Новосёлы - Мисько Павел Андреевич. Страница 30
Мы стояли вокруг него и смотрели, как ходуном ходит спина Женьки, как бьёт его страшный, судорожный кашель. Из икры в двух местах сочилась кровь.
Наконец Женя отдышался и медленно перевернулся, сел. Вытер ладонью кровь и начал колотить кулаком по икре, щипать её, массировать. Губы его были плотно сжаты, брови сдвинуты к переносице…
Растирал он ногу, а Галка вытирала ему спину, плечи и улыбалась сквозь слезы. И только тогда забрал Женя полотенце, когда Галка намерилась вытереть ему лицо, нос.
– Хорошо, что булавка была… – сказал Женя и вздохнул, снял с пояса ремень. – Со снарядом справился, а тут… Загнуться от какой-то паршивой судороги! Сколько на том свете будешь, столько и краснеть придётся. А вообще-то дикая, адская боль…
– Ты не краснеешь, а синеешь. От холода дойдёшь! – ласково говорила Галка, и губы её дрожали.
– Ну-у-у?! На ста-а-а-арт… Марш!!
И мы помчались к одежде – кто быстрее. Сзади тявкал от радости и пытался схватить кого-нибудь за пятку Снежок.
И мне тоже хотелось кричать от радости, что в нашем доме живёт Женя Гаркавый. Что там какие-то йоги! Да и те, кто не боится огня. Далеко им до Жени…
И пусть не хвастается Галка своим подвигом. Подумаешь, пролезла в форточку! Женя сто раз залез бы, если бы у него тогда были кеды на ногах.
И я когда-нибудь заберусь. Вот подрасту немного, станут длиннее ноги – и залезу.
КОМБИНАТ «МЫ САМИ С УСАМИ»
Воскресенье называется выходной, день отдыха. Но именно по воскресеньям я занят как никогда. Так и папа говорит, и мама, и бабушка.
Только пришёл с Немана, отругали и загнали за стол обедать. Только пообедал – «Учи уроки!» А уроки не лезут в голову, лезет пластилин. Нет у меня столько, сколько говорил дядя Левон.
За те пять рублей никто меня больше не ругал. Мама с папой только переглянулись и вздохнули. «Хороший нам урок!» – сказал папа и спрятался в кабинет-спальню.
Была у Марины начатая коробка. Выпросил, сказал, что взамен куплю две или всё, что захочет. Когда вырасту, конечно… Был у меня и свой пластилин, для уроков труда. Добавил и его. Маринина, да моя, да новая пачка – три! Это уже не пустые руки.
– А в шкафчике смотрел? – сказала мама. – Там ещё прошлогоднего целый склад.
Про шкафчик-то я и забыл!
Это скорее был не шкафчик, а какой-то бабушкин комод. Вынесли его за ненадобностью из кухни в ванную, и в нём сейчас хранится всякая всячина. Наверху комода стоят два бака для белья. Внутри шкафчика на нижней полке – склад материалов для стирки: мыло, пасты, порошки. Стоят банки с краской, валяются тюбики гуталина. На верхнюю полку кладётся то, что надо стирать. В левом ящике банка с гвоздями, всякие инструменты, нужные и ненужные железки. В правом ящике тоже свалка: мотки проволоки и шпагата, куски наждачной бумаги, смола, мел. Здесь я нашёл и разноцветные комки пластилина – запылённые, с налипшим мусором. Весь пластилин побросал в целлофановый мешочек. Пусть! Пригодится!
Где, интересно, дневник? Как бы его не забыть…
Дверь квартиры Левона Ивановича нам открыл… Вася!
Увидели его и сразу фыркнули: голова повязана набекрень не то чалмой, не то пиратской косынкой, ноги путаются в длинном фартуке.
– Эх, вы! Я уже два часа работаю с дядей Левоном, – объявил он с гордостью. – Сколько мы здесь переделали всего! Я Жучка буду играть! – и Вася исчез в ванной.
Вася – Жучок? Ну и пусть, подумаешь… Только почему дядя нам ещё не сказал, кто кого будет играть? И почему сегодня так невкусно пахнет в его квартире?
– Салют, «артековцы!» – вышел в коридор Левон Иванович. – Э-э, а руки, руки! Подержать надо, мы же договорились!
Каждый из нас быстренько поднял правую руку. И когда он нам откроет тайну: зачем задирать вверх руки?
