Лунные дороги - Аринбасарова Наталья. Страница 16

В это время пронесся слух, что в интернате будет новая директриса. В Наташином воспаленном мозгу сразу нарисовался образ, очень похожий на Головкину. Девочка совсем приуныла.

И вот однажды вечером Наташе сказали, что ее вызывает директор интерната. Не чуя ног, она побежала к ней в кабинет. Одернув перед дверью косички, робко вошла. И друг увидела красивую женщину с большими карими глазами.

— „Как тебя зовут?“ — бархатисто спросила она.

— Наташа.

— А меня Серафима Владимировна, я ваш новый директор. Давай с тобой поговорим.

Говорили долго. Наталья доверчиво рассказала Серафиме Владимировне обо всем, что ее интересовало, но ни полсловечка не было сказано об истории с песней. Имя девочки, привезшей песенку, навсегда осталось тайной.

Шли дни, о Натальином страшном проступке забыли. Девочка подружилась с Симой Владимировной, Наташа чувствовала, что директриса относится к ней как-то по-особенному, они частенько беседовали. С приходом Серафимы Владимировны жизнь изменилась — ушла казарменность, интернат превратился в уютный дом. Сима Владимировна сама ездила на базу закупать одежду для интернатовцев, стараясь покупать хорошенькие платьишки, кофточки, разные для всех, чтобы дети не выглядели по-сиротски, как в обычных детдомах. Когда среди девчонок начинались споры-раздоры, кому какое платье достанется, ее глаза грустно темнели, и она жаловалась Наташе: „Видишь, как трудно. Хочется, чтобы девочки выглядели по-разному, а все равно не получается, чтобы все были довольны“.

В интернат пришла работать кастеляншей Наташина двоюродная бабушка Юля. Она была восхитительно пышнотела, весила около ста килограммов. Седые, чуть волнистые волосы делали ее похожей на румяный одуванчик. Несмотря на то, что Юлия Владимировна решительнейшим образом вознамерилась приучить детей к аккуратности, ребята ее полюбили. Когда она кого-то распекала за непорядок в комнате или за неопрятность в одежде, казалось, что ее голос гремит отовсюду, и никому не укрыться от ее праведного гнева. Бабушка Юля была строгая, даже резкая, но, несмотря на это, частенько на ее мягкой груди можно было найти кого-то из ребят, плачущих на жизнь. Она покрывала их головы ладонью и нежно молчала. Бабушка Юля была неравнодушной, ей было дело до каждого ребенка, а что может быть важнее одиноким детям?

Тучность новой кастелянши ничуть не мешала ей будоражить весь интернат своей бешеной энергией. Вскоре неутомимая бабушка Юля организовала вышивальный кружок. Она пригласила свою подругу Нину Петровну преподавать вышивание, через несколько месяцев повсюду были раскиданы вышитые гладью и крестиками салфеточки, скатерочки, по окнам развесились занавесочки. К всеобщей девчачьей зависти — лучшим вышивальщиком был Кайрат Мажикеев.

Ребята обожали ходить с бабушкой Юлей на прогулки. Неожиданно ее громоздкая фигура отделялась от колонны детей, Юлия Владимировна твердо брала курс к лотку с мороженым. Детские глаза визжали восторгом — через минуту будет роздано мороженое или булочки, в зависимости от погодных условий. Каждое воскресенье бабушка Юля забирала по десять-двенадцать питомцев к себе домой, поила вкусным чаем с тортом. Кто хотел, мог помыться в ее ванной, поскрипывающей от чистоты.

В 63-ьем году бабушка Юля умерла от сердечного приступа. Все ребята пришли на похороны, растерянно смотрели на уменьшившуюся бабушку, ее лицо успокоилось, обычно деятельное тело не двигалось. В тот день в интернате было тихо-тихо. На похоронах Наташа впервые увидела, как много у нее родственников в Москве. Без конца подходили какие-то люди, представлялись ей, соболезновали, горячо сжимали Наташины плечи. Но на том знакомство и закончилось.

Когда домашний ребенок живет вдали от семьи, ему часто бывает одиноко. В такие моменты Наташа садилась у окошечка и смотрела на прохожих. Плакала. На стекле от дыхания появлялось матовое пятнышко. Еще всхлип, пятно расползалось шире. Где-то мама, дом… Наталья была ребенком внутренне ощетинившимся, ей было больно от детской грубости, насмешливости сказывался переходный возраст.

