Двенадцатая дочь - Миронов Арсений Станиславович. Страница 11

— Укушу!

— Ой, хи-хи. Куся-куся. Славику будет бо-бо. Крошка моя, давай не нервничай. Я не вру, но фантазирую. С минуты на минуту намерен объявить папе Катоме о нашей свадьбе…

— Скотина ты, — сморщилась Метанка. — Я все слышала! Ты его грузишь, будто я в пещере сижу, в провинции Сычуань. Хочешь обмануть бедного дядечку! Опять башли вымогаешь!

— Тише-тише! — я вздрогнул. — Потерпи последнюю минутку. Просто я хочу обделать твоему папе жутко приятную неожиданность. Вот смотри: сейчас ему кажется, что вся жизнь — полное дерьмо, и вдруг — хоп! Открывается дверь, и выходит дочка, живая-невредимая! Не грязная, измученная пленница, а — прекрасная, счастливая невеста! Уверяю, это будет милая шутка. Старик обрадуется и сразу нас… это самое… благословит. На счастливый брак. Соединит наши руки и все такое. Точно-точно.

Метанка недоверчиво шмыгнула. Пока она глотала слезы и думала, что бы такое язвительное ответить, ваш покорный слуга подпрыгнул, чмокнул соленую мягкую щечку, фальшиво хихикнул и грациозно выпорхнул обратно за дверь.

«Ну до чего ж я ловок и мудер, — думалось мне в полете. — Одного боюсь: не пришлось бы взаправду жениться».

Щелк! Крючок снова запал в петельку. Катома встретил меня абсолютно недоумевающим взглядом:

— Жениться?! На ком? Неужто на бабушке?!

Я замер. Гм. Дурная привычка напевать про себя!

— На какой еще бабушке? На… моей? С гнилыми зубами, которая на служанок кидается?! Нет, что вы, право. Разве я могу сделать предложение собственной троюродной бабушке?

— Но ты сказал: «Придется жениться»!

— Н-да, я сказал. Сказал. Только имел в виду не бабушку, а…

— Кого? — Катома мигом напрягся, забегали желваки. — Кто еще там сидит, за дверцей?

— Нет-нет! Никого, кроме бабушки и… служанки. — Я закатил глаза и почесал нос, судорожно соображая. Выхода не было: — М-да-да, точно. Пришлось сделать предложение. В смысле ей. Ей-ей. Небабушке.

— Служанке???

— Гм! Ага.

— Но ведь ее… загрызла бабушка!

— Однако… не насмерть же! Просто немного погрызла. Поигралась типа. Но теперь служанка в ярости, она кричит, что подаст в суд. Требует компенсации морального ущерба. Я обязан спасти бабушку от позорной скамьи подсудимых.

— Поэтому ты… женишься на служанке? — сухо сощурился боярин. Кажется, только священные законы уважения к чужому жилищу мешали ему немедленно ворваться в таинственную смежную комнатку.

— Да, женюсь на служанке, а вай бы нет? Она… весьма ничего, — затараторил я. — Знаете, у нее такие упругие… гм… щеки. И ноги такие… работящие. Золотые ноги у нее, вот. К тому же очень удобно. Жена — служанка, служанка — жена. Двойная экономия для всей семьи. Она будет вытирать пыль. А я буду ее всячески, всячески эксплуатировать, ха-ха.

Кажется, он (язык) снова сболтнул лишнее. За стенкой будто бензопилу включили — яростно и звонко:

— Би-и-с-с-сер-р-р!!! Убью-у-у-у гада-а!!! Нет, только не опять! Тысячи иголок вонзились в жухнущие ухи, пронизывая последние мозги насквозь:

— МЕНЯ-А!!!! ЭКСПЛУАТИРОВА-А-АТЬ?!! СКОТИ-И-ИНА!!!

На этот раз Метанка не визжала, а практически ревела: вздулись занавески, оглушенные мухи умирали прямо в полете и сыпались на пол, лавка подо мной мелко задрожала и поползла к дальней стене. Ой, как ломит зубы! Даже железные гриди попятились. Когда вопль затих, Катома вытер навернувшиеся на глаза слезы и вопросительно сощурился.

— Пардон, — сладко улыбнулся я. — Она у меня с характером.

— Угу, — кивнул посадник. И добавил несколько ошарашенно: — Одержимая, видать. И почто терпишь такую-то визгляву? Надобно приструнить бабу! — Он хлопнул по столу жесткой ладонью. — А вот я ей скажу, чтобы место свое знала, угу! Я — посадник, мое слово — закон!

