Наследники империи - Молитвин Павел Вячеславович. Страница 27

— А ну стой! Отпусти девчонку! Брось оружие! — прогремел командир дозора, и мечи его товарищей со звоном вылетели из ножен.

— Этого нам только не хватало! — упавшим голосом пробормотал Хималь. Если они дознаются, кто мы, хлопот не оберешься. Трудно будет объяснить этот маскарад, не вдаваясь в подробности.

— Подробности им знать ни к чему, — согласилась Мисаурэнь и обратилась к предводителю стражников: — О доблестный воин, меня не похищали! Для беспокойства нет причин!

— Отдайте оружие и следуйте за нами! Шум, поднятый вами, доказывает, что причины для беспокойства имеются.

— Хватит болтать! — Хималь, оттеснив товарищей, выступил вперед, и клинок его с лязгом скрестился с мечом стражника. Ниврал бросился на помощь своему господину, и Эмрику не оставалось ничего иного, как пустить в ход прихваченные в подвале мечи. Он полагал, что если бы спаситель его со сбившейся набок фальшивой бородой дал ему переговорить со стражниками, боя можно было бы избежать, но юношам свойственна поспешность. Приноравливаясь к новому оружию, Эмрик размышлял о том, что прежде не особо искусно владел мечом, однако Мгал потратил много труда, чтобы превратить их, с Гилем в отменных рубак, и негоже позорить память учителя…

Проковыляв к покосившейся деревянной ограде, Мисаурэнь с замиранием сердца следила за тем, как изогнутые мечи Эмрика приняли удар тяжелого палаша, как безрассудно орудует кинком Хималь и мастерски парирует выпады нападавших Ниврал. Клинки, скрещиваясь с чистым звоном, высекали густые снопы искр, и первые мгновения девушке казалось, что ее товарищи обречены, уж очень быстро сумели стражники взять их в кольцо, очень дружно и уверенно наседали. Но первое впечатление было обманчивым. Меч Хималя, чиркнув по руке атакующего, заставил того попятиться. Ниврал, отразив град ударов, сделал стремительный выпад, и один из его противников согнулся и, выронив оружие, схватился за живот. Клинки Эмрика, сперва только отклонявшие и отражавшие удары, постепенно стали наращивать темп и вскоре уподобились сияющим смертоносным лучам, вычерчивавшим затейливый рисунок, пришедшийся весьма не по нраву стражникам, привыкшим иметь дело с подвыпившими ремесленниками, рыбаками и матросами, которых можно утихомирить несколькими зуботычинами. Вот мечи Эмрика поочередно коснулись одного противника, другого, зубовный скрежет и стоны подтвердили точность ударов, которые в сумраке ночи трудно было даже заметить.

— Остановитесь! Прекратите ради всех богов! — неожиданно решившись, воззвала Мисаурэнь звенящим голосом. — Мечи в ножны! Довольно кровопролития!..

Голос ее набрал силу колокольной меди, и противники замерли. Фигура скорчившейся у забора, едва различимой во тьме девчонки выпрямилась и начала расти прямо на глазах потрясенных воинов. Окружившее ее зеленовато-голубое мерцание придало ей таинственности и величия, и голос, произносивший напевные заклинания на неведомом языке, доходил, казалось, до самого сердца. Сияющая фигура выросла до шести, потом семи локтей, дрогнула, качнулась и начала изгибаться в странном струящемся танце. Когда-то в исфатейском храме Дарителя Жизни Эмрику уже довелось видеть нечто подобное, и, забыв о том, что в рутах у него мечи, вокруг — враги, а перед ним всего лишь творящая волшбу ведьма, он опустился на колени и прошептал:

— Амайгерасса!..

— Дева-воительница! Бессмертная Ульша! Тьма Созидающая! Всеблагая Мать!..

