Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха - Минутко Игорь. Страница 113
Теперь было решено: если действительно откроется по приметам этот путь в Шамбалу, надо идти по нему. И опять пусть все решит судьба. Их судьба…
Коли этот путь — только одна из легенд, следует повернуть на дорогу в Лхасу. Их от Сага-дзонга две. Лучше избрать старую, от северной башни — она заброшена, по ней почти не ездят — разве что контрабандисты и разбойники.
Горела в палатке керосиновая лампа. Они склонились над картой.
— Мне бы надо идти с тобой, — тихо сказала Лада. — Но я чувствую… Нет, я знаю: я могу только помешать…— «Они меня не пустят», — хотела сказать она, но сдержалась и молвила совсем другое: — Сама не знаю, почему… так чувствую.
«Я знаю почему», — чуть не вырвалось у Николая Константиновича, но сказал он другое:
— Мы должны достигнуть цели, Лада! Мы обязаны!
— Да, любимый!
Через неделю можно было продолжать путь.
Они разделились: основной караван отправлялся к княжеству Сикким во главе с начальником караула экспедиции, полковником Кардашевским; в нем были Елена Ивановна, Юрий Николаевич, другие члены экспедиции. Караван вез все грузы миссии; ехали слуги, проводники, охрана. Кардашевский нервничал: на какое-то время он терял из поля зрения свой главный «объект» — Николая Константиновича. Послать своего человека вместе с главой миссии он не мог: отряд Рериха состоял из самого живописца, доктора Рябинина, Портнягина, преданного Рериху человека, который занимался в экспедиции вопросами снабжения, и из двенадцати молчаливых монголов-воинов, вооруженных сверх меры и получивших приказ от самого Сухэ-Батора: «Охранять нашего друга, как если бы вы охраняли меня».
При расставании Николай Константинович говорил Кардашевскому:
— Полковник! Да что с вами? Почему вы хмуры и взволнованы? Вы беспокоитесь за меня и моих спутников?
— Да, беспокоюсь, — последовал ответ.
— Еще раз объясняю, мой друг, — Рерих говорил спокойно и приветливо. — Раз уж мы попали в эти места… Возле озера Селинг, согласно преданиям, — священные для местных буддистов алтари, появившиеся там в незапамятные времена. Для непосвященных и неверующих это запретная земля, охраняемая архатами, — полковник Кардашевский был убежденным атеистом, не верящим ни в Бога, ни в черта, единственный такой среди членов экспедиции. Слушая главу миссии, он только скептически улыбался. — Я должен убедиться в подлинности того, что говорится в преданиях о буддистских алтарях озера Селинг. Таков мой долг исследователя материальных памятников великого учения, которому я посвятил жизнь.
Все, что говорил Рерих начальнику охраны, слышала Елена Ивановна — разговор происходил во время ужина.
Лада была бесстрастна и совершенно спокойна. Внешне, по крайней мере.
Был рассвет двадцать четвертого апреля 1928 года, когда маленький конный отряд с минимумом поклажи (самое необходимое на первые дни пути) двинулся веред, к цели.
Ночная мгла медленно рассеивалась, все ярче, ослепительнее над горными вершинами, обступившими крепость Сага-дзонг, разгоралась утренняя заря.
Растянувшись цепочкой, отряд шагом, в полном молчании, двигался вдоль восточной стены крепости. Вот и башня на углу, отчетливо вписанная в нежно-голубое небо. Рерих, ехавший первым, приказал всем спешиться и, взяв свою лошадь под уздцы, достал компас; затрепетав, стрелка определила стороны света…
Триста шагов на восток…
Он про себя считал шаги, а сердце стучало все сильнее, и предчувствие, что все сказанное старцем Семеном Ивановым правда, наполняло живописца восторгом и ужасом одновременно.
«Двести девяносто семь, двести девяносто восемь… Двести девяносто девять…»
Перед ним в буйно разросшейся траве возвышался колодец, сложенный из больших камней, скрепленных беловатой глиной; кое-где камни развалились. Из темного жерла веяло тленом. Рерих бросил в колодец камень. Через несколько мгновений он сухо стукнулся о дно колодца — воды не было…
Рерих, затаив дыхание, стоя спиной к оставшейся позади отряда крепости, резко повернулся налево…
Хаотическая груда камней, и в центре их — самый большой. Он оказался бесформенной гранитной глыбой в трещинах и светлых прожилках. Рерих, на какое-то время потеряв контроль над собой, ринулся к этому камню, обошел вокруг, отбежал подальше… Никакого сходства! Весь отряд молча и со страхом наблюдал за ним.
