Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха - Минутко Игорь. Страница 35

— Извольте! Извольте, господа! — воспрянул мистический ученый, не заметив своего рискованного в этих стенах обращения, и могучий вал вдохновения накрыл его с головой.

Лекция продолжалась больше двух часов, слушатели задавали вопросы, иногда вспыхивал короткий спор. Бледно-серая ночь незаметно сменилась рассветом, когда импровизированная лекция-диспут наконец была закончена. Все были возбуждены, взволнованы, лица у всех раскраснелись.

— Вот что, дорогой Александр Васильевич, — сказал ему на прощание товарищ Картузов. — Все это невероятно, безумно интересно и… может быть, перспективно, весьма и весьма… И посему… Продолжайте, пожалуйста, свои лекции, мы все необходимые разъяснения, где надо, сделаем. Препятствий никаких не будет. И не откажите в любезности: наши товарищи тоже послушают. Да и я постараюсь выбраться раз-другой.

— Пожалуйста, Дмитрий Наумович! Буду рад видеть.

— А там посмотрим, — задумчиво промолвил товарищ Картузов перед тем, как на прощание пожать лектору руку. — Весьма и весьма…

Проводить Александра Васильевича вызвался чекист Владимиров. В машине по пути домой он сказал:

— У меня к вам личная просьба. Профессор…

— Я не профессор, мой юный друг, — перебил мистический ученый.

— Мы вас считаем профессором. Ну, если хотите, произведем в профессора. И уверен, вы скоро будете народным академиком. А просьба такая. Я буду чрезмерно благодарен вам, если получу список книг и публикаций о Шамбале и вообще обо всем таком…

— Оккультном? — усмехнулся Александр Васильевич.

— Да.

— Этот список бесконечен, Константин Константинович, ограничимся пока, скажем, двумя десятками названий. Уверяю вас, это напряженная работа, как минимум на год, — Барченко помедлил. — Особенно для неискушенного ума, когда все начинается с первой строки.

— Я вам заранее благодарен и буду на первой же вашей лекции.

…Действительно, через три дня, когда в Тенишевском училище состоялась очередная лекция-диспут Александра Васильевича, он увидел на ней в первых рядах и Константина Константиновича, и его молодых коллег из Чрезвычайки (Картузова не было). После лекции мистический ученый вручил молодому человеку лист бумаги, на котором в столбик были написаны двадцать два названия книг и их авторы…

— Все эти книги вы сможете достать в публичных библиотеках Питера. Только надо постараться: многие из них выдают неохотно.

Товарищ Владимиров усмехнулся:

— Выдадут, — жестко сказал он.

Молодой, даже юный чекист еще несколько раз появлялся на выступлениях Барченко, потом перестал приходить. Хотя его соратников по петроградской ЧК «профессор» и будущей академик на своих лекциях в самых разных аудиториях видел постоянно; они, как правило, занимали места в первых рядах и старательно конспектировали все, что слышали.

Александр Васильевич, естественно, не знал, что в середине ноября 1918 года товарищ Владимиров отбыл на Украину со специальным заданием от Центрального комитета партии левых эсеров. И тем более он не мог знать, что накануне отбытия Якова Григорьевича Блюмкина из Петрограда в Москву во Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем ушло донесение более чем удивительного содержания:

Кличка «Рик» была определена Якову Блюмкину сразу же, как только в мае 1918 года он попал на службу в ведомство Феликса Дзержинского на случай участия в операциях, требующих конспирации. Оказавшись в октябре в Петрограде, революционер-террорист быстро узнал, что в ВЧК остались на своих, высоких постах многие члены партии левых эсеров. Правда, им пришлось покаяться в ошибках и перейти в ряды большевиков. Якову Григорьевичу служба в Чрезвычайке была по душе. Кроме того, после убийства германского посла, как ни негодовали официальные руководители советского государства, он был убежден, что и первые лица Совдепии скрытно считают его «героем революции». И не ошибался в этом.

«Я вернусь на Лубянку, — говорил себе он. — Надо сделать нечто громкое на Украине, и тогда…»

А пока пробный шар: Блюмкин проявил инициативу, убедив Дмитрия Наумовича Картузова в том, что Барченко — достояние государства рабочих и крестьян, и что если действительно существует в Тибете страна Шамбала, ее древними могучими знаниями должны завладеть большевики, и как можно скорее, пока их не опередили. Он умело добился того, чтобы ему поручили составить донесение в Москву, и за его конспиративной подписью оно вскоре ушло туда.

«Пусть там знают, — рассуждал Яков Григорьевич, — что я жив, готов действовать и у меня есть конкретное грандиозное предложение, связанное с Барченко. Ведь я им нужен, простят „грех“.

Наш герой не ошибался: ворон ворону глаз не выклюет.

Глава 5

ШВЕЙЦАРИЯ, СТОКГОЛЬМ, 8 НОЯБРЯ 1918 ГОДА

В этот пасмурный хмурый день — дождь вперемешку со снегом — в столице Швеции, в центре города на улице Валгалла-вейен открылась выставка бежавшего из большевистской России, как писали местные журналисты, знаменитого русского художника Николая Рериха.

Престижный фешенебельный выставочный зал «XX век» набит битком — шикарная аристократическая публика, корреспонденты, живописцы всевозможных направлений, вспышки фотографических камер, праздничный гул голосов. Мелькнуло несколько знакомых русских лиц («На всех тревога», — отметил про себя Николай Константинович). Уже куплено больше десятка картин.

«Полный успех! Полный успех!..» — повторял он про себя, окруженный друзьями-эмигрантами, корреспондентами нескольких шведских и европейских газет; отвечал подробно на вопросы, улыбался, пожимал руки, принимал поздравления и во фраке и белом галстуке вид имел импозантный, даже величественный. Однако испытывал Николай Константинович внутренний дискомфорт. Непонятная, сосущая тревога сжимала сердце, и он думал, что выражение его лица, наверно, такое же, как и у других его соотечественников, оказавшихся здесь, тех, кому удалось вырваться из сотрясаемого революцией отечества. Все смертельно боятся, что их Насильно депортируют назад, «к своим».

История этой выставки такова. Из Лапландии Рерихи вернулись в конце октября, и в Сердоболе их ждало письмо шведского профессора Оскара Бьорка, который был инициатором и продюсером «Балтийской выставки живописи 1914 года», где была представлена и русская экспозиция; подбором картин, а потом их отправкой в Швецию занималось жюри, возглавляемое Рерихом, потому к нему и обратился профессор Бьорк: необходимо было решить дальнейшую судьбу картин русских художников, застрявших в Швеции после мировой войны и русской революции. Среди «застрявших» полотен было тридцать работ Николая Константиновича, и в этой связи господин Оскар Бьорк писал: «Я думаю, будет целесообразно, если Вы примете мое предложение организовать в Стокгольме Вашу персональную выставку, добавив в нее новые последние работы, которые у Вас наверняка есть: по моим наблюдениям, Вы принадлежите к тем творцам, которые работают всегда и при любых обстоятельствах».

Предложение было тут же принято. В Швецию ушла телеграмма, в которой «любезное предложение» с благодарностью принималось.