Тень императора - Молитвин Павел Вячеславович. Страница 70

— Ты хочешь, чтобы я убил их? Эвриха, Афаргу и Тартунга? — Высокий клювоносый гушкавар уставился на Нганью как на сумасшедшую. — Но с какой стати? Чем они тебе не угодили?

— Не важно чем, главное — не угодили. Возьми с собой Бхарда, Вимьяна — кого сочтешь нужным и кто умеет держать язык за зубами. Подкарауль арранта на Морской дороге и прикончи. Да не вздумайте попасться на глаза нашим. Все должно быть сделано аккуратно, чтобы никто вас ни в чем не заподозрил.

— Ну ты задала задачу! — Клювоносый насупился. — А если Аль-Чориль прознает? Она же с нас головы снимет! И арранта ребята любят, попробуй-ка уговори их на такое дело… Ты хоть объясни толком, что с ним не поделила?

— Объяснить нетрудно, но почему бы тебе попросту не исполнить мой каприз?

Тохмол насупился ещё больше. Он вместе с тремя приятелями был у Тарагаты в долгу — некогда она спасла их от казни, к которой приговорила своих соратников Аль-Чориль за то, что те имели глупость поиграться с дочкой одного из её знакомых оксаров. Как Тарагате удалось отговорить Аль-Чориль от приведения приговора в исполнение, он до сих пор не знал, но догадывался, что рано или поздно должок придется отдать — спасла их Тарагата не по доброте душевной и, вестимо, не из сострадания. Будь на её месте кто-нибудь другой, об оказанной услуге можно было бы забыть, но гневить эту кровожадную бабу ни в коем случае не следовало. Злопамятная стерва не имела привычки прощать обидчиков, и связываться с ней было себе дороже.

К тому же счеты между своими — дело святое, и, если бы речь шла не о чудном арранте, он бы и не подумал спрашивать, зачем кого-то надобно отправить к праотцам.

— Я исполню любой твой каприз, но не слишком ли расточительно убивать трех наших из-за глупых стишат? Или из-за того, что аррант, вместо твоей, залез в постель Аль-Чориль?

Несколько мгновений Нганья разглядывала высокого, подвижного гушкавара с таким видом, словно впервые увидела, а потом со вздохом спросила:

— По-твоему, других причин, чтобы прикончить его, у меня не существует? Разве мы с Ильяс ссорились когда-либо из-за мужиков?

— Так ведь и такие, как Эврих, к нам прежде не прибивались, — возразил Тохмол, и Нганья вынуждена была признать его правоту. Таких, излучающих свет и тепло, действительно не было. И коли уж Тохмол, обладавший чувствительностью носорога, это ощутил, значит, она не ошиблась и избавляться от арранта надобно было как можно скорее.

— Какие это такие? И чем, скажи на милость, отличается он от всех прочих?

— Это ты лучше у Аль-Чориль спроси, — проворчал гушкавар, даже не пытаясь выразить свои чувства словами. — Она ж нынче будто цветок распустилась. Как медный котел сияет, с которого окалину песком ободрали, да ещё и золой надраили.

Нганья поджала тонкие губы, но вместо того, чтобы сказать Тохмолу резкость, неожиданно мягко поинтересовалась:

— А не боишься ты, что очаровавший Аль-Чориль аррант, отыскав с помощью своего приятеля-мага Ульчи, уговорит её бежать из Мванааке и даже из Мавуно, дабы начать новую жизнь где-нибудь в Аррантиаде?

— Ну нет! Не такой уж кот вор, чтобы кобылу со двора свел! — Гушкавар уставился на Тарагату во все глаза, желая убедиться, не шутит ли та. — Она этого не сделает!

— Почему ты так думаешь? Эврих не любит проливать кровь, и красноречия ему не занимать. Если уж он сумел настоять на том, чтобы Ильяс не убивала Газахлара…

— Но это же совсем другое дело! — запротестовал Тохмол. — Из Газахларовой шкуры, как её ни крои, даже пояса не сошьешь, а чтобы отказаться от борьбы за императорский трон, надо совсем головы лишиться.

— Ильяс её уже почти лишилась, поверь мне. Ежели мы не хотим остаться с таком, то должны опережать события, а не идти у них на поводу. Кто может предсказать, как повлияет на Ильяс появление в «Доме Шайала» Ульчи?

— Резвый конь теряет подковы быстрее ленивого. А Эврих — из тех рыб, которые мечут золотую икру. Стоит ли тащить его прежде времени на сковородку?

