Унесенные ветром. Том 1 - Митчелл Маргарет. Страница 88

Капитан Эшберн ничего не ответил, и доктор Мид, потеряв терпение, загремел:

— Наши солдаты и раньше сражались без сапог и с пустым желудком и одерживали победы. И они снова будут сражаться и победят! Говорю вам: генерала Джонстона не выбить с его позиций! Горные твердыни всегда, во все времена служили надежным оплотом против захватчиков. Вспомните.., вспомните про Фермопилы!

Как ни старалась Скарлетт что-нибудь вспомнить, слово «Фермопилы» ничего ей не говорило.

— Но они же погибли там все, при Фермопилах, все до единого солдата, разве не так, доктор? — спросил Ретт, и губы его дрогнули — он, казалось, с трудом сдерживал смех.

— Вы, должно быть, смеетесь надо мной, молодой человек!

— Что вы, доктор! Помилуйте! Вы меня не поняли. Я просто хотел получить у вас справку. Я плохо помню античную историю. — Если потребуется, наши солдаты тоже полягут все до единого, но не допустят, чтобы янки продвинулись в глубь Джорджии, — решительно заявил доктор. — Только этого не будет. Они выбьют янки из пределов Джорджии после первой же схватки.

Тетушка Питтипэт торопливо поднялась с кресла и попросила Скарлетт сыграть для гостей что-нибудь на фортепьяно и спеть. Она видела, что разговор быстро принимает бурный и опасный оборот.

Она с самого начала знала, что не обойдется без неприятностей, если оставить Ретта Батлера ужинать. С ним никогда не обходится без неприятностей. Она просто не понимала, как этот человек умудряется всегда всех бесить. О господи, господи! И что только Скарлетт находит в нем! И как дорогая Мелани решается его защищать!

Скарлетт поспешно направилась в гостиную, а на веранде воцарилась тишина, насыщенная неприязнью к Ретту Батлеру. Как может кто-то не верить всем сердцем и всей душой в непобедимость генерала Джонстона и его солдат? Верить — это священный долг каждого. А тот, чье вероломство лишило его этой веры, должен хотя бы из чувства приличия держать язык за зубами.

Скарлетт взяла несколько аккордов, и из гостиной донеслись печальные и нежные слова популярной песни:

— «В поту золотистые кудри…» — грустило глуховатое сопрано Скарлетт. Тут Фэнни, приподнявшись с кресла, крикнула слабым, сдавленным голосом:

— Спойте что-нибудь другое!

Музыка оборвалась. Скарлетт растерянно умолкла. Затем поспешно заиграла вступление к «Серым мундирам», но, вспомнив, как трагичен конец и этой песни, совсем смешалась и взяла неверный аккорд. После этого фортепьяно некоторое время молчало, ибо Скарлетт окончательно стала в тупик: во всех песнях была печаль, смерть, разлука.

Ретт встал, положил Уэйда на колени Фэнни Элсинг и скрылся в гостиной.

— Сыграйте «Мой дом, мой Кентукки», — спокойно подсказал он, и Скарлетт обрадованно заиграла и запела. Сочный бас Ретта вторил ей, и когда они начали второй куплет, напряжение на веранде стало ослабевать, хотя, видит бег, и эту песню никак нельзя было назвать веселой.

Пока что все предсказания доктора Мида сбывались. Генерал Джонстон и в самом деле стоял как неприступный, несокрушимый бастион в горах под Далтоном в ста милях от Атланты. Так незыблемо он стоял и так ожесточенно противился стремлению Шермана проникнуть в долину и двинуться к Атланте, что янки отошли назад и созвали совещание. Поскольку им не удавалось прорвать серые линии ударом в лоб, они под покровом ночи пошли горными тропами в обход, рассчитывая напасть на Джонстона с тыла и перерезать железнодорожные пути у Резаки, в пятнадцати милях от Далтона.

Как только эти две драгоценные полоски стали оказались под угрозой, конфедераты покинули с такой отчаянной решимостью защищаемые ими стрелковые гнезда и форсированным маршем при блеске звезд двинулись к Резаке наиболее коротким, прямым путем, и янки, спустившись с предгорий, вышли прямо на них, но войска южан были уже готовы к встрече: брустверы возведены, батареи расставлены, солдаты лежали в окопах, ощетинившись штыками, — все было как под Далтоном.