Последовавшие примеру Эмрика мужчины заговорили в один голос, и, хотя каждый видел в сияющей женщине воплощение собственного божества, в порыве своем они были едины и приказ Божественной бросить оружие и идти с миром восприняли как нечто само собой разумеющееся и обсуждению не подлежащее…

Сбежавшиеся спустя некоторое время на шум драки обитатели Войлочной улицы не обнаружили на месте схватки ни одного бойца. Нимало этим не огорченные, они принялись растаскивать по домам брошенное противниками оружие, и, вероятно, обшаривая землю в поисках оброненного меча или кинжала, кто-нибудь из них в конце концов наткнулся бы на полубесчувственную девушку, свернувшуюся калачиком под высоким покосившимся забором. Однако Федр, ожидавший этой ночью чего-то подобного и потому первым оказавшийся на месте столь странно закончившегося боя, раньше других отыскал переодетую служанкой ведьму и с помощью старшего брата доставил ее в дом городского судьи. Встретивший их сын Фараха попытался было при виде девушки придать лицу своему удивленное выражение, но, бросив взгляд на собственную кое-как перевязанную руку, не стал придумывать хитроумных историй, которым ни Федр, ни его брат все равно бы не поверили. Вместо этого он сделал именно то, что и следовало сделать: вручил парням увесистый мешочек с серебром и посоветовал держать язык за зубами. Последнее, впрочем, было совершенно излишним, так как Федр, несмотря на старания отца, хранить свои тайны умел значительно лучше, чем уважать чужие. То же самое можно было сказать и о его старшем брате.

Опираясь связанными руками о луку седла, Батигар с изумлением разглядывала вынырнувших из облака пыли диковинных животных, на спинах которых восседали чернокожие всадницы. Огромные и грузные, как муг-. лы, создания, от топота которых содрогалась выжженная солнцем степь, приближались со скоростью ветра, и через несколько мгновений девушка уже разглядела, что тупые морды их в самом деле венчает грозный рог. Единороги! Но как же не похожи эти гигантские, кажущиеся неповоротливыми существа на легендарных изящных созданий, изображаемых дувианцами на своих знаменах! И какими крохотными и хрупкими выглядят скачущие на них всадницы — те самые нгайи, для которых ее похитили жители этой проклятой всеми богами деревни!

…Бродя по рыночной площади Бай-Балана, Батигар старалась не отставать от Бемса и Лив, но, потеряв их из виду, не особенно встревожилась и уж во всяком случае не огорчилась. Прожорливый толстяк мог утомить своим бесконечным чавканьем и более терпеливого человека, да и манеры дувианской пиратки, без всяких на то причин ревновавшей ее к Мгалу, оставляли желать лучшего. За время совместного путешествия Батигар успела привыкнуть и даже привязаться к новым спутникам, но сказанное Рашалайном о Тайгаре не шло у нее из головы, и, чувствуя, что ей необходимо остаться наедине со своими мыслями, Батигар не стала разыскивать товарищей. Шум базара нисколько не мешал ей, и, переходя от одного навеса к другому, девушка едва замечала разложенные и развешенные для продажи товары.

Вероятно, именно ее отсутствующий вид и привлек внимание Нжига деревенского старосты, пришедшего в Бай-Балан с несколькими телегами, груженными зерном, кожами, овощами и фруктами. На вырученные от продажи всего этого добра деньги он должен был купить оружие и ткани, которыми нгайи изымали дань с отдаленных от города деревень. Но торговля шла из рук вон плохо. Из-за болезни, поразившей старшего сына старосты, выход обоза задержался, и купцы, постоянно закупавшие у Нжига товары, уже успели приобрести все необходимое у приезжих из других деревень. Однако дань Девы Ночи должны были получить в срок, и, поскольку нгайи не брезговали живым товаром, Нжиг приказал приехавшим с ним парням следить за погруженной в собственные мысли девушкой, которая, на его взгляд, была легкой добычей, и схватить ее при первой же возможности.

Без особого интереса поглядывая по сторонам, Батигар продолжала бродить среди палаток, навесов и телег, с которых продавали мешки с зерном и мукой. Она не подозревала, что по пятам за ней следуют трое здоровенных детин, и почувствовала неладное, лишь когда очутилась между рядами крытых повозок и увидела спрыгнувшего с одной из них парня. Живо вспомнив чиларскую подземную тюрьму, девушка рванулось было назад, подальше от гадко ухмылявшегося детины, помыслы которого явно не отличались чистотой, но тут чья-то мускулистая рука, высунувшись из-под тележного тента, ухватила ее за горло и сдавила с такой силой, что в глазах у Батигар начало темнеть. Она попыталась вырвать из ножен стилет, но посланцы Нжига были настороже. Прекрасно сознавая, что в случае невыплаты дани нгайи спалят их деревню дотла, а жителей обратят в рабство, они в мгновение ока связали девушку так, что она и пальцем пошевелить не могла. Сжимавшая ее горло лапа разжалась лишь после того, как рот ее был заткнут кляпом, а лицо обмотано пыльной холстиной.