— Стоп-стоп! — заторопился я. — Не стоит беспокоиться. Сейчас главная задача — вашу доченьку найти. А мои семейные дела — сущая мелочь…

— Дочку ты и так обещался возвернуть к рассвету, — спокойно сказал посадник, и стало малость не по себе от металлической прохлады в этом голосе. — А что баба твоя дурит — то никак не мелочь. Не потерплю визга!

— Вы правы, папаша, вразумите ее как следует! Только… не теперь, ладно? Кстати, хотите чарочку меда?

— Отчего бы не теперь? — Катома отмахнулся от чарки и сделал решительный шаг к двери… Мамочка моя. Сейчас он войдет и увидит. Похищенная дочка в моем чулане. В мокром пеньюаре. И зачем я родился на свет?

— Нет! — пискнул я, хватаясь за расшитый боярский рукав. — Умоляю! Моя невеста занята! У нее важное дело, к тому же она… больна. И неодета. Вот.

Ой, тошно мне. Четвертуют, обезглавят, сошлют. Посадник уже взялся за крючок на двери… Обернулся через плечо и глянул почти насмешливо:

— Угу… Что за дело такое, что больной да неодетой делается?

— Суперважное дело! Актуальное дело! — забулькал я, тщетно пытаясь оттянуть боярина от роковой дверцы. — И неотложное притом.

— Ха! Неужто рожает?!

Вот молодец папаша — сам подсказал!

— Вестимо, рожает, — брякнул я. — А как же.

— УЖЕ?!!

Тьфу, подумалось мне. Пусть я погибну красиво:

— Да, а что вы так удивляетесь, она очень часто рожает, она у меня такая бой-баба, просто огонь. Весьма часто рожает, практически постоянно. И очень быстро, такая порода, такой организм. Очень здоровый организм, плодородный, с позволения сказать, точно-точно. Только поженились, сразу хоп — уже рожает. Ничего удивительного.

— Это, должно быть, волшебство… — Катома отодвинулся от двери с видом человека, окончательно сбитого с толку. — А отчего же… кричать перестала?

Действительно, Метанка как на зло затихла.

— А она у меня… мужественная, она не кричит. Никогда не кричит, зубы стиснет и все. Такой организм. Железная воля, пластиковые нервы. У нее нет эмоций, нет сердца…

— Ы-ы-кхы-кхы-ы… — вмиг донеслось из-за стенки. На этот раз ведьма не стала визжать, а негромко заплакала. Видимо, для разнообразия.

Катома снова помрачнел, прислушиваясь к девичьему хныканью в соседней комнатке. «Йоперный театр! — выругался мой внутренний голос. — Пора заканчивать эти жуки-пуки на скользком канате. Время выпроваживать старика!»

— Ну, не будем отвлекаться, — жарко зашептал я, склоняясь к загорелому боярскому уху. — Поскольку я подрядился вернуть вашу дочь к рассвету, нужно спешить. Мне уже пора. Собираться в жутко дальнюю дорогу, навстречу опасностям. Сосредоточить волю в кулак. Наточить стрелы. Препоясаться, так сказать, мечом. Ну и все такое.

Чтобы произвести пущее впечатление на лысого боярина, я сделал вид, что препоясываюсь мечом.

— Надеюсь, вы понимаете: я могу и не вернуться, будучи сражен вражеской пулей. В смысле — стрелой. Правда страшно! — нахмурился я, пуша Катому диким таращеньем глаз. Обернулся к тупо притихшим спецназовцам. — Твердо знаю: все вы, друзья, будете ждать меня. И переживать. Поэтому хочу, по традиции… оставить вам что-нибудь на память!

Быстро сунул руку за пазуху… Ну уж нет! Половинку пряника я вам не отдам! Так… куриная ножка, серебряная гривна, оторванная пуговица — тоже пригодится… Что же оставить?

Вдруг меня осенило.

— Вспомнил древнюю традицию! — серьезно сказал я, ковыряя в носу. — Герои, уходя на опасное задание, оставляли боевым товарищам пробирки с собственной кровью. Если кровь почернеет — значит, герой сгинул. Вот! Хотите, я тоже оставлю вам частицу самого себя? Видите, она зеленоватая — значит, все в порядке. Если потемнеет — сразу бегите на помощь.

— Прекрати! — Катома снова начал скрежетать зубами. — Не время шутковать, скомрах! Время дело делать!

— Хорошо, юмор в сторону, — сразу согласился я. — Итак, выслушайте мои условия…

Катома вздрогнул: ах да, конечно-конечно, условия. Я убрал с лица улыбку, выпрямился и огладил волосы. Мой голос прозвучал твердо. Слова прогремели как обрез трубы по черепу Баумана:

— В качестве награды за вызволение вашей дочери из рук гадских похитителей прошу… помиловать моего старого друга и соратника — князя Алексиоса Геурона, известного также под прозвищем Вещего Лисея.