Проклятый город - Молитвин Павел Вячеславович. Страница 4

— Фу, катост! — сказала Валия, после чего Митя вновь наполнил рюмки:

— Между первой и второй промежуток небольшой!

— Ты, Митя, фрукт! Ты спаиват меня, своеко началник. Ай-ай, как некорошо! — старательно выговаривая слова, произнесла Валия, грозя Маркушеву пальцем.

— Я спелый фрукт на древе нашей славной цивилизации. И спаиваю тебя умышленно — это ты верно подметила, — согласился Митя, вытягивая из брошенной гостьей пачки «Блэк Джэк» пахнущую клубникой сигаретку. Он предпочел бы закурить «Моряка», но капризная баба на дух не переносит эту «вонючий трян». — Сначала напою, а потом лишу невинности.

— Тавно пора, мой трушочек, тавно пора, — захихикала Валия, на щеках которой уже заалели жаркие пятна вызванного ромом румянца.

«Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит…» — всплыли в памяти Маркушева строчки из недавно читанного ради этой стервы пушкинского сборника, и он, дабы прогнать навеянную ими грусть, снова наполнил рюмки.

Пластиковые сосуды соприкоснулись беззвучно, без намека на звон, и, прежде чем госпожа Смалкайс успела бросить в рот дольку апельсина, Митя уже склонился над ней и накрыл ее губы своими. Руки его начали привычно расстегивать форменный пиджак администратора, стягивать кремовую блузку с молочно-белых плеч, высвобождая на волю упругие полушария несколько расплывшихся, но все еще достаточно аппетитных грудей.

— Ух ты! Налетел, как ванак! [3] Фуй! Ты портит мой отешт… — едва переводя дух, запротестовала Валия, но Митенька, даром что на голову ниже и с виду совсем заморыш, уже вытаскивал ее из кресла, дабы ловчее было содрать с пышных бедер узкую юбку и влажные от пота трусики.

— Одежду порчу? Ах ты, крэзи блонди! Ах ты, лиса! Как по-вашему лиса? Лапса? Так тебе что же, лапсанька, не нравится, когда я тебя вот тут трогаю? А вот тут?

Белокурая лапсанька начала поойкивать и постанывать, выгибаясь под умелыми руками Мити, предпочитавшего иметь дело с девчонками помоложе себя, ну, на худой конец, с ровесницами. Однако после трехсот граммов он неизменно чувствовал себя в состоянии заставить взвыть от счастья даже эту матерую коровищу и обеспечить тем самым себе и Смолину возможность левых приработков. И после приложенных им усилий она начала-таки издавать напоминающие волчий вой звуки. Худо было то, что удовлетворить эту стоялую кобылу неизмеримо труднее, чем зажечь, а литровка рома опустела уже больше чем наполовину…

Доведя госпожу Смалкайс до готовности, Маркушев сделал передышку, дав ей возможность раздеть и поласкать себя. Позволил ей позабавляться со своим сиполсом [4] и лишь потом вонзил его в ее лоно. Но даже ритмично двигая в нем свой дивный орган, он, глядя на широкую снежно-белую спину Валии, усыпанную мелкими розовыми родинками, сознавал, что рано или поздно похотливая сука пресытится им и заложит его, дабы повысить свой имидж в глазах руководства Маринленда. На этот случай у него, правда, был приготовлен ей маленький сюрприз — несколько дискет, на которых запечатлены их любовные игры. Весьма, к слову сказать, разнообразные и даже порой пикантные.

Одна из изготовленных Григорием Степановичем камер-шпионов работает и сейчас, но какой Мите прок с того, что он сумеет достойно отомстить этой пышнотелой лапсаньке, после того как его попрут из Маринленда? А намекни он ей о существовании веселых дискет, один бог знает, что она выкинет. Во всяком случае, приработкам Смолина, а значит, и его, Митиным, тоже придет конец.

И так плохо и этак нехорошо, размышлял Маркушев под аккомпанемент вскриков и постанываний Валии, совершенно забыв о ленте светящихся экранов и туристах, за передвижением которых по Петропавловской крепости именно сегодня ему следовало бы глядеть в оба.

