Пешие прогулки - Мир-Хайдаров Рауль Мирсаидович. Страница 27

Одни, начав с цветов или ранних помидоров, накопив достаточную сумму, строили лимонарии, потому что в Ташкенте селекционер-самоучка вывел сорт лимона, вызревающий в Средней Азии и по вкусу и размерами намного превосходящий иные известные сорта. И не только вывел, а вырастил целые промышленные плантации, и для желающих приобрести саженцы и консультацию это не составляло труда – было бы желание. А уж вырасти десяток лимонных деревьев, и они себя оправдают. Можно и на базар не возить – потребкооперация охотно закупает лимоны, благо продукт не скоропортящийся. Лимонарии горожанам казался беспроигрышной лотереей, самым надёжным вложением труда и средств.

Пожалуй, трудно даже перечесть их все – какими только промыслами не занимались жители небольшого городка, на неопределённое время предоставленные сами себе, пока городские власти готовили проекты, предложения, просьбы в вышестоящие инстанции, выпрашивая для города какое-нибудь крупное предприятие или завод, чтобы занять население. Но такие предложения, даже самые благие, быстро не осуществляются: нужно попасть в планы пятилетки, необходимы экономические обоснования и расчёты, технические проекты, решения Госплана – в общем, годы и годы.

А пока кто-то умудрялся в погребе и старых тёмных хлевах выращивать шампиньоны и без особых помех сдавать их в местные рестораны при гостиницах. Другие без затей, без парников, теплиц и гидропоники просто сажали капусту, огурцы, помидоры, и что не удавалось продать, солили и всю зиму торговали солениями. Капуста, стоившая в сезон десять копеек, зимой, квашенная с морковкой, тянула уже два рубля. Солили капусту с морковкой и яблоками – летом их тоже некуда было девать, солили и по-гурийски, с красной свёклой, целыми кочанами, солили вперемешку с арбузами – наверное, вряд ли упустили какой-то рецепт, известный в народе.

Если овощами, фруктами, зеленью увлекались многие, то были в посёлке и люди, занимавшиеся промыслом редким: держали нутрий, песцов, кроликов. А раз появился мех, появились и скорняки и шапочники, и вся округа щеголяла в прилизанных нутриевых шапках мужских и женских, сразу вдруг ставших модными. А одна семья разводила даже породистых собак – от комнатных болонок до сторожевых овчарок, пользующихся особой любовью и спросом во всех окрестных кишлаках. Так у них очередь на щенков была расписана на год вперёд, и, чтобы заполучить щенка, надо было заранее оставлять аванс, и наезжали к ним не только из соседних городов, но даже из соседних республик – так далеко разнёсся слух о необычном собаководе.

Город, потерявший былую экономическую значимость, конечно, сняли с щедрого государственного довольствия, коим по праву пользуются люди такой тяжёлой профессии, как шахтёры. Но жители, приспособившись к новым обстоятельствам, вряд ли ощущали себя в чем-нибудь ущемлёнными, хотя, памятуя о том, что большинство из них занято общественно полезным трудом, время от времени, особенно перед выборами, давали наказы своим депутатам: дескать, городу нужен завод или фабрика. Правда, вряд ли они верили в скорое решение проблемы и потому не сидели сложа руки, а занимали их чем могли.

Была в городе улица, не самая главная, не самая шумная и оживлённая, но на ней всегда по вечерам, а иногда далеко за полночь из конца в конец слышалась музыка. Так случилось, что на этой улице оказались все три городских ресторана, и можно было прошагать её всю, переходя от мелодии к мелодии, словно участвуя в музыкальной эстафете. Улица эта ничем не отличалась от остальных в центре городка, если не считать того, что на ней располагалось управление благоустройства и только на ней и на площади, где находились главные административные здания города, единственная поливальная машина горкомхоза дважды в день щедро обдавала водой не только мостовую и тротуары, но и деревья, цветы и клумбы у обеих гостиниц. Наверное, улица эта была самой уютной, но местный люд предпочитал шумную, в огнях, главную улицу имени Ленина, где располагались почти все магазины городка и два однозальных кинотеатра, названные отчего-то «Арарат» и «Арагви», – здесь по вечерам всегда было многолюдно. Кино в городке любили и ходили по старинке целыми семьями: с бабушками и дедушками, с внуками, что непременно засыпали во время сеанса на коленях. У многих за долгие годы здесь имелись чуть ли не свои, фамильные ряды, свои места, и приезжему попасть на хороший фильм, да ещё на последний сеанс, было не так-то просто.

