Маркиза де Сад - Мисима Юкио. Страница 2

БАРОНЕССА. Ну наконец-то!

ГРАФИНЯ. О, не спешите. Отпустив девиц, маркиз прилег отдохнуть, желая восстановить форму перед послеполуденными забавами.

БАРОНЕССА. Как, были еще и послеполуденные?

ГРАФИНЯ. Де Сад спустил жалюзи на окнах, обращенных к морю, и уснул безмятежным, детским сном. Это было невинное забытье, не отягощенное никакими мрачными видениями. Он словно погрузился в мягкий прибрежный песок, где мирно соседствуют обломки кораблекрушения, осколки раковин, высохшие водоросли и выброшенные волнами дохлые рыбешки… Белая грудь маркиза ровно вздымалась во сне, и на ней лежали полосы золотого июньского солнца, просеянного сквозь жалюзи.

БАРОНЕССА. Так что же случилось во второй половине дня?

ГРАФИНЯ. Как вы нетерпеливы. На закате маркиз, сопровождаемый верным Латуром, отправился на поиски новой подруги, которой стала двадцатипятилетняя шлюшка по имени Маргарита. Де Сад последовал за ней до ее жилища, лакею на сей раз позволил удалиться, а Маргариту принялся угощать конфетами из своей хрустальной бонбоньерки.

БАРОНЕССА. Той самой отравой, да?

ГРАФИНЯ. Любовные пилюли, сударыня, – это вовсе не отрава. Девица съела штук пять или шесть, а маркиз все подкармливает. И спрашивает ласковым таким голосом: «Как животик, не болит?»

БАРОНЕССА. Он затеял игру в доктора?

ГРАФИНЯ. Последовало это самое. Ну, разумеется, забавы с кнутом… На рассвете Альфонс уселся в карету, запряженную четверкой лошадей, и отбыл из Марселя в свой замок Лакост. А дня через два девицы, его подружки, взяли да и отправились к судье. И все как есть рассказали. Не подозревали, бедняжки, что чистосердечное признание не сильно облегчит и их собственную участь.

Входит Шарлотта, горничная.

ШАРЛОТТА. Мадам просит извинить за то, что заставила вас ждать. Она сию минуту будет здесь.

ГРАФИНЯ. Передай ей, что это было остроумно – свести вместе меня и баронессу де Симиан.

ШАРЛОТТА. А?

ГРАФИНЯ. Вавилонская блудница и святая дева. Сочетание во вкусе ее зятя. Браво!

ШАРЛОТТА. Чего? (В замешательстве, хочет уйти.)

ГРАФИНЯ. Куда же ты, Шарлотта? Эта негодная прежде служила у меня, а потом сбежала, теперь живет у госпожи де Монтрей. Ты ведь все про меня знаешь, все мои секреты, а? Обо мне и так уж повсюду болтают Бог весть что, называют прислужницей сатаны. Правда, я, в отличие от маркиза, не увлекаюсь кнутами и бонбоньерками, но на Острове Любви и в самом деле не осталось такой лужайки, где бы я не примяла травку. Госпожа де Монтрей не ошиблась в выборе. Ведь я столь близко к сердцу принимаю все, что касается этого самого, – лишь такая, как я, способна без лишних слов понять душу маркиза. Именно на это рассчитывала твоя госпожа, верно? Раньше она и на порог бы меня не пустила, опасаясь замараться, а тут вдруг такое гостеприимство…

БАРОНЕССА. Не стоит думать о госпоже де Монтрей так скверно. Она совсем отчаялась и готова молить о помощи кого угодно – хоть Бога, хоть дьявола. Так давайте поможем ей – я, как вы выразились, в качестве святой девы, а вы – в качестве вавилонской блудницы.

Входит г-жа де Монтрей.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Я заставила вас так долго ждать – ради Бога, простите. Графиня де Сан-Фон, баронесса де Симиан, вы так добры, что откликнулись на мою просьбу. (Жестом отсылает Шарлотту.) Вы ведь, графиня, возвращаетесь с конной прогулки?

ГРАФИНЯ. Сегодня моя лошадь словно взбесилась. Никогда с ней такого не было. Я уж ее и хлыстом, и шпорами – она ни в какую, так и пышет огнем. Мой берейтор сказал, что я была похожа на древнюю амазонку. А как, должно быть, вспыхивала на солнце золотая насечка моего седла, когда лошадь вставала на дыбы…

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. О, я восхищаюсь вашим мужеством. Одна из моих лошадей так норовиста, я просто не знаю, что с ней делать.

ГРАФИНЯ. Какая же это? Иноходец или та, белая? Не удивляйтесь, о лошадях я знаю все. Главная беда в конюхах. Эти бездельники только и знают, что за девками гоняться, а в остальное время просто дрыхнут. Чем выше положение человека, тем утонченнее его удовольствия. Возьмем, к примеру, вашего родственника. Происхождение его столь высоко, что он даже несколько перебарщивает по части утонченности. Маркиз, выражаясь фигурально, очищает заржавевшую кровь своих благородных предков, как чистит родовой меч или доспехи. Однако всю ржавчину из крови удалить не так-то просто, поэтому обнаженным женским телом он вынужден любоваться сквозь кровавые разводы…

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Вы хотите сказать, что конюхи добродетельнее аристократов? В последнее время пороки дворянства действительно стали притчей во языцех, но лишь потому, что народ с давних пор привык считать своих господ образцом добродетели.

