Сон №9 - Митчелл Дэвид Стивен. Страница 41

Я отвечаю этому заносчивому фигляру кивком головы.

– На свой девяностый с чем-то день рожденья Цуру получает сильнейший сердечный приступ и поездку в карете «скорой помощи» в больницу Сиба-коэн. Это случилось в феврале сего года. Щекотливое время – Цуру стравливал Морино с Нагасаки, проверяя своих подчиненных. По традиции Цуру должен выбрать преемника, но он стреляный волк и обещает выкарабкаться. Через неделю Нагасаки решил заявить о себе и устроил свой Перл-Харбор [82] – но не против сил Морино, которые держатся начеку, а против людей Цуру, которые считали себя неприкосновенными. Более ста ключевых фигур Цуру ликвидированы за одну ночь, на каждого ушло не более десяти минут. Ни переговоров, ни пощады, ни милосердия.– Даймон поднимает указательные пальцы, притворяясь, что стреляет в меня.– Самого Цуру удалось вывезти из больницы – одни говорят, что его забили до смерти его же собственными клюшками для гольфа, другие – что он перебрался аж в Сингапур, где его накрыл повторный приступ. Его время вышло. К рассвету трон перешел к Нагасаки. Вопросы из зала?

– Откуда ты все это знаешь?

– Нет ничего проще. Мой отец – полицейский на содержании у Нагасаки. Дальше.

Слишком прямой ответ для такого скользкого типа.

– Что ты здесь делаешь?

– Дай закончить. Если бы это был фильм про Якудзу, уцелевшие члены группировки Цуру должны были бы объединиться с Морино и начать войну чести. Нагасаки нарушил закон и должен был быть наказан, верно? В действительности все не так интересно. Морино колеблется, теряя драгоценное время. Уцелевшие люди Цуру выясняют, с какой стороны дует ветер, и сдаются Нагасаки, поверив обещанию их помиловать. Их быстренько убивают, но это неважно. К маю Нагасаки не только прибрал к рукам операции Цуру в Токио, но и получил контроль над корейскими группировками и Триадами [83]. К июню он помогает выбирать крестного отца для внука токийского губернатора. Когда Морино отправляет к Нагасаки посланца с предложением поделить империю, Нагасаки отправляет посланца обратно, за вычетом рук и ног. К июлю Нагасаки заграбастал все, а Морино опустился до выколачивания страховых денег из владельцев борделей. Нагасаки Доставляет больше удовольствия наблюдать, как влияние Морино сходит на нет, чем пачкать себе ноги, наступая на него.

– Почему ни о чем таком не писали в газетах?

– Вы, честные японские граждане, живете на съемочной площадке, Миякэ. Вы бесплатные статисты. Наши политиканы – актеры. Но истинных режиссеров фильма, таких, как Нагасаки и Цуру, вам не видно. Постановкой руководят из-за кулис, а не с авансцены.

– Так ты мне скажешь, почему очутился здесь?

– Нас с Морино угораздило влюбиться в одну ту же девушку.

– Мириам.

Маска соскальзывает с Даймона, и я впервые вижу его настоящее лицо. Дверь со стуком открывается, и входит Ящерица.

– Леди удобно устроились?

Он щелчком открывает свой нож, подбрасывает его в воздух, ловит и указывает им на Даймона:

– Ты первый.

Даймон сползает со стойки с раковинами, продолжая смотреть на меня недоуменным взглядом. Ящерица причмокивает губами:

– Пришло время попрощаться с твоим оч-чарова-тель-ным личиком, Даймон.

Даймон улыбается в ответ:

– Ты прикупил это тряпье на благотворительной распродаже или тебе действительно кажется, что ты круто выглядишь?

Ящерица возвращает ему улыбку:

– Умно сказано.

Когда Даймон проходит мимо, Ящерица с силой бьет его по кадыку, хватает за затылок и швыряет лицом в металлическую дверь.

– У меня просто встает от немотивированного насилия,– говорит Ящерица.– Скажи еще что-нибудь умное…

С разбитым в кровь носом Даймон поднимается и, спотыкаясь, выходит в коридор. Дверь снова закрывается.

