Дао - Молчанов Андрей Алексеевич. Страница 10

Когда я остался один, то почувствовал опустошение и радость – спокойную, как улыбка впавшего в транс медитации Будды.

В келью, сквозь прорубленное в камне окно входил прямоугольный столб света. Ни пылинки не было в нем.

Я спустил ноги на холодные, растрескавшиеся плиты.

Что же… Я что-то сделал. Я не знаю зачем и ради чего, но это труд. Увенчавшийся удачей. И я действительно рад. Как всякий человек рад завершению труда своего, даже если тот оказался бессмыслен при подведении окончательного итога. Суета любого труда окрыляет человека. Почему мы так странно устроены, кто ответит? Происходящего с нами не объяснить нам самим, как не объяснит себе белка, почему она бежит в своем колесе – бездумно и непрестанно.

Воздух дрогнул от внезапного тяжелого гуда. Это пилот опробовал двигатели, готовя вертолет к дальнему перелету. Он тоже приступил к работе. И радость его труда, наверное, только в кредитках… Нет, еще в парении над землей. Как радость труда уже выздоровевшего Сухого Бамбука в схватке, хитрых комбинациях, искусстве подчинить людей… у всех есть какая-то радость в том, что они делают за счет растраты дарованной им жизни. И эта радость для многих – олицетворение смысла жизни.

Значит, многие счастливы. Нет?

10.

Чан Ванли был красив. В известном смысле, конечно, но все же. Надменно иссохшим лицом умудренного властолюбца, алым кардинальским халатом, перстнями, колодами позолоченных сандалий на босу ногу, наконец, своим необходимым соответствием антикварной изысканности антуража приемной, где все, от мрамора пола до гобеленов, было тронуто клыками времени, но едва, словно этот осторожный прикус являл пробу на вечность вещей, что со всей тайной своего благословения свыше принадлежали Чан Ванли, также, казалось, отмеченному неким Знаком. Вероятно, я обманывался, и Знак составляли лишь отражения предметов, отблески их нетленной сути, собранные в призме жалкого старца, в гранях струящегося шелка его рясы, в морщинах отскобленных щек.

Перед благолепным Чан Ванли стоял я – в маске внимания.

Сухой Бамбук в костюме и дурацкой соломенной шляпе прилизанным хищником скучал на стуле в углу и, паралитически выставив ноги, гипнотизировал себя антрацитовым блеском штиблет. Цивильная одежда была для него подобием гипса, и сейчас, жмурясь на глянец гуталина, он, конечно же, вспоминал подпыленное голенище удобного сапожка и легкую безрукавочку, что так славно потакала игре мучимых нерастраченной энергией мышц.

– Я все знаю, – доложил мне Чан Ванли смиренно. – Вы все – подлецы, предатели и негодяи. Я же чересчур добр к вам… был!

Вы станете оправдываться… Так. Хорошо. Послушаем. Как выглядит дело с вашей точки зрения? Интересно.

– Мы прилетели, – с уважением начал я. – Расположились в монастыре. Хьюи устроил гулянку. Все перепились, играли в карты… Тун тоже… Кто-то облил его томатным соусом…

– Соком, – поправил Сухой Бамбук тупо.

– Существенная деталь, – сказал Чан Ванли смиренно.

– Соком, – согласился я. – Я в это время спал… Ну, он отправился к озеру. Очевидно, был пьян, утонул…

На лице Чан Ванли проступила скука. Он дернул шнур звонка и негромко сказал в сторону приоткрывшейся двери:

– Хьюи сюда.

Вошел Хьюи – бледный и скромный. Многократно кланяясь. В шортах. С испуганной улыбкой.

– Брат Тао, – произнес Чан Ванли, размышляя о чем-то отвлеченном. – Сегодня вы зашьете этому псу таблетки. Полагаю, они в значительной степени повлияют на его контакт с рюмкой. И горе будет тебе… – Он вяло погрозил пальцем подобравшемуся, потному от страха Хьюи, – если ты посмеешь избавиться от них!

Сегодня же… вы поняли, брат Тао?

– Если сегодня же – он умрет, – посмел возразить я. —

Операции такого рода предшествует некоторый период: десять дней; организм должен очиститься, иначе…

– Прекрасно. Десять дней.

– Ты будешь свободен от всех обязанностей, – сказал я Хьюи в попытке подсластить пилюлю.

– А он их что, исполняет? – осведомился старец с гримасой ухмылки.

