Падение «Вавилона» - Молчанов Андрей Алексеевич. Страница 16
Басеев медленно поднялся. В ошарашенном взгляде его отчетливо читалась стылая ненависть.
— Продолжаем… — хрипло выдохнул он, уже куда как более осторожно приближаясь ко мне.
Я раздумывал… Горец, похоже, еще не осознал, что все мной совершенное — тоже подыгрыш, жестко ограниченный рамками чисто борцовской схватки, пусть с элементами неведомого для Басеева айкидо и джиу-джитсу, однако весь этот спорт с его пустыми подсечками и подножками мог длиться, во-первых, до бесконечности, а во-вторых, моя победа наверняка означала такое дальнейшее угнетение по службе, перед которым меркли все предыдущие неприятности и унижения.
Басеев оскалил зубы и пригнулся, готовясь броситься мне под ноги.
Настал момент, называемый у летчиков временем принятия решения.
И я принял решение. Будь что будет!
Ударом ноги в лоб я лейтенанта не просто разогнул, но даже и расправил в плечах.
На какой-то миг он вытянуто завис в воздухе, горделиво и как— то изумленно озирая пространство спортзала, и в ту же секунду я, не меняя положения ноги, замершей в классической горизонтальной растяжке, в три коротких касания простучал его печень, промежность и желудочно-кишечный тракт.
Я бил на результат, понимая, что либерализм полумер может иметь для меня в дальнейшем не менее тяжкие последствия, чем даже летальный — для Басеева, естественно! — исход поединка. До распределения по сержантским школам и ротам оставались считанные дни, и я желал провести их вне общества мстительного горца.
Басеев неподвижно распластался на ковре. Из угла его тонкого рта тянулась перевито черная ниточка крови.
— Чего смотришь? — спросил я одеревеневшего помкомвзвода, опасливо склонившегося над своим непосредственным начальником. — Видишь, переборщили слегка… Увлеклись. Зови доктора.
Далее началась кутерьма белых халатов, офицерских погон, пострадавшего самбиста увезли в реанимацию окружного госпиталя, а я, написав объяснительную, что, мол, как просили, так и боролся, улегся спать, заслуженно избежав тягостного ночного наряда по чистке гнилого картофеля.
Утро следующего дня было посвящено дополнительным допросам, поскольку из госпиталя сообщили, что состояние лейтенанта крайне тяжелое: черепно-мозговая травма, повреждение шейных позвонков, печени, селезенки, сильнейший ушиб гениталий…
Я стоял навытяжку перед командиром полка, топавшему на меня ногами и изрыгавшему десятки страшных проклятий.
— Кого к нам присылают! Каких-то убийц! — бушевал командир.
— Он сам хотел, — реагировал я.
— Чтобы ты его сделал калекой?
— Весь взвод подтвердит…
— Подтвердит! Это же, блядь, надо с такой силой!..
— Выполнял приказ.
— Тебя в спецназ бы запрячь, а не к нам!
— Я готов…
— Вон отсюда! Тебе это будет чревато боком! В дисбате сгною!
Выйдя из кабинета, я услышал через закрытую дверь телефонный звонок и голос командира, произнесший:
— Спортивная травма, товарищ генерал… Да, мастер по самбо… Но видите, какой лось попался… Так точно, сам напросился… — И уже себе под нос, положив трубку: — Мудак! С кавказских гор.
Накануне распределения новобранцев в боевые подразделения и школы сержантов я заступил в наряд по роте, и, убираясь в канцелярии, увидел на столе командира аккуратные стопки серых казенных папок с личными делами, специально, видимо, приготовленных для ознакомления начальству.
Поверх каждой стопки лежал лист бумаги с начертанным на нем наименованием того или иного подразделения.
Подметая канцелярский пол, я одновременно пробегал глазами по маркировке на стопках:
«Первая рота».
Конвоирование в поездах. Что ж, живая служба, даже в чем-то забавная. Особенно, говорят, на женских этапах…
Вторая, третья, четвертая…
Это все здесь, в Ростове…
«Автотранспортная».
Туда меня с моим индийским водительским удостоверением возьмут едва ли.
«Калач-на-Дону»…
Школа строевых сержантов.
Место, по слухам, жуткое. Тот же дисбат. Муштра и измывательства круглые сутки. Лучше — опять-таки по слухам — в зону, чем в такую учебку…
«Батальон милиции».
