вдруг вскинула на меня бездонные очи. — Что значили слова твои о том, что ты пил уже молоко моё?

И Она вскочила с места, не спуская с меня взора, загоревшегося вдруг мириадами солнц.

Встал и я, Фалес Аргивянин, понявший, что наступил великий и страшный момент победы Света над мраком, Духа над плотью, Неба над Землёю, Богини над женщиной…

— Погоди, вспоминаю, — медленно говорила Женщина, и тихо зазвучали из тёмных углов лачуги нежные звуки систрума и серебряных колокольчиков. — Вижу… храм… я… и ты, распростёртый у ног моих… верный слуга мой… другой храм… и снова ты — великий и мудрый… Ты… ты… пьёшь молоко моё… Фалес Аргивянин, верный раб мой!.. — каким-то звенящим аккордом вырвалось из уст Её, и в тот же миг я пал к ногам Великой вочеловеченной Богини Изиды…

Долго лежал я, Фалес Аргивянин, не смея поднять головы, ибо почитал себя недостойным созерцать лик просыпающейся Богини. А звуки дивных неземных мелодий всё ширились и росли, и только порой мне казалось, что в них доминировал какой-то величественный, но грустный и печальный звук, как будто целый Космос жаловался Богу на свою сиротливость без ушедшей неведомо куда Богини-Матери.

— Встань, Фалес Аргивянин, встань, любимый слуга мой, — прошелестел надо мною голос Богини. — Встань и сядь. Забудь Небо, ибо мы здесь не для Неба, а для Земли…

И я, Фалес Аргивянин, встал и сел. Всё было по-прежнему: лачуга, и тёмные углы, и одетая в тёмное грубое платье скромная Женщина с покрывалом на лице.

— Воистину странна судьба твоя, Аргивянин, — продолжала Изида-Мария. — Когда я поила тебя молоком моим, я сама не знала, что тебе предопределено иметь часть в деяниях и бытии моём: явиться в миг тот, когда должен был окончиться земной сон мой. Но он кончился, и отныне я знаю уже, что близок час, для которого я и пришла на Землю. Ты знаешь, о каком часе я говорю, Аргивянин, это тот самый час, от провидения которого оледенело твоё мужественное и мудрое сердце, сын Эллады. Близится Великая Жертва. И ныне я поняла, о каком оружии, долженствующем проникнуть в душу мою, говорил мне пророк, когда я впервые взошла на ступени храма Адонаи… Ужасно, Аргивянин, иметь сердце любящей земной матери, но ещё ужаснее освещать его сознанием Божественным… Так вот о каком кресте говорил мне Тот, Кого я почитала Сыном моим… Вот откуда эта Великая Любовь, связавшая сердце моё с проявлением Неизреченного.

Воцарилось молчание. Низко наклонена была голова Изиды-Марии, Божественные думы кружились подле Её чела, сокрытого покрывалом.

— Аргивянин, — тихо продолжала Она. — Подсказала ли тебе твоя Мудрость, почему именно я являюсь ныне обыкновенной женщиной, под оболочкой которой никто, кроме трёх, а ныне и тебя, Иерофант из Египта, не узнаёт Богини-Матери? Божественный Сын мой должен был явиться на Землю человеком, ибо только человек может спасти человечество, а для того и родиться должен был от земной матери. Но ничто не должно было смущать взоры и ум людей при явлении Бога Вочеловеченного — и вот я по воле Неизреченного приняла плоть человеческую… [72] Мало того, Аргивянин, — я даже отдала своё сознание, променяв его на сознание земной женщины, до той поры, пока мне не понадобится сила и мощь Богини, дабы выполнить возложенную на меня задачу. И отныне я не дам никому заметить пробуждения моего — я остаюсь прежней Марией вплоть до конца земных дней моих, который ничем не будет отличаться от конца дней каждого человека… В жизни каждой Девы-Матери, рождающей новую землю, бывает, Аргивянин, такой миг, когда она, выполняя высшее назначение своё, вбирает в себя скорби и печали всего ею рождённого, и для этого мига нужны всё могущество и вся мудрость её, дабы воистину остаться Матерью Всего Сущего, ибо, только родив Бога, познаешь всю Аюбовь Бога, до сих пор мирно дремавшую на полянах Рая Всевышнего, в Саду Матерей Божественных… Когда этот страшный миг придёт, будь там, Аргивянин, около меня. О, не для того, чтобы помочь мне, ибо мне никто не поможет и не должен помочь, а для того, чтобы великая Мудрость твоя стала ещё больше от лицезрения двух Жертв Божественных… А теперь, Аргивянин, собери Мудрость твою и вызови предо мною лик Сына моего, ибо я, восстав от сна, нуждаюсь в ободрении взгляда Его… Сама я не имею права чем-либо выходить из границ возможностей женщины Земли обыденной…

И я, Фалес Аргивянин, встал и, властно воззвав к лукавым духам отражения, повелел им послать образы наши в пространство и вместе с ними разослал и огненные стрелы мыслей моих. Вихрем заколебались вокруг нас блики отражений дорог, полей, садов, деревьев… дрогнули… остановились.

И вот увидели мы одинокую маслину среди зеленеющих полей; несколько человек мирно спали около дерева. А один сидел, склонившись на камень неподалёку. Это был Он — Сын и Бог. С тихой, воистину Божественной лаской глядел Он на Мать Свою…

— Благословение Отца да почиет на тебе, проснувшаяся Мать моя, — сказал Он. — Свершается предначертанное от века Земли сей. Гряди в Иерусалим, Мать, близка цель пути креста нашего…

И Божественный взор Его остановился на мне.

— Ты свершил всё, что должен был свершить, мудрый сын Земли, — сказал Он. — Доканчивай пути земного странствования своего, ибо столь велики тайны, открывшиеся тебе, что Земля не удержит тебя, Аргивянин. Я вижу распускающиеся за спиной твоей крылья, сын Эллады, — от звезды к звезде будешь летать ты и Знак Креста моего понесёшь к границам Мироздания, проповедуя Имя моё и Имя Матери моей…

Он протянул благословляющие руки свои, и видение исчезло.

И снова я простёрся пред Матерью Изидой.