Сон №9 - Митчелл Дэвид Стивен. Страница 54

– Так, значит, наш взломщик обитает в этой лачуге? Воняет почище стилтонского сыра [98].

– В лачуге?! – гневно раздалось в ответ.– Оставьте мне мою лачугу и валите в свой ржавый дилижанс!

– Ага! Так ты дома, вор! Сию же минуту отдай мой манускрипт!

– А не пошел бы ты на ***, Джо Чмо!

– Мыло и вода! – выдохнула госпожа Хохлатка.

– Козел-Сочинитель опустил рога.

– При дамах!!!

Из норы высунулась крошечная лапка с оттопыренным пальцем.

– Если эта тощая птица – дама, то я *** Фрэнка Синатры! Предупреждаю: если вы не свалите отсюда на счет «пять», я быстренько пришью вам домогательство – ко вторнику вы своих ***й не признаете!

– Законность! В самом деле. Этот вопрос требует отдельного рассмотрения! Ты проник в наш почтенный дилижанс, украл занзибарскую селедку и м-мою несказанно сказочную сказку! К тому же, негодяй, мы шли слишком долго и не намерены возвращаться с пустыми руками!

– О-о-о, угрозы! Я просто ***** в штаны!

Питекантроп нетерпеливо заворчал, подобрался к конусовидной куче и снес у нее верхушку, отчего куча уменьшилась примерно на четверть. Внутри сидела потрясенная крыса, а секунду спустя – разъяренная крыса.

– Совсем на IХХХ ** рехнулся? Ты чуть башку мне не снес, неандерталец длиннорукий! ******

Козел-Сочинитель пристально посмотрел сквозь пенсне.

– Примечательный факт – наш вор является прямым сородичем mus musculus domesticus.

– Я тебе не домашняя крыса, старый хрен! Я – Единственный и Неповторимый Вольный Крыс! Ну попробовал я твоей паршивой селедки – и из-за этого весь шум-гам? А сказок никаких я и знать не знаю. Чтобы *** подтирать, у меня есть «Еженедельник японского общества изучения китов». Клянусь, если ты и дальше будешь порочить мое доброе имя, мой адвокат засудит вас по самые ***, и плакали ваши ! ***!

– Губки-мочалки! Шампуни-детергенты! – зажала уши госпожа Хохлатка.

Вольный Крыс разошелся пуще:

– Веди себя как курица, а не как яйцо! Ты здесь на полях – живи по закону маргиналий! – Вольный Крыс отдал честь одним пальцем.– Слава крысам! Наш союз един! Вольный Крыс непобедим! – с этим кличем грызун исчез в недрах полуразрушенной кучи.

Питекантроп вопросительно мыкнул.

– Согласна,– сказала госпожа Хохлатка.– Безразличие – обратная сторона заботливости.

Козел-Сочинитель печально покачал головой. У него разыгрался артрит.

– Без сомнения, друзья мои. Вольный Крыс – существо крайне неприятное, но плохие м-манеры per se [99] еще не преступление. Боюсь, что м-мистическая пропажа м-моего м-манускрипта останется неразгаданной. Давайте вернемся в почтенный дилижанс. Думаю, мы покинем здешние м-места сегодня же вечером.

Вечером на полях царило безмерное умиротворение. Госпожа Хохлатка пекла свой чудесный пирог с лопухом в утешение Козлу-Сочинителю, а Питекантроп заделывал дыру в крыше. Козел-Сочинитель закончил правку последней страницы и положил ее на поднос к остальным. Переписанная заново, несказанно сказочная сказка потеряла ту изумительную выразительность, которая осталась у него в памяти.

– Пора ужинать,– позвала госпожа Хохлатка.– Вы, должно быть, умираете с голоду, мой господин.

– Странно сказать, но я не смогу проглотить ни м-малюсенького кусочка.

– Но, мой господин! Вы же за целый день ничего не съели!

Питекантроп заворчал сквозь дыру в крыше, выражая озабоченность.

Козел-Сочинитель задумался.

– И что из того?

– Все переживаете из-за пропавших сказок, мой господин? Скоро мы уедем, и поля с их ворами и прочим добром останутся далеко позади.

Питекантроп о чем-то задумался, потом яростно замычал.

– Что еще за чертовщина, дикарь! Заткнись! Господин и так достаточно расстроен.

Козел-Сочинитель нахмурился.

– М-мой дорогой друг, что тебя так взволновало?