Вариант сладкий. Город, относительная свобода перемещений, много свободного времени… Ну, хулиганы, понятное дело. Но хулиганы лично меня не пугали.
Далее пошли роты периферийные: Батайск, Новошахтинск… Судьба тех, кто попадал туда, определялась в двух словах: вышка и автомат.
Наконец, самое неблагоприятное место — под Элистой.
Безжизнененное пространство с промозглыми зимними ветрами, знойным летним адом, вселенским осенне-весенним болотом… Тухлая привозная вода, зверствующий гепатит…
Я быстро просмотрел стопку.
Точно! Именно в солончаки под Элисту и направлялся Анатолий Подкопаев для несения постовой службы по охране одной из зон строгого режима.
Привет от лейтенанта Басеева — вопросов нет!
Маркировка же последней стопки меня поразила:
«Москва. Инструкторы.»
Я слышал, что некоторым счастливчикам после учебки удается попасть в столицу, где готовят инструкторов ИТСО — то есть инженерно-технических средств охраны объектов, специалистов по средствам связи, сигнализации и разного рода заграждениям, препятствующим побегу хитроумных зеков, но после пережитых злоключений мечта о Москве казалась столь эфемерной, столь ирреальной…
Памятуя призывной пункт, я отработанным жестом переместил свою папку в ту стопку, в которой, по моему разумению, ей и полагалось находиться, после чего, подхватив веник и совок с мусором, канцелярию покинул, полностью положившись на волю Божью.
Вечером того же дня я был вызван в знакомую канцелярию для собеседования с комиссией по распределению.
Возглавлял комиссию неизвестный мне доселе лысый подполковник с пористым красным носом и пропитым оперным басом.
— Так, — сказал подполковник, — Подкопаев… У вас, Подкопаев, что, техническое образование?..
— Работал в области авиации и космоса, — поведал я, памятуя индийскую эпопею.
— Как?.. — вопросил командир моей роты, сидевший рядом и, вероятно, именно своей волей распределивший меня в ряды постовых.
Тем более пострадавший Басеев находился с ним в отношениях глубоко дружеских.
— Но, — произнес подполковник, в раздумье листая мое дело, — у вас же гражданская специальность — переводчик…
— Инженер-переводчик, — соврал я честным и твердым голосом.
И далее привел ряд зазубренных мной технических терминов, почерпнутых из рабочих бесед военных спецов.
— Это ошибка! — потрясенно произнес комроты. — Он направлялся в другой полк, в Элисту!
— Правильно! Ошибка! — согласился подполковник, глубокомысленно поджав губы. — И ее мы исправим! Это надо же!.. Специалист… буквально международного класса… едва не угодил на вышку! Вы правы, капитан, с Элистой у нас недоразумение… А вы, Подкопаев, собирайтесь: отбываете в Москву уже через два часа, так что в темпе, голубчик, в темпе… И давайте следующего, капитан…
— Есть, — сказал капитан, пронзительно на меня взглянув.
Даже, я бы сказал, подчеркнуто пронзительно. С пониманием, то есть, откуда ветер дунул.
Но поезд, что называется, уже ушел.
В Москву.
От учебки, заснеженного строевого плаца, замерзших луж, увечного горца Басеева и вообще всех ростовских военнослужащих.
Стоя в холодном тамбуре и вглядываясь в редкие придорожные огни, я, радостно-возбужденный, наивно мечтал то ли о какой-то радужной будущей реальности, то ли просто о близкой, но казавшейся невероятной встрече с родным городом, то ли о возвращении неведомым образом в прежний индийский рай…
Меня опьяняла свобода. Свобода просто стоять в заплеванном тамбуре и глупо смотреть в темноту. Сколько хочешь. Хотя бы и всю ночь.
Сопровождающий меня офицер усердно охмурял проводницу и нюансами моего времяпрепровождения не интересовался.
5.
Месяц ростовской учебки явился для меня целой вечностью, пролегшей между нынешним солдатским существованием и той прошлой жизнью, в которой выкрики: «ко мне!», «смирно!», «лежать!», «вперед!» — казались предназначенными исключительно для служебных собак, но никак не для представителей рода человеческого, однако к чему только не привыкаешь, и вскоре я смирился и с оскорбительными для слуха командами, и с тем, что к безмятежному прошлому отныне возврата не предвидится.