Когда от раненых, прибывавших из Далтона, начали поступать отрывочные сведения об отступлении старины Джо к Резаке, Атланта была удивлена и слегка встревожена. Маленькое темное облачко появилось на северо-западе — первый вестник надвигающейся летней грозы.

О чем думает генерал, позволяя янки продвинуться на восемнадцать миль в глубь Джорджии? Горы — это природная, естественная крепость, вот и доктор Мид так говорил. Почему же старина Джо не задержал противника там?

Войска Джонстона оказали отчаянное сопротивление у Резаки и снова отразили атаку янки, но Шерман повторил свой фланкирующий маневр, обошел противника, взяв его в полукольцо, переправился через реку Оостанаула и создал угрозу железнодорожной линии в тылу у конфедератов. И снова серые мундиры спешно покинули свои красные глиняные окопы, чтобы отстоять железнодорожное полотно, и, усталые, измотанные боями, переходами, недосыпанием и как всегда голодные, совершили еще один быстрый бросок в глубь долины. Опередив янки, они вышли к маленькому селению Калхоун, в шести милях от Резаки, окопались и к приходу янки готовы были к обороне. Атака повторилась, завязалась жестокая схватка, и нападение было отбито. Измученные конфедераты повалились на землю, побросав винтовки, моля бога о передышке, об отдыхе. Но отдыха для них не было. Шерман неумолимо, шаг за шагом приближался, обходя их с флангов, вынуждая снова и снова отступать, дабы удерживать железнодорожные пути у себя за спиной.

Конфедераты спали на ходу, слишком измученные, чтобы о чем-нибудь думать. Но когда их сознание в какой-то миг прояснялось, они верили в старину Джо. Они понимали, что отступают, но знали также, что ни разу не были побиты. Просто их было слишком мало, чтобы одновременно и удерживать позиции, и препятствовать обходным маневрам Шермана. Они могли побить янки и били их всякий раз, когда те останавливались и вступали в схватку. Каков будет конец этого отступления, они не знали. Но старина Джо знал, что делает, и этого им было довольно. Он искусно проводил отступление, ибо убитых с их стороны было немного, а янки они поубивали и забрали в плен великое множество. Сами они не потеряли ни одного фургона и только четыре орудия. Не потеряли они и железнодорожных путей у себя в тылу. Шерману не удалось их захватить — не помогли ни фронтальные атаки, ни кавалерийские налеты, ни обходные маневры.

Железная дорога. Она по-прежнему была в их руках — эти узкие полоски металла, убегавшие, виясь, по залитым солнцем полям вдаль, к Атланте. Люди устраивались на ночлег так, чтобы видеть поблескивавшие при свете звезд рельсы. Люди падали, сраженные пулей, и последнее, что видел их угасающий взор, были сверкающие под беспощадным солнцем рельсы и струящееся над ними знойное марево.

Войска отходили в глубь страны по долине, а впереди них откатывалась армия беженцев. Плантаторы и безземельные, богатые и бедные, белые и черные, женщины и дети, старики и калеки, раненые и умирающие и даже женщины на сносях запрудили дороги к Атланте: они шли пешком, они ехали на поездах, верхом, в экипажах, на повозках, доверху загруженных сундуками и всякой домашней утварью… На пять миль впереди отступающей армии катилась волна беженцев, застревая в Резаке, в Калхоуне, Кингстоне — каждый раз в надежде услышать, что янки отброшены назад и путь домой свободен. Но не было для них пути обратно по этой солнечной долине. Серые ряды солдат проходили мимо покинутых поместий, брошенных ферм, опустевших хижин с распахнутыми настежь дверями. Кое-где можно было увидеть одинокую фигуру женщины, не покинувшей родного гнезда, и возле нее кучку перепуганных рабов. Женщины выходили на дорогу, чтобы приветствовать солдат, напоить жаждущих свежей водой, принесенной в ведерке из колодца, перевязать раненых или похоронить мертвых на своем семейном кладбище. Но чаще солнечная долина казалась совсем безлюдной и заброшенной — лишь палимые солнцем посевы одиноко стояли в полях.