Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха - Минутко Игорь. Страница 127

Конечно, в реализации своего проекта о пяти буддистских храмах Требич-Линкольн и его воины могли употребить свои сверхвозможности. Но есть незыблемое правило: в публичной, открытой деятельности черные маги всех степеней посвящения обязаны поступать как обычные люди, не используя «на глазах у толпы» свои оккультные силы.

Итак, высылка. Обратный путь: Монреаль, Ванкувер и Япония.

Требич-Линкольн, опять превратившись в Шао Кун-га, принимает окончательное решение: он навсегда остается в Азии. Европа — не для него.

Почти нет сведений о его агентурной деятельности в последующие несколько лет. Только письменные свидетельства, говорящие о том, что его интересы какое-то время связаны с Японией. В октябре 1937 года шанхайский корреспондент газеты «Нью-Йорк Тайме» передал в свою редакцию заявление бывшего члена британского парламента Требича-Линкольна: «Японцам удается установить в Китае всеобщий мир лучше, чем христианам». Загадочное невразумительное заявление. Но что-то за ним таится…

После прихода Гитлера к власти Требич-Линкольн из своего «восточного далека» дважды обращается к европейцам с призывом установить всеобщий мир. Но этот мир весьма своеобразный: он восторжествует на планете, если европейцы и американцы «обратят взоры» на Восток и воспримут учение буддизма как объединяющую веру для всего человечества. Не воспримут — последует кара. В 1939 году Исаак Тимоти под именем Шао Кунга издает брошюру «Путь к спасению» на английском, французском и немецком языках. В ней завершающее несколько туманный, запутанный текст пророчество звучит грозно и недвусмысленно: «Властитель мира, живущий в Тибете, выступит против вас без предупреждений, без предрасположений, без милостей. Он — сила, о которой вам ничего неизвестно, и против которой вы окажетесь беспомощны…»

Это одновременно и дымовая завеса, и подготовка европейского общественного мнения к неминуемому торжеству «огнедышащего фашизма» — сначала в Германии, потом в Европе и наконец во всем мире. А основа фашизма — в древних знаниях оккультизма, которые до поры тайно хранились в стане великих мудрецов, находящемся в горных глубинах Гималаев, на территории современного Тибета. И страна эта — Агарти. Посланцы ее мудрецов — ламы и монахи — передадут «огненный свет своих знаний» вождям третьего рейха, они уже близко, они уже на пути к Германии.

И Исаак Тимоти Требич-Линкольн сделает все, чтобы их путь в новую страну арийцев был как можно короче.

Отныне этой цели будет посвящена вся жизнь ламы Шао Кунга -до того мгновения, когда…

…Жарким июньским днем 1928 года Лидия Павловна Сахранова, московская жительница сорока шести лет от роду, вдова не вдова; вроде при гражданском муже, а где он, непутевый? «Хоть бы открытку кинул»! Я уж не говорю, — отбей телеграмму: «Жив-здоров, чего и тебе желаю. Скоро вернусь. Целую. Твой Кеша». Эх!..» Словом, в этот знойный день, душный, влажный, хоть и небо без туч, Лидия Павловна чувствовала себя в непонятном смятении, ходила по комнатам своего домика в пока еще патриархальном Измайлове, второй раз по забывчивости полила герань на подоконнике; что-то томило ее, обмирало в груди. «Или что с Кешей стряслось? Господи! Пронеси и помилуй! А вдруг…»

Как только подумалось так: «А вдруг…»— села она на колченогий стульчик возле оконца, стала ждать, чувствуя, как сердце — то вприпрыжку, то останавливается.

И представьте себе, дождалась!

Уже под вечер, солнышко за старый сад скатилось, увидела Лидия Павловна, поначалу глазам не поверив: открывается калитка, и по тропинке к крыльцу, несмело, робко даже — он, ее Иннокентий Спиридонович Верховой! Кешенька…

Выбежала, не помня себя, на шее повисла, чуть на землю не обрушила возлюбленного, исхудавшего в странствиях своих до последней невозможности. Лидия Павловна была женщина дородная, в хорошем теле, как давно определили некоторые соседские мужчины, которым оставалось только облизываться. С тех пор как этот «красавец» Верховой в ее доме объявился.

— Кешенька! Родной… Да что же это с тобой на службе начальники сотворили? Одни кости да кожа!.. Я тебя поправлю! Вернулся, кровинушка моя!..

