Проклятый город - Молитвин Павел Вячеславович. Страница 40
— Ни в коем случае. Мы высоко ценим сотрудничество с Консолидацией. И потому директор Берль вчера сам связался с мистером Джексоном, дабы уточнить некоторые детали этой сделки. Он придает ей такое значение, что намерен лично отправиться в штаб-квартиру Консолидации, чтобы заключить письменное соглашение с мистером Джексоном и передать ему материалы по проекту «Gold pill» из рук в руки.
— Забавно! — мистер Пархест внезапно ощутил скверную пустоту под ложечкой. Дирекция МЦИМа подставила его, чтобы получить возможность напрямую вести переговоры с Джексоном. Они выставили его пентюхом и теперь, что бы он ни сделал, ему не оправдаться. Прикинувшийся овечкой пархатый волчара воспользовался бегством Эвридики и налетом Оторвы, чтобы урыть его! Но зачем тогда было затевать этот разговор…
— Вы изумлены? Разве вам не звонил секретарь мистера Джексона? Ах да, ваш телефон разбила Оторва… — Артур Борисович с притворным сожалением поцокал языком. — Вам надо немедленно связаться со своим начальством, чтобы не возвращаться больше к вопросу о «Голубом бризе». Мы надеемся, он станет под разгрузку в ближайшее время.
— Для чего вы прислали за мной машину, если все решено за моей спиной? — сдавленным голосом проговорил Пархест, ожидавший совсем иного приема от руководства МЦИМа.
— Вам надлежит присутствовать при передаче груза нашим представителям и заполнить необходимые документы, скрепив их своей подписью. Но это так, формальность. Главное — мы должны точно знать, какую информацию получил Радов и его подельщики, завладев вашим ноутбуком. А также что именно может сообщить ему ваша жена.
— Далась вам моя жена и эти проклятые файлы! На что они здешним боевикам-недоумкам? — с горечью спросил Пархест, мысли которого унеслись далеко от затопленного города.
— Я понимаю, наши проблемы кажутся вам мелкими и не стоящими внимания, — смиренно произнес Артур Борисович, сплетая короткие толстые пальцы в замок. — Завтра-послезавтра вы уедете отсюда, а нам тут еще жить и жить. Так вот, мне бы очень хотелось убедиться, что жить мы будем не на бочке с порохом, в которую может превратиться информация о контрабандных поставках нам различных медицинских препаратов и оборудования. В Питере, понимаете ли, проживает несколько человек, которые спят и видят, как подносят к этой бочке запальный фитиль. И нам стало известно, что Радов связался с одним из таких выродков.
— Забавно, — повторил Пархест, с отвращением чувствуя, как падает с олимпийских высот в грязь местечковых интриг, из которой ему едва ли удастся выбраться незапятнанным. А все это из-за чистоплюйки-жены, слишком целомудренной и правильной для столь паскудного места, как мир, в котором ей выпало жить. Затянувшийся инфантилизм, наивность, граничащая с кретинизмом, при полном отсутствии страсти, пыла, фантазии и избытке мышиной хитрости и любопытства, о которых он, к несчастью, до последнего времени не подозревал…
— Если у вашей жены есть на нас компромат, человек, с которым связался Радов, постарается передать его в СМИ или продать конкурирующей фирме. И хорошо, если с нас сдерут за него три шкуры, вместо того чтобы затевать очередной процесс. У нас ведь даже с администрацией Маринленда возникает немало трудностей, и положение наше не столь прочное, как вам может показаться, не зная здешних обстоятельств.
— У каждого свои заморочки. Однако я уже сообщил вашим сотрудникам все, что мне было известно, и не представляю…
— Я вижу, вы поняли, чем вызвана наша озабоченность, — прервал Пархеста Артур Борисович. — Поэтому я прошу вас, после того как вы свяжетесь со своим начальством, поработать с нашим шефом службы безопасности. Многие его вопросы могут показаться вам чересчур личными, но поверьте, нам важно иметь представление не только о содержании вашего ноутбука, но и об отношениях с женой. А также все, что вы сможете вспомнить о ее семье, поскольку Эвелина Вайдегрен не только сама прилетела в Питер, но и вызвала сюда некого Патрика Грэма. Мне сообщили, что это известный журналист, и, следовательно, ничего хорошего от его визита в наш город ожидать не приходится.