Но вот Николай Константинович оказался лицом к западу — в спину ему ударили первые лучи солнца, вынырнувшего из-за гор, и бесформенная гранитная глыба преобразилась: он увидел Будду, сидящего лицом к светилу, дарующему жизнь всему сущему на Земле…
От нагромождения камней начиналась отчетливая тропа. Живописец взглянул на компас — тропа уходила на восток…
— Вперед! — прошептал он, вскакивая в седло. — За мной! Шагом…
Прошло несколько часов. Нещадно палило солнце. Тропа петляла, иногда уходила в сторону, но скоро опять возвращалась к направлению на восток.
Был третий час пополудни, когда впереди — тропа шла по широкому распадку, заросшему высокой травой и густым кустарником, — все начало указывать на то, что в почве много влаги; горы расступились в стороны, послышался ровный умиротворяющий шум воды.
Пройдя вперед не больше ста метров, путешественники оказались возле небольших гейзеров, из которых вода била толстыми прозрачными струями — одна выше другой. Вода с тихим звоном разбивалась о мокрые скользкие камни.
— Звезда…— прошептал кто-то.
Действительно, гейзеры нарисовали четкую пятиконечную звезду, и из озерца вытекал звонкий быстрый ручей.
«Все правда…— в непонятном смятении думал Рерих. — Все правда!..»
Вдоль ручья отряд двигался двое суток. Всех обуяло нетерпение, все, глядя на Учителя, спешили, хотя Рерих молчал, никому не говоря о цели, к которой они стремились.
В первую же ночь Николая Константиновича разбудил монгол, старший в охране:
— За нами кто-то идет. Лошади волнуются.
Рерих отмахнулся, он ничего не хотел слышать: мало ли кто может оказаться в горах и испугать лошадей! Зверь. Охотник. Паломники, как и они, идущие к святым местам.
На следующую ночь его разбудил доктор Рябинин:
— Николай Константинович! Позади нас, далеко, огни. Похоже на костры. Кто-то нас сопровождает.
Он еле сдержал себя, чтобы не сорваться на крик, что с ним бывало крайне редко.
— Успокойтесь, — сказал он тихо, но жестко, взяв себя в руки. — Пусть даже какие-нибудь разбойники. Что, мы не сможем дать отпор? Часовые выставлены?
— Выставлены…
— Ну и ложитесь спать.
«Если поддаться страху, — думал он, — все рухнет. Ни на что не отвлекаться. Ни на что!..»
Ручей давно превратился в реку, она становилась все шире, глубже, вода в ней текла все медленнее и медленнее.
На третий день пути стремительно, с двух сторон, приблизились горы, и впереди, в перспективе, казалось, что они заковали реку, превратившись в ее берега.
И впрямь, когда отряд подошел к горловине, все увидели, что река сжата отвесными скалами и левого берега нет: вода струится вдоль каменных стен. И' на отвесных глыбах играют отсветы далекого солнца, которое скрыто горами. Вдоль правого берега шла узкая тропа, порой заливаемая тонким слоем воды, и копыта лошадей скользили по мелкой гальке. Иногда правой рукой можно было коснуться нависающей скалы — так тесен был проход.
На одну странность обратил внимание Рерих: вопреки физическим законам, по которым река, если ее с двух сторон сжимают горы, ускоряет свой бег, вода вела себя здесь совсем не так: казалось, что она вообще замерла, стоит на месте, и только медленно, еле заметно, движутся по реке опавшие листья, щепки, мертвая большая бабочка с оранжевыми крыльями и фиолетовыми кругами на них. Это свидетельствовало о том, что все-таки очень слабое течение есть. Полная обморочная тишина стояла над этой рекой, погруженной в полумрак, потому что солнечный свет не проникал сюда.
По этому каньону вдоль непонятной реки отряд шел несколько часов, и все, включая Рериха, испытывали одинаковые чувства: безотчетный страх, угнетение духа, жуткое ощущение, которому не было никакого логического объяснения: этот скорбный путь никогда не кончится, они обречены двигаться так, в тишине и полумраке, до конца своих дней.