– Пластилин – на кухню, дневники – мне. Лишнюю одежду снять, рукава подвернуть, если не хотите до майки раздеваться! – командовал дядя Левон. Он и сегодня был в пижамных шароварах и в майке. – Та-ак… Та-ак… Павлуша у нас молодец! – посмотрел он первый дневник. – У Серёжи дневника ещё нет… А у вас двоих даже смотреть неинтересно… Ставлю на голосование: допускать их к работе или нет?
– Левон Иванович! Дядя Левон!.. – загорячились мы с Жорой. – Провалиться на этом месте! Честное октябрятское! Исправим!
– Мне хочется вам верить и не хочется… Ну, хорошо, будем считать, что эти двойки-тройки у вас случайные.
– Случайные! Честное слово! – клялся с нами и Серёжа.
Послышались шаги-грохот.
– Вот что мы с дядей Левоном смастерили! – вышел к нам на каких-то деревяшках Вася. – Это чтоб ровным с вами быть…
Ходули – не ходули, обувь – не обувь: на ногах скамеечки сантиметров по десять высотой. И ремешок дужкой прибит – ступню держит.
– Дай и мне! И мне дай походить! – подскочили мы к нему.
– Отставить! – по-военному скомандовал дядя Левон. – Забавляться нам некогда. Вася, чаще помешивай клей… И прибей полоски войлока под котурны, чтоб не так грохали.
– Котурны называются, во как! – сказал Вася и исчез в ванной. Вскоре оттуда послышалось: бух! бух! бух!
А ещё мы увидели готовую ширму для театра кукол. Стояла она в уголке за диваном. Из тех реек-планок, что принёс Левон Иванович из комбината, сколочены длинные четырёхугольные рамки, выше нашего роста. Рамки обтянуты серой тканью и соединены между собой петлями.
– Идите сюда! – позвал дядя Левон из кухни. – Я придумал, как сделать, чтоб меньше пластилина пошло.
Пол на кухне, стол в углу, две табуретки – всё было прикрыто газетами.
Левон Иванович показал нам две большие продолговатые картофелины, они были насажены на палки и утыканы обломанными коротенькими спичками, как ёжик иголками.
– Вот… Покроете сверху пластилином, а потом уже формуйте носы, уши, губы, брови. Таньку и Ваньку будут лепить Павлуша и Женя, вот по этим рисункам. Потом по вашим скульптурам будем отливать гипсовую форму.
– А нам что делать? – спросил плачущим голосом Серёжа, Жора тоже обиженно прижмурил глаза.
– Работы хватит всем. Вот, бери газеты, рви на мелкие кусочки и бросай в ящик. Будем делать папье-маше.
«Папье-маше? Что это ещё такое?»
Серёжа неохотно взялся за газету.
– А ты, Георгий, покрой пластилином вот эти чурбачки – по ним вылепим Эрпидам головы и туловища. Гипсовых форм не будем отливать.
Жора с каким-то презрением взял деревянный кубик и сбитую из куска доски и обрезков «шестиугольную призму» – туловище Эрпида, повертел в руках.
– Веселее, «артековцы», веселее! – торопил дядя Левон.
Умница Левон Иванович… Быстро разобрался, кто на что способен. Вася – клеевар и сапожник… Во, стучит в ванной, подбивает войлоком котурны… Пошёл к нему дядя Левон: не расколотил бы там чего. А с Серёжиной работой и Генка справился бы… Нет, Серёже можно было бы и поважнее что-нибудь поручить. Жора – обыкновенный штукатур: разве трудно облепить пластилином какие-то чурбаки? А вот мы с Павлушей – скульпторы. Это не клей варить! Здесь нужно смотреть да смотреть! Здесь талант нужен!
Я, Павлуша и Жора – у стола, в углу кухни. Лепим стоя. «Все скульпторы стоя работают», – сказал Левон Иванович. Серёжа забрался в уголок между плитой и раковиной умывальника, уселся на пол. Ноги бедного не держат! Чуть повернётся или подымется – трах головой об умывальник!
– Берегись! – послышался голос Левона Ивановича.
Вася вышагивал перед нами на котурнах, открывал двери. Он нёс пучок коротких лучинок. А дядя держал перед собой кастрюльку. Вошли – и сразу стало тесно на кухне. Кастрюлю дядя поставил на плиту, открыл пошире форточку.
– Ну, комбинат «Мы сами с усами», клей готов. Вася, помоги Серёже рвать газеты… А что у вас? – Дядя взял мою картофельно-пластилиновую булаву. – Не приглаживай раньше времени, старайся схватить общие черты. У Ваньки какая приметная особенность, что бросается в глаза?