– Госпожа Хохлатка выронила поваренную книгу.

– Мой господин! Что это вы едите?

– А в чем дело? Это всего лишь бумажная жвачка…

– У Козла-Сочинителя отвисла челюсть. Тайное стало явным. Госпожа Хохлатка облекла правду в слова:

– Мой господин! Вы ели собственные страницы, едва успев их написать!

Слова застряли у Козла-Сочинителя в горле.

Когда начинает темнеть, я выключаю свет и жду Бунтаро на кухне: меня не видно, а сам я увижу, как он подъедет, и пойму, что это Бунтаро, а не кто-то еще. Я всматриваюсь в узор из плиток на стене, а минуты тем временем кружатся в своем предсмертном танце. Вот наконец и фары машины Бунтаро, их свет пляшет под навесом. Мне до сих пор странно, что Бунтаро существует не только за прилавком «Падающей звезды», но и где-то еще. Ненавижу зависеть. Я прожил последние девять лет, стараясь не зависеть ни от кого и ни от чего – будь то щедрость, милосердие, привязанность, сочувствие, деньги. И вот к чему я пришел. Отпираю парадную дверь.

– Привет!

– Извини, что опоздал. Сплошные пробки. Твоя лихорадка прошла?

– Превратилась в простуду.

– Так вот почему ты говоришь, как попугай. Держи: здесь упаковка «Эбису-экспорт» [100], шесть банок,– утолить жажду на крайний случай – и ужин из «Хокка-Хокка». Съешь, пока он не остыл и не стал вкусом похож на то, из чего сделан.– Он вручает мне сумку и снимает сандалии.– И сигареты. Я не знаю, что ты куришь, так что купил «Пис».

– Спасибо… Извини, нет аппетита.

– Неважно. Я полагаю, твоя пылкая страсть к никотину не угасла?

– «Пис» – это отлично.

– А почему ты сидишь в темноте?

– Просто так.

По пути в гостиную я зажигаю свет.

– Ого! – Бунтаро смотрит на мой фингал.– Красота!

– А кто сейчас в «Падающей звезде»?

– Жена. А ты думал?

– Но ведь ей нельзя волноваться. Я хотел сказать, э-э, что она ведь беременна.

– Хуже, чем беременна: она беременна, и ей скучно. Честно сказать, мы с утра немного повздорили. Она, понимаешь, устала оттого, что с ней обращаются как с китом-инвалидом,– если, мол, она посмотрит еще хоть одну дневную программу о том, как делать кукол из пластиковых бутылок, то купит пистолет. Да, если тебе интересно, она знает, что произошло. Но есть и хорошая новость: похоже, она – единственный человек в мире, кто это знает.

– Что?

– В новостях ничего. В газетах – тоже.

– Невозможно.

– Бунтаро пожимает плечами:

– Парень, ничего не было.

– Но это было.

– Нет, если этого не было в новостях.

– Ты мне веришь?

– Эй! Я всю ночь просидел за баранкой, вспомни об этом, дурень.

– Значит, все – выстрелы, взрывы?..

– Засекречено. Или, возможно, все замели до того, как полиция успела что-нибудь узнать. Якудза сама убирает за собой дерьмо, вот если бы она так же скрывала свой аппетит. Благодари судьбу, парень. Значит, нам одной заботой меньше.

– А как же с управляющим патинко?

– Да мало ли что? Выпал из окна, когда полез менять перегоревшую лампочку.

Мы выходим с сад и курим на ступеньках. Сумерки растворяются в темноте. В пруду плещется карп. Я выключаю свет, чтобы не налетела мошкара. Лягушки квакают то тише, то громче.

– Скажи, деревенский житель, чем лягушки отличаются от жаб? – спрашивает Бунтаро.

– Жабы живут вечно. Лягушки прыгают под колеса.

– С меня брали налоги на твое обучение.

– Бунтаро, еще одна вещь. Помнишь, я говорил про кошку. .

– Эта животина? Да их с моей женой уже водой не разлить. Ее будущее обеспечено. Пора кормить рыб.

Он заходит в дом и возвращается с коробкой чего-то рассыпчатого, пахнущего так же, как еда из «Хокка-Хокка». Мы по очереди кидаем в пруд щепотки корма. Карп молотит хвостом и хлюпает.

– Бунтаро, я действительно тебе очень благодарен.

– За рыбий корм? Пустяки.

– Я не о рыбьем корме.

– А, сигареты. Потом расплатишься.