В большинстве народ в городке был, так сказать, «при деле»: кто трудился на своём подворье, кто работал на маломощных местных предприятиях, и праздный люд можно было видеть только у кинотеатров перед началом сеансов. Даже подростки не болтались по улицам – им-то более всего находилось дел в усадьбах.

Но был в городе человек, который ежевечерне совершал прогулки по той самой неглавной улице, где редко умолкала музыка. Он любил эту улицу, её малолюдье, пустые тротуары, вдоль которых ещё шли в рост серебристые тополя, стройные чинары, молодые дубки. Особое очарование улице придавали высокие кусты аккуратно подстриженной живой изгороди, тянувшиеся на целые кварталы вдоль гостиниц.

Запах роз он улавливал ещё в переулке, спускаясь вниз от «Арагви». Обилие зелени, цветов, щедрый ежедневный полив создавали на улице как бы свой микроклимат, и, как он понимал, этот воздух был, по-видимому, необходим его организму. Он и улицу эту отыскал сам. Чтобы попасть сюда, он проделывал немалый путь, и всегда пешком, хотя мог приехать автобусом.

Жил он в пятиэтажке и был одним из немногих, не имевших, как здесь говорили, ни кола ни двора, что в местном понимании имело широчайший спектр толкований, означавших, впрочем, одно – неудачник. Появился он тут год назад, когда нравы и порядки в городе не только сложились, а достигли полного расцвета. В той, прежней его жизни не было ежевечерних прогулок, к которым он бы привык, пристрастился, и сейчас продолжал свои моционы уже по привычке. Просто после очередного сердечного приступа врачи сказали – нужно ходить пешком, желательно постоянно.

Человеку, совершавшему каждодневные пешие прогулки, было под пятьдесят. Выправкой и особой статью он не отличался и не выглядел моложе своих лет – наоборот, ему можно было дать и побольше. Ребятня во дворе называла его дедушкой, и он не обижался, как обижаются иные молодящиеся бабушки и дедушки, только иногда грустил, но не оттого, что жизнь прошла, пронеслась, поскольку дедушка, как ни хорохорься, есть дедушка, а потому, что он, к сожалению, дедушкой в полном смысле этого слова не был. Не дал ему Бог детей, хоть мечтали они с женой о ребёнке.

Высокий, крепкий в кости, он сейчас заметно сутулился, плечи его время от времени безвольно никли, словно смирясь с непосильной ношей, и он, чувствуя это, вдруг спохватывался, распрямлял спину, вскидывал голову, и твёрже, чётче становился его шаг.

Внимательному наблюдателю все эти преображения непременно бросились бы в глаза, и наверняка этому любопытному пришло бы на ум, что в молодые годы незнакомец обладал завидным здоровьем и был хорош собой. Правда, сейчас на его лице выделялись усталые погасшие глаза – они-то более всего старили человека, что, в общем, случается нечасто – как правило, природа дольше всего оставляет нам неизменными голос да взгляд. Он был сибиряк, а это понятие мы не случайно связываем со здоровьем, крепостью характера, цельностью натуры; более того, был он не просто сибиряком, а потомственным и помнил свой род до седьмого колена, хоть со стороны матери, урождённой Ермаковой Надежды Тимофеевны, чей знаменитый предок покорил Сибирь, хоть со стороны отца, происходившего из старинного рода сибирских татар Азлархановых, которых некогда усмирил прапра…прадед матери. Вот так, через время, через века, слились две некогда противоборствовавшие крови.

Человек, каждый вечер не спеша прогуливавшийся мимо трех городских ресторанов по малолюдной улице Будённого, невольно обращал на себя внимание. Нет, не своим костюмом – пожалуй, он был вообще чужд понятиям моды – и тем не менее выпадал из толпы, как сказала однажды о нем бухгалтерша с завода, где он работал. И не то чтобы он был человеком старого воспитания, старомодной учтивости. Но его ровное, без подобострастия, но и без гордыни поведение, желание как-то обособиться, не выделиться, а именно обособиться, умение держаться даже с сослуживцами на определённой дистанции, которую он создавал сам, ограждали его от людей некоей стеной, хрупкой и прозрачной, но осязаемой, создавали вокруг него пустое пространство, род убежища, которым он явно дорожил.