– У тебя будет высокая тепература, – продолжил я в сторону затравленно кивающего Хьюи. – Я введу лекарство, и полторы недели ты не сможешь подняться с постели…

Чан Ванли, слушая, умиротворенно прикрыл глаза.

– Но, господа… – лепетал Хьюи, ползая у шефа в ногах. —

Я не буду и так… Я боюсь!

– Убрать этого, – вскользь проронил старец, обернувшись к двери, и Хьюи сноровисто вытащили под локотки вон.

Мерцающими камнями перстней Чан Ванли бережно коснулся лба, замер, страдальчески смежив веки, будто оглушенный приступом головной боли; затем сквозь растопыренные пальцы как бы испуганно воззрился на нас. И – начался театрализованный фарс разноса.

– Погиб человек! Наш брат! – вскричал Чан Ванли патетически. – И виноваты в его смерти вы! За что я вам плачу?

Безответственные дармоеды! У одного – понос, у другого – только и мысль, чтобы приложиться к бутылке, у вас, брат Тао, вовсе хроническая эйфория – плевать на все… Н-не понимаю. Вы были обязаны взять командование на себя! Пресечь пьянство!

Зачинщиков наказать!

– Но каким образом, позвольте…

– Молчать! Что? Каким образом? Расстрелять! Да! И я бы одобрил! А ты? – Он вывернул ладонь, целя ею как клинком в понурого Сухого Бамбука. – Как ты посмел оставить группу? Ты не имел никакого права болеть! Потом, что за болезнь – понос?

Чушь. В вертолете есть пулеметные люки, в конце концов…

Неженки, бездельники, пустозвоны! Кстати, – щепотка пальцев, собранная в острие, теперь указывала на меня, – ответьте, зачем нужен этот Тибет? Я рискую техникой, людьми, трачу горючеее…

Я каждый раз с трудом покупаю маршрут у пограничной охраны…

Хватит, существуют пределы!

– Но откуда брать сырье для лекарств?

– Найдите агентов. Молчать! Я говорю! Есть люди, умеющие достать все, лишь бы им платили. И мы будем платить, и это обойдется куда дешевле, будьте уверены! Вы же просто лентяй и никогда о подобных вариантах не думали, вот и все. Теперь – задумайтесь!

Я знал, что беспокоило Чан Ванли… Тун мог оказаться жив, и его встреча с властями…

– Затем вы плохо осмотрели берег… – продолжил Чан Ванли озабоченно. – Надо было обыскать дно озера… Нет, бестолковые, безынициативные… тьфу! – Лицо его столо угрюмо. – Я наказываю вас утратой доверия.

– Господин. К вам господин Робинс, – сказал из-за двери на ноте безупречного терпения сытый баритон лакея.

– Вон! Оба! – засуетился шеф. – Эй, там! Пусть он войдет… А!… вы останьтесь, брат Тао.

И появился Робинс. Раскланялся. Посмотрел на меня. При этом один глаз его выражал холодную тревогу, другой – радость, подобающую ситуации.

– Ах, мистер Тао! – развел он руки, как обороняющийся краб клешни. – Я так хотел поговорить с вами, но вы отсутствовали…

А сегодня я улетаю. Обстоятельства… Впрочем, обязательно заеду попрощаться. И возьму заодно лекарство. Если, конечно, вы его приготовили. То… – Он выждал паузу. – Тибетское.

Успокаивающее, хе-хе…

– Я сделал все от меня зависящее. И, думаю, сделал хорошо.

– Не сомневаюсь, – откликнулся Робинс. – Особенно после того, что я слышал о вашем искусстве от господина Чан Ванли…

А такой мудрый человек как господин Чан Ванли никогда не ошибается в людях, и к опрометчивым характеристикам не склонен…

– Ну полно, полно, – польщенно отмахнулся шеф.

– Я буду в клинике через час, – сказал я. – Так что к вашим услугам, жду…

– Господа, – вмешался Чан Ванли елейно, – Сожалею, но вряд ли у вас будет сколько-нибудь времени… Некоторые проблемы с вашим багажом, мистер Робинс. Я потому вас, собственно, и пригласил. Сейчас мы должны ехать в Кай-Так [3], обсудить там кое-что с таможней… Ваши вещи из отеля доставят мои люди, они же оплатят счета… Кстати, бра… мистер Тао сам может привезти лекарство. – Впрочем, нет. Я пошлю в клинику человека, он возьмет и доставит. На таможне некоторая неразбериха… До свидания, мистер Тао, мы спешим.