— Вернулся…— шептал, глотая слезы, Иннокентий Спиридонович, осторожно оглаживая рукой широкую теплую спину Лидии Павловны. — Навсегда, Лидуша, вернулся, если примешь, конечно…

— Повтори! Повтори еще раз, любовь моя несказанная, эти… эти сладкие слова!

Через несколько дней Лидия Павловна Сахранова сменила фамилию — стала Верховой, потому что оформили «молодые» (как, посмеиваясь, говорили соседки, сойдясь у водоразборной колонки) свои отношения в ЗАГСе, все по закону, хотя тайно вздыхала Лидуша: в церкви бы повенчаться. Но боязно: новые народные власти заругают.

И прожили Лидия Павловна и Иннокентий Спиридонович Верховой душа в душу целых пятнадцать лет.

Ни одной ссоры, скандала, все — вместе, всегда сдержанно-радостные, какие бы невзгоды ни выпадали. А их хватало… Не в домике, где обитали, а в Москве, в стране, им судьбой определенной. А в державе горько да скорбно — в любом доме, в каждой семье отзовется. Только любовь да взаимная поддержка спасали.

Оказались у Иннокентия Спиридоновича слабые легкие, получил он окончательно инвалидность, в 1936 году пенсию, какую-никакую, определили. Ничего — свой сад-огород, курочек держали, и оказались у тихого мужа Лидии Павловны золотые руки: стал из дерева всякие игрушки вырезать, больше всего кораблики, да такие искусные, нарядные — загляденье! Бойко торговала ими на рынке Лидуша. Случалось, приходили люди и домой к мастеру — заказывали корабли побольше размером, что да как желают в них видеть, просили исполнить. Стал Иннокентий Спиридонович порядочные деньги зарабатывать. Совсем хорошо зажили Верховые перед самой большой войной окаянной.

В округе «корабельного мастера» постепенно стали считать «тронутым». Или говорили о нем с российским почтением: «Блаженный». И все потому, что не держал Иннокентий Спиридонович ни на кого зла, никогда не сердился, не отвечал на оскорбления и обиды раздражением или злобой. Казалось, он вовсе не знал этих чувств.

Однажды соседка, старуха Ермолаевна, женщина язвительная, сказала Лидии Павловне, вздохнув озадаченно:

— А муж-то твой, Лидия — святой.

Много приятелей появилось у Иннокентия Спиридоновича. Но закадычный друг был лишь один — Илья Иванов. Встречались друзья часто, обычно в замызганной пивной, за кружкой пива, часами тихо беседовали: нечто непонятное, загадочное объединяло этих двух пожилых мужчин.

Грянула Великая Отечественная война. Скудные продовольственные карточки, дрова по талонам, на кораблики покупателей все меньше. Но ничего — свой огород кормит, курочки яйца несут. Да и много ли надо двум пожилым людям? Однако все чаше кручиниться стал Иннокентий Спиридонович. Особенно когда по радио сводки Совинформбюро с фронтов страшной войны слушал, говорил, сухо покашливая:

— Сколько, Лидуша, крови людской льется! Грех, какой грех…

И стал Иннокентий Спиридонович все больше и больше жаловаться на тихую, но постоянную боль в груди, на слабость, вдруг одолевающую, на то, что ночью — «ни с того ни с сего» — пот обильный.

— Это ты, Кеша, табаком грудь отравил, — говорила Лидия Павловна. — Бросил бы ты свою махорку ядовитую, вон все пальцы от самокруток черные. А что у тебя от дыма внутрях?

— Не могу бросить, Лидуша: привычка такая, что… Вот не покурю с утра и все — помру.

— Да будет тебе! — Лидия Павловна в страхе махала на мужа руками. — Грех такие слова говорить!

— И то правда — грех. Ничего! Мы с тобой еще подергаем хвостиком!

— Подергаем, подергаем! — оживлялась хозяйка старого деревянного дома. — Вот сейчас печку истоплю, чайник закипит, есть у меня булочка и малиновое варенье…

— И то, и то, Лидуша. Чай с малиновым вареньем — это… Нам бы только, радость моя, осень эту пережить, а за ней зиму. Я что надумал: заведем по весне пчелок. Ульи, парочку, а может, и три, сам соображу. Данилыч, сосед, с пчелиными семьями помочь обещался.