ГРАФИНЯ. Дело не в этом. Просто черни надоела добродетель, черни хочется вкусить порока, бывшего доселе привилегией аристократов.

БАРОНЕССА. Не нужно спорить, мы ведь пришли сюда не для этого. Госпожа де Монтрей, все знают вас как даму самых строгих правил, безупречную во всех отношениях, никто и никогда не осмеливался говорить о вас дурно. Я очень хорошо понимаю, как вы должны страдать от выходок вашего беспутного зятя, но такова уж, видно, воля Божья. Расскажите нам все как есть. Уже одно это облегчит вашу душу, а мы с госпожой графиней не обманем вашего доверия.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Это были прекрасные слова, госпожа де Симиан… Хотите верьте, хотите нет, но, когда моя дочь Рене выходила замуж за Альфонса, я нарадоваться не могла на своего будущего зятя. Я считала, что он, быть может, немного легкомыслен, но зато так умен, так остроумен, так любит Рене…

ГРАФИНЯ. К тому же благодаря этому союзу ваша семья приблизилась ко двору.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Это само собой, но и без того я была просто очарована маркизом. Представляете, когда после свадьбы мы все жили в замке Эшофур, Альфонс ставил пьесы собственного сочинения, а мы с Рене в них играли…

БАРОНЕССА. О, как я вас понимаю. Альфонс с детства был очень добр и необычайно оригинален. Помню, как-то, гуляя по розарию, я занозила палец шипом розы и заплакала от боли. Альфонс вытащил занозу и был настолько мил, что поцеловал ранку.

ГРАФИНЯ. Выходит, его уже тогда привлекал вкус крови.

БАРОНЕССА (в сердцах). Вы из него делаете какого-то вампира!

ГРАФИНЯ. Все знают, что вампиры весьма милы и обходительны.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Не ссорьтесь, прошу вас. Альфонса можно осуждать сколько угодно, но лучше он от этого, увы, не станет. В те самые счастливые дни, когда зять ставил с нами спектакли, он тайком частенько наведывался в Париж – я узнала об этом значительно позже – и… проводил там время… с женщинами определенной профессии…

ГРАФИНЯ. Вы хотите сказать, со шлюхами.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Вы, графиня, так решительны. Как лихо вы произнесли это словечко… Да, Альфонс распутничал именно с женщинами этого сорта. Все это было бы еще полбеды: в конце концов развратный зять – проблема внутрисемейная, и, кроме пересудов в обществе, опасаться, казалось бы, нечего. Однако через пять месяцев после свадьбы Альфонс угодил в Венсенскую тюрьму. Именно тогда я и узнала всю правду. О, какой это был кошмар! Я пустила в ход все свое влияние, тем временем моля Бога только об одном – чтобы Рене ни о чем не узнала. Через пятнадцать дней мне удалось добиться, чтобы зятя освободили. Я сделала это из жалости к дочери, уверяя себя, что Альфонс просто оступился по молодости. К тому же Рене так его любила… Уже потом, значительно позднее, стало ясно – то были не случайные грехи молодости, о нет!

БАРОНЕССА. Как я вас понимаю.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. И вот уже девять лет я только тем и занимаюсь, что спасаю доброе имя рода де Сад и честь моей бедной дочери, веду тяжкую борьбу без всякой надежды на победу. Я отказалась от жизненных радостей, истратила последние сбережения. Все мое время и все мои силы уходят на то, чтобы покрывать бесчинства, которые устраивает Альфонс. А чем мне помогла семья маркиза? Старый граф, его отец, измученный скандальным поведением сына, только ругался и сыпал проклятьями. Впрочем, его уж пять лет как не стало… Альфонс доставил мне неисчислимые страдания. Правда, иногда из каких-то потаенных глубин его души пробивался чистый родник искренности и доброты. И тогда мою жизнь озарял слабый луч надежды. Но родник неизменно иссякал, следовала новая безобразная выходка, и невозможно было предугадать, когда родник забьет опять… Мать маркиза жива, но от нее нет никакой помощи. Это весьма холодная, бесчувственная особа. Последние двенадцать лет она живет в монастыре. У нее груда фамильных бриллиантов, но она даже ради свадьбы собственного сына не согласилась продать хотя бы один… Почему я должна быть нянькой милому сынку этих милых родителей? То у него скандальный роман с той актриской, Колетт, и я сбиваюсь с ног, чтобы замять дело. То, четыре года назад, он устраивает дебош в селении Аркей, и я всеми правдами и неправдами добываю королевский указ о помиловании. Всего семь месяцев – и Альфонс на свободе. А какие средства ушли на то, чтобы спрятать концы!