Как-то Наташа подралась с Раушан Байсеитовой. Они катались по полу яростным клубком, глухо стукаясь о стены, больно кусались, вцепившись в волосы. Потом вдруг глянули друг другу в глаза и одновременно горько заревели, обнялись и, лежа на полу, долго плакали. Ожесточение быстро сменялось нежностью и жалостью, наверное, в этом выражалась тоска по дому, по родным, по ласке. Тягостна необходимость быть постоянно на глазах у других, когда негде уединиться, побыть в своих раздумьях, все время нужно с кем-то общаться, быть в маске веселого бесшабашного настроения.

В интернате у Натальи было прозвище — „Белая горячка“. Эта кличка раздражала девочку. Когда мальчишки ее задирали, от злости она бледнела, а не краснела, как все нормальные люди. Мальчиков это пугало. Раздавалось: „Белая горячка!“. Все бросались врассыпную, зная, что сейчас Аринбасарова начнет драться и пинаться.

В классе, где учились и московские ребята, Наташеньку любили, оказали полное доверие — выбрали комсоргом класса. Когда малюсенькая Наташа подходила к кому-нибудь из ребят под два метра ростом, чтобы отчитать по комсомольской линии, на нее смотрели снисходительно, добродушно говорили: „Наташка, ну не учи нас жить!“. Девочка опять бледнела, но на московских ребят это не производило должного эффекта.

В четвертом классе, а всего классов было шесть, в интернат приехала Гаянэ Джигарханян, до этого она училась в хореографическом училище Еревана. К всеобщей зависти Гаянэ сразу же стала лучшей ученицей в классе, да к тому же любимицей Любови Степановны Якуниной. Девочка, фанатично преданная профессии, постепенно снискала вместе с любовью учителей восхищение и уважение ребят. Гаянэ, кудряво-белокурая с огромными серыми глазами, с изумительными ногами, красивым подъемом, была умная, лукаво веселая, и в то же время в ней скрывалась какая-то недосказанность, глубина, свой внутренний мир. В четырнадцатилетней девочке жила женщина и, как обычно происходит в подростковом возрасте, случилась тотальная эпидемия влюбленности в Гаянэ Джигарханян. Даже верный Дюська Накипов изменил Наташе!

Наталья и сама немножко влюбилась в Гаянку, с ней было интересно, в отличие от других балетных ребят Гаянэ много читала. Как-то, перелистывая сборник Сильвы Капутикян, Гаянэ провозгласила: „В первую очередь балет танцуют головой, а не ногами!“ и благоговейно протянула Наташе сборник армянской поэтессы. Стихами Сильвы Капутикян Наталья захлебывалась, обливаясь слезами, кое-что запомнив наизусть на всю жизнь.

Однажды, когда девочки учились в старших классах — им было уже по семнадцать лет — Гаянэ позвала Наташу с собой.

— Куда?

— Да пошли.

Наталья покорно поплелась за Гаянкой. Девушки поднялись на чердак, вылезли на крышу. У Наташи дух захватило от высоты, красоты и страха, что делаешь что-то недозволительное. „А я здесь часто бываю“ — небрежно кинула Гаянэ: „Прихожу, сижу одна, мечтаю. Никто мне не мешает“. Как было написано выше, жить в интернате, как и в тюрьме, трудно, нет никакой возможности уединиться, побыть в своем настроении, помолиться.

Девушки осторожненько уселись на крыше, и вдруг Гаянка вынимает длиннющую сигаретку — тоненькие польские сигареты со сладким названием „Зефир“. „Ты что куришь?“ — ужаснулась Наталья аморальности подруги, убежденная доселе, что Джигарханян — „хорошая девочка“. „А что? Я считаю, что ничего дурного в этом нет. Я же никому зла не причиняю. Может быть, себе немножко, но зато от этого худеют!“ — популярно объяснила Гаянэ причину своего безнравственного поведения и, убедив себя и Наталью в собственной хорошести, со спокойной совестью шикарно закурила.

„Гаянэ умная, интеллигентная девочка. Курение — богемная привычка“ тут же шепнул в Наташино ухо маленький чертик, всегда крутящийся около человека. „А можно и я попробую?“ — пролепетала Наташа. Гаянэ протянула, Наталья неловко взяла в рот дымящуюся сигаретку, боязливо вдохнула. Ничего приятного не испытала, разве что противный вкус во рту и мерзкую дрожь в руках и ногах — как будто что-то своровала. „Это потому, Тусик, что ты не умеешь затягиваться! Поэтому кайфа и не получаешь!“. Наташа сидела смотрела вниз и боялась свалиться.