Или я схожу с ума, или стены туалета искажаются, выгибаясь внутрь. Время тоже искажается. Часы встали, я не имею ни малейшего представления о том, как долго уже здесь нахожусь. По полу бредет таракан. Набираю в ладони воду и пью. Потом начинаю играть в игру, которая часто помогает мне успокоиться: ищу Андзю в своем отражении. Я часто ловлю ее черты в верхней части своего лица. Пробую поиграть по-другому: сосредоточиваюсь на лице своей матери; отделяю ее лицо от своего; остаток должен принадлежать моему отцу. Может ли быть, что мой отец – это Риютаро Морино или Дзюн Нагасаки? Даймон намекнул, что именно по распоряжению Морино нас привезли сюда. Но он также намекнул, что Морино потерял свою власть. Потерял настолько, что не в состоянии содержать парк «кадиллаков». Я сосу бомбочку с шампанским. Болит горло. Госпожа Сасаки решит, что Аояма был прав на Мой счет: я – ни на что не годный тип без чувства ответственности. Снова появляется таракан. Рассасываю свою последнюю бомбочку. Ящерица наблюдает за мной в зеркало – я вздрагиваю.

– А вот и минута, которой ты так долго ждал, Миякэ. Отец хочет тебя видеть.

«Валгалла» – это курортный отель невероятных размеров. Когда его достроят, он будет самым шикарным в Токио. Сахарные люстры, молочные ковры, сливочные стены, серебряные светильники. Кондиционеры еще не установлены, поэтому коридоры отданы на милость солнцу, и под всем этим стеклом я уже через полминуты начинаю Сливаться потом. Густой запах коврового покрытия и свежей краски. Над дальним углом заграждения, идущего по периметру строительства, я вижу громадный купол «Ксанаду», внизу – внутренние дворики и даже искусственную реку и искусственные пещеры. Окна полностью лишают внешний мир цвета. Все окрашено в тона военной кинохроники. Воздух сухой, как в пустыне. Ящерица стучит в дверь с номером «333».

– Отец, я привел Миякэ.

Я понимаю, как ужасно ошибся. «Отец» – значит не «мой отец»; «отец» – значит «крестный отец Якудзы». Я бы рассмеялся, если бы сегодняшние события не приняли такой опасный оборот. В следующую секунду раздается хриплый голос:

– Входи!

Дверь открывается изнутри. В идеально чистом зале для совещаний за столом сидят восемь человек. Во главе стола – мужчина лет пятидесяти с небольшим.

– Дайте малышу стул.

Его голос дерет слух, как наждачная бумага. Впалые глазницы, толстые губы, покрытая пятнами шелушащаяся кожа – так обычно гримируют молодых актеров, исполняющих роли стариков,– и бородавка в углу глаза, будто огромный сосок, выросший не в том месте. Мои запоздалые опасения оправдались: если этот тролль – мой отец, то я – Кролик Миффи. Я сажусь на место подсудимого. Меня собирается судить сборище опасных незнакомцев, а я даже не знаю, в чем обвиняюсь.

– Итак,– говорит этот человек,– вот он, Эйдзи Миякэ.

– Да. А кто вы?

Смерть предоставила мне выбор. Выстрел в упор, который вышибет мне мозги, или падение с тридцати метров. Франкенштейн с помощником режиссера этого черного фарса заключают пари – какой способ я предпочту. Когда кончается надежда, уже не теряешь от страха голову. Вот и Монгол, идет ко мне по недостроенному мосту. Мой правый глаз так распух, что ночь перед ним плывет. Да, конечно же, я напуган и расстроен тем, что моя глупая жизнь заканчивается так быстро. Но больше всего на меня давит кошмар, груз которого не дает идти. Я – как скотина на бойне, ждущая, что ей размозжат череп. Зачем говорить что-то? Зачем умолять? Зачем пытаться бежать, когда единственный выход – падение в темноту? Если голова и уцелеет, то остальное тело – нет. Монгол сплевывает и кладет в рот свежую пластинку жвачки. Вынимает пистолет. После того что случилось с Андзю, мне по нескольку раз в неделю снилось, что я тону, пока у меня не появилась гитара. В тех снах я справлялся со страхом, прекращая борьбу, и сейчас я делаю то же самое. У меня осталось меньше сорока секунд. В последний раз я разворачиваю фотографию своего отца. Его лица сгиб не коснулся. Да, мы действительно похожи. Хоть в этом мои мечты сбылись. Он грузнее, чем я думал, но выглядит отлично. Касаюсь его щеки в надежде, что, где бы он ни был, он это почувствует. Далеко внизу, на отвоеванной у моря земле, слышны восклицания Ящерицы: