Владычица Рима - Мизина Тамара. Страница 9

– Вы хотите заключить перемирие?

– Пока нет. Пока. Но не станем же мы покорять Рим. Следовательно, перемирие неизбежно.

– Да, госпожа, – довод девочки был безупречен. Откинувшись на жесткое изголовье, римлянин поднял глаза к потолку. Боль ушла из сердца, а по телу растеклась нежная и приятная слабость. – За все время службы —ни царапины и вот… Товарищи меня просто засмеют.

– Не засмеют, – в глазах девочки сверкнули задорные огоньки. – К вечеру половина из ваших будет жаловаться на сердце. И знаешь, кто начнет первым? Гальба! Будешь спорить? Ставлю мой амулет против медной монеты.

– Нет, госпожа, – юноша нахмурился. – У меня нет даже медяка, а голову свою я поставить не могу. Госпожа и так снимет ее, лишь только пожелает.

Девочка примирительно улыбнулась:

– Твоя голова мне не нужна. Понимаешь, Луций, от снятой головы нет никакого проку, а так ты очень приятный собеседник. Не хочешь спорить – не надо. Будем считать, что я не очень удачно пошутила.

За ковровой дверью негромко переговаривались. Девочка приложила ухо к щели. Римлянин напряженно следил за ней, потом спросил шепотом:

– О чем там говорят, госпожа?

Лиина ответила кратко, словно черту подвела:

– О многом, – оторвавшись, наконец, от щели, она спросила: – Есть хочешь?

И, не дожидаясь ответа, достала и передала ему хлеб с сыром. Есть Луций не хотел и потому, через силу сжевав несколько крошек, отложил еду, спросил у наблюдавшей за ним девочки:

– Зачем юная госпожа так пристально смотрит на своего раба?

Усмехнувшись, Лиина взяла его за запястье, вслушалась в трепет кровяных жил, потом сдвинула тунику на левом плече. Приподнявшись, юноша расстегнул застежку, обнажая грудь. Черные глаза его смотрели влажно, под полуоткрытыми, обветренными губами так же влажно поблескивала белая полоска зубов. Не обращая внимания на многозначительный взгляд пленника, Лиина приложила к его груди деревянную трубочку, наклонилась к ней…

Юноша поднял руку. Пальцы скользнули по плечу девушки и тут же инстинктивно отдернулись, прикрыв горящую щеку. Лиина выпрямилась, взяла его пальцами за подбородок (лицо ее при этом выражало беспредельную скуку) и наотмашь влепила ему вторую пощечину. По другой щеке. Потом, будто ничего не произошло, подняла упавшую трубочку и опять приложила к его груди, прослушав, хмыкнула удовлетворенно, заметила с той же скукой в голосе:

– Не надо так громко стучать зубами. Больше пощечин не будет.

– Госпожа простит ничтожному рабу его дерзость?

Глядя в расширенные от ужаса зрачки юноши, Лиина процедила презрительно:

– Римлянин опять спешит. На рынок его пока что не выводили. Две пощечины за спешку – вполне достаточно, – и уже нормальным голосом закончила: – Спи лучше, на ногах не стоишь, а туда же!

– Виноват, госпожа, сплю, госпожа, – юноша поспешно сомкнул веки. Он слышал, как девочка отошла, некоторое время вслушивался в шорохи, пытаясь угадать, что она делает, и не заметил, как уснул.

До Лиины донеслись голоса из шатра. Она затаила дыхание.

Разговор, похоже, шел серьезный. Предводители обсуждали, что делать дальше. Никто не спорил, что не стоит ждать, пока римляне узнают о поражении и вышлют новую армию. Самым разумным сейчас было воспользоваться их недолгой растерянностью и нанести несколько выверенных и сильных ударов по небольшим гарнизонам. Желательно сделать это в разных местах и, насколько возможно, одновременно. Заодно это помогло бы избежать безделья в армии восставших. Безделья, более опасного, нежели самая неравная битва. Мнения расходились в одном: надо ли дробить армию? За единые силы были Урл и Авес, против – женщина и Зефар.

– Нас просто раздавят поодиночке, – горячился Авес.

– Нас и так раздавят, – возражала женщина. – Если римляне двинут против нас хотя бы половину своих сил, мы не устоим. Даже половины будет много.

– Наша армия растет с каждым днем!

– Она застаивается, как вода в болоте. Римлян сдерживает дисциплина, а нас? Откуда дисциплина в нашей армии, если ей без году неделя? Нам нельзя без драки. И почему вы так боитесь разделиться? Каждый из вас возьмет примерно по трети армии, и мне оставите человек триста. Когда бы римляне ни надумали нас уничтожить, мы всегда успеем соединиться и разбить их окончательно.

– Сейчас нас мало, так неужели тогда будет больше?

– Будет, Авес, и ты это знаешь. Чем больше за нами побед, чем богаче наша добыча, тем больше людей станет искать нас.

– Неучи, деревенщина. И с ними бить римлян?

– Других нет, Урл. И не будет.

– Рискованно все это. А вдруг римляне догадаются переловить нас поодиночке?

– Обязательно догадаются, Авес. Они не так глупы, как нам хотелось бы. Но не мне же учить вас с Зефаром, что ввязываться надо только в те схватки, где победа заранее ваша, что смотреть надо зорко, бегать быстро – все это вы знаете и без моих советов. У нас нет выбора. Нам придется бить первыми и удирать, пока римляне не нанесли ответного удара.

– Ну хорошо, мы не будем давать римлянам благодушествовать, а что будет делать госпожа?

– То же самое, Урл. Беспокоить римлян, обучать новичков, вести разведку. Две трети наших успехов строились на хорошей осведомленности.

– А молодая госпожа будет развлекаться с римлянами?

– Она моя дочь, Авес, – женщина в первый раз повысила голос, и слова ее зазвучали высокомерно. – Лиина – моя дочь, – повторила она, – и уже потому не унизит свою гордость бесчестным деянием. И потом, – в голосе ее сверкнула насмешливая лукавинка, – ты сам привел их, чтобы развлечь нас. Мы рады твоему подарку и развлекаться будем так, как сочтем нужным.

– Я просто забочусь о чести госпожи.

– О! Конечно! Но думаю, что о своей чести мы и сами сумеем позаботиться.

– Честь госпожи – не только ее забота, – возразил Урл. – Если воины покоряются женщине – она должна быть не только мудра, но и целомудренна.

– Римлян привели вы, – резко остановила его женщина. – И теперь даже если вы перережете их, ничто не изменится. Весть пущена по языкам. Так что не будем говорить о том, что мы не в силах ни изменить, ни остановить. Поговорим о другом. Сейчас мне интересно услышать, что думают о нас римляне, – она хлопнула в ладоши, приказала вошедшему воину: – Приведи сюда старого римлянина.

Гай Луций Помпоний вошел в шатер с гордо поднятой головой, поднял руку в знак приветствия, чуть покосившись при этом на разбойничью физиономию незнакомого ему воина. Урл спросил его с едва прикрытой издевкой:

– Когда благородный римлянин Гай Помпоний видел в последний раз благородного римлянина Гая Лициния Октавиана?

– Неделю назад.

– И о чем же говорили великие сыны великого Рима?

– О предстоящем походе и о том, как лучше прекратить ваши бесчинства.

– Разве защищать свою землю считается бесчинством? – возмутился Авес.

– Вы не признаете честного боя. Вы бьете из-за угла. Это война не по правилам.

– Должно быть, – вмешался Зефар, – честный бой, по мнению римлян, это когда бьют они, а нечестный – когда бьют их.

Все, находившиеся в шатре, рассмеялись, кроме пленника. Даже женщина улыбнулась.

– Что вы собираетесь сделать с нами?

– Да вот, понимаешь ли, – осклабился Зефар, – никак не можем решить: то ли удавить вас, то ли распять, то ли попросту прирезать. А может, утопить? Не посоветуешь ли чего, благородный римлянин? Не подскажут ли чего твои Боги?

– Мы не разбойники и не беглые рабы! Мы – пленные! – почти высокомерно ответил Гай Луций Помпоний.

– Так ведь воины, которых вы взяли после боя в Черной долине, тоже не были ни ворами, ни рабами, но их-то вы развесили на крестах. Я это хорошо помню. И не только я, – зло произнес, почти прорычал Зефар.

– Они отказались сдаться.

– Так что же говорил тебе Гай Лициний Октавиан? – прервала спор Урла с Помпонием женщина.

– Приказал разбить вас и в наказание за бунт уничтожить.

– Ну и как? Уничтожили?

– Авес, не перебивай, —жестко произнесла женщина и снова обратилась к Помпонию: – Что еще говорил благородный Гай Лициний Октавиан?