Открытая платформа опустилась на семь футов под воду и застыла, чтобы туристы сделали положенное количество контрольных вдохов и выдохов и проверили исправность работы приемно-передающей аппаратуры «бабочек». Экскурсовод в последний раз пересчитала своих подопечных: шестнадцать человек. Прозвучало столь любимое русскими и повсеместно употребляемое здешними гидами гагаринское: «Поехали!» — после чего платформа плавно пошла в глубину.

Эвридика кинула взгляд на браслет глубиномера и, задрав голову, стала наблюдать за тем. как бледнеет и удаляется от нее сверкающая изнанка водной поверхности. Воздушные пузырьки серебристыми хвостами устремились вверх, и молодая женщина, почувствовав, как засвербело в ушах, сделала несколько глубоких вдохов, сопровождаемых глотательными движениями. У неопытных ныряльщиков боль в ушах возникает после двадцати футов погружения из-за давления, возрастающего сразу вдвое по сравнению с атмосферным. После тридцати-сорока футов оно увеличивается уже медленнее, и организм приспосабливается к нему без напряжения.

Чем глубже опускалась платформа, тем заметней менялось освещение. Вода, казалось, становится все темнее и гуще, рыжие и красноватые оттенки исчезли, сине-зеленый сумрак надвинулся, обступая туристов со всех сторон, а затем его прорезал холодный, рассеянный свет прожекторов, установленных во дворе бывшего Артиллерийского музея.

Несколько минут еще погружались, и Эвридика успела рассмотреть нацеленные прямо на нее жерла орудий и остроконечные оголовья ракет, венчавших громадные, неповоротливые машины, напоминавшие исполинских чудищ, застывших на дне двора. Кто-то придушенно ахнул, и экскурсовод скомандовала:

— Следуйте за мной по световому коридору. — Оттолкнулась от рифленого пола платформы и грациозно поплыла над грозными орудиями к бледно-голубому тоннелю, пробуравленному в сумраке укрепленными на тросах фонарями.

Эвридика последовала ее примеру, с радостью ощутив накатывающее чувство освобождения от земной тяжести. Она представляла себя птицей, способной парить на какой угодно высоте, кувыркаться, повиснуть вниз головой, выписать мертвую петлю или любую другую фигуру высшего пилотажа. Пьянящее чувство свободы поднималось и вскипало в ней, словно пузырьки газа в шампанском, заставляя забыть и об экскурсии, и об Уилле, пренеприятнейший разговор с которым был необходим и неизбежен, и даже о том, что находится она в чужом, недобром городе, ставшем в течение суток могилой миллиона с лишним человек не далее как полвека назад.

Состояние эйфории длилось недолго, и, очнувшись, Эвридика с некоторым смущением огляделась по сторонам, но, похоже, ее спутники испытывали сходные чувства и были не прочь порезвиться и покувыркаться в мире, почти лишенном тяжести, если бы не опасались выглядеть стадом упившихся бегемотов, вообразивших себя небесными птахами. Звучавшие в наушниках смех и бессмысленные восклицания сменились хмыканьем и покряхтыванием, которые, в свой черед, прерваны были призывом привыкшей к подобной реакции туристов экскурсовода:

— Леди и джентльмены! Мы начнем нашу экскурсию с того, что проплывем над бастионом Головкина. Обогнем с запада Петропавловский собор, пересечем территорию крепости с севера на юг и сделаем остановку над Комендантской пристанью, откуда вы окинете взором Невский фасад этого грандиозного архитектурного ансамбля. Потом желающие отправятся со мной на Алексеевский равелин и осмотрят тюрьму Трубецкого бастиона. Остальные в это время могут отдохнуть в подводном ресторане «Монетный двор», расположенном в здании, где с 1724 года чеканились русские монеты, изготовлялись ордена и нагрудные знаки. Экскурсию нашу завершит посещение Петропавловского собора, бывшего усыпальницей государей России. В нем, как вам известно, похоронены русские императоры от Петра I до Александра III.

Первая деревянная крепость с земляными валами была сооружена «с великим поспешанием» к весне 1704 года в ожидании шведского вторжения. Она имела в плане форму неправильного шестиугольника с вынесенными вперед бастионами. Наблюдение за их строительством вели Петр Великий и его сподвижники: Меншиков, Головкин, Зотов, Трубецкой и Нарышкин. Их именами бастионы эти и были названы…