— Хорошо, я постараюсь удовлетворить любознательность вашего шефа. — холодно произнес мистер Пархест, тщетно стараясь сохранить хорошую мину при плохой игре.
Смольный собор казался воздушным и невесомым на фоне низко плывущих облаков, и Эвелина Вайдегрен подумала, что не случайно, наверно, купола его не вызолочены, а покрыты серой краской. Золоченые купола видны издали и смотрятся, конечно, здорово, но есть в них какая-то игрушечность и мишурность. Что-то детское и несерьезное, превращающее самое замечательное здание в подобие новогодней игрушки и уж никак не совместимое с барочными кружевами растреллиевского собора. Хотя другое детище Растрелли — Екатерининский дворец в Пушкине, фотографии которого имелись во всех рекламных проспектах, — изобилует золочеными деталями, и это его отнюдь не портит. По фотографиям, впрочем, судить трудно, и если будет время…
— Ну что же, — промолвил Патрик Грэм, взглянув на часы, — пора нанести визит в «New world». Тамошние журналисты обещали мне кое-что разузнать — может, хоть какая-то зацепка, кроме твоего Онегина, будет.
— Может быть, — не стала спорить Эвелина, подумав, что Патрик отличный парень и если бы не его постоянные разъезды, о лучшем муже нечего было бы и мечтать. Но нет такого сада, в котором бы не водился свой змей. Что это за брак, если муж одиннадцать месяцев мотается по миру? Будь она помоложе, это бы ее не остановило. Но в ее годы пора уж детей растить, а Патрику их и завести-то будет некогда, не то что воспитывать…
Шагая бок о бок с Грэмом по тихой улочке, Эвелина Вайдегрен была так занята своими мыслями, что напрочь забыла о предупреждении Онегина, и была безмерно удивлена, когда из остановившегося подле ожидавшего их такси микроавтобуса вывалились пятеро раскосых смуглокожих парней. Она не успела моргнуть глазом, как ребята в вылинявших джинсах окружили их, Патрик крикнул: «Беги!» — и мешком рухнул на выщербленный асфальт, а два парня, ухватив ее за руки, потащили к микроавтобусу.
— Пустите!.. — заорала Эвелина и сложилась пополам от короткого удара в солнечное сплетение. Перед глазами мелькнули азиаты, методично топтавшие поверженного Патрика ногами в пестрых кроссовках, а потом ее, словно куль с мукой, зашвырнули в кузов машины.
Молча и яростно она рванулась из рук смуглокожих, и тут что-то взорвалось в ее голове, и все вокруг погрузилось во тьму…
Очнувшись от нестерпимой боли и яркого, бьющего в глаза света, Эвелина хотела закричать, но издала лишь отчаянное мычание. Рот ее разрывал обвязанный вокруг головы жгут, пахнущий бензином и машинным маслом, руки были привязаны к чему-то за головой, ноги растянуты в стороны, как у лягушки на лабораторном столе, а в тело вламывался ухмыляющийся то ли китаец, то ли японец или кореец. Косоглазый, с плоским носом и широкими, вывернутыми, как у негра, губами, шуровал меж ее бедер чем-то вроде раскаленного лома, заставляя конвульсивно дергаться и корчиться от боли, в то время как второй — темный силуэт на фоне ослепительной лампы — суетился над ними с цифровой кинокамерой. В кузове микроавтобуса были ещё какие-то азиаты, чирикавшие что-то на своем птичьем языке, но сквозь слезы Эвелина видела только их смутные очертания.
Ее захлестывали волны боли, унижения и ярости, но она могла лишь мычать, трясти головой и извиваться под насильником, которого это явно забавляло. Он скалил ослепительно белые зубы при каждом рывке Эвелины, при каждом прыжке машины на кочках, от которых что-то впивалось ей в спину и ягодицы, и вновь врывался в нее, будто хотел разорвать надвое или пропороть насквозь. Ей казалось, что пытке этой не будет конца, что ее оседлал не человек, а какой-то ненасытный монстр или робот, но когда этот кошмар кончился и проклятый азиат сполз с нее, его место пожелал занять кто-то другой. Это было столь омерзительно, что она, словно выброшенная на берег рыба, принялась изо всех сил биться затылком о дно машины, а потом вдруг ощутила странную легкость во всем теле, и ей стало совершенно безразлично, что будут вытворять с ней затейники-азиаты, дружно взявшиеся освобождать ее от веревок и рвущего рот жгута…