— Стоит, ибо если он убедит Ильяс оставить Кешо в покое, мы превратимся в шайку разбойников, у которых нет будущего. Сохранив Эвриху жизнь, мы оставим у неё в руках веревку, на которой она не только сама повиснет, но и нас повесит. И учти: вряд ли нам представится более подходящий случай избавиться от него.

— Сдается мне, ты видишь в жизни только плохое, но не так уж, наверное, неправа относительно Эвриха, — проворчал клювоносый гушкавар, впадая в глубокую задумчивость.

Нганья не стала его торопить. Ей и самой не нравилось поручение, которое она дала Тохмолу. Не нравилось настолько, что она снизошла до объяснения причин, побуждавших её желать гибели арранту. Быть может, она даже хотела, чтобы Тохмол убедил её в нецелесообразности убийства арранта. Но, увы, слова клювоносого подтверждали её выводы: сладкоречивый, прекраснодушный чужеземец мог оказаться для них опаснее целой толпы стражников и кончать с ним надобно незамедлительно. Аррант и так уже начал вламываться в её сны — ещё немного, и она, подобно Ильяс, утратит способность мыслить здраво, отличать добро от зла, и тогда все их многолетние усилия пойдут прахом.

Даже сейчас, стоило ей прикрыть глаза, и перед внутренним взором её вставала пригрезившаяся ей давеча картина: они с Эврихом лежат в густой, нежной, как пух, траве на вершине холма. Их разгоряченные тела овевает теплый ветер, а над головой из разошедшихся вдруг облаков проглядывает солнце. Черные тучи над рекой, из которых косыми полосами хлещет ливень, ветер уносит все дальше и дальше, над обширными, буйно зеленеющими лугами ещё сверкают молнии, но гроза явно уходит. Струи дождя блестят серебром в солнечных лучах, а река вдали светится, подобно зеркалу…

Но столь же отчетливо помнила она и преследовавшие её кошмары. Замшелый подземный ход, по которому они с Эврихом пробирались к дворцовой тюрьме. Спертый воздух, гигантские слизняки, падающие с сочащегося влагой, низкого потолка и с чмоканьем лопающиеся под босыми ногами… Да-да, почему-то они бежали по подземелью голыми, и Эврих, как оказалось, вел её к засаде, устроенной дворцовыми стражниками. И среди них, стражников этих, были те самые настатиги, которые насиловали её десять лет назад в «Букете астр». В ужасном сне повторялось все то омерзительное, что ей уже довелось некогда пережить, и виноват в этом был, безусловно, золотоволосый аррант.

Сон этот, впрочем, приснился ей очень кстати, ибо на него-то Нганья и сослалась, когда Ильяс спросила, почему она не желает отправиться с Эврихом вызволять Тразия Пэта из узилища. Разумеется, дурной сон не был достаточно уважительной причиной, но, вероятно, ей удалось пересказать его столь правдиво и красочно, что Ильяс не стала настаивать, рассудив, что арранту будет больше пользы от жаждущей подвигов Афарги, чем от терзаемой несвойственными ей гибельными предчувствиями Тарагаты. К счастью, ни она, ни другие гушкавары не заподозрили Нганью в коварстве, лучшим доказательством чему явилось изумление Тохмола, принявшего, кажется, наконец какое-то решение.

— Я исполню твой каприз, — проговорил клювоносый, не глядя Тарагате в глаза. — Эврих и его товарищи умрут, если им удастся вызволить Тразия Пэта. Но как мне поступить, если они вернутся ни с чем?

— Тогда… Пусть возвращаются в «Дом Шайала» беспрепятственно. Быть может, аррант сумеет отыскать другой путь добраться до Ульчи. До поры до времени он не причинит хлопот, а его изворотливый ум нам ещё пригодится.

Тохмол кивнул. Тарагата, как и большинство людей, прислушивалась к чужому мнению только в тех случаях, когда оно совпадало с её собственным, и он не собирался высказывать ей свои сомнения в разумности и необходимости затеянного ею дела. Для кого-то пережитые страдания, возможно, и являлись целительными. Он готов был признать, что иные характеры они укрепляют, очищают от грубости и скверны, подобно тому как закалка облагораживает сталь, превращая кусок железа в грозное оружие. Иных же страдания портят, приближая не к Великому Духу, а к зверю. Мелочность, подозрительность и жестокость всплывают из глубины их душ, не оставляя места милосердию и состраданию. Взывать к этим чувствам делается пустой тратой времени и сил, а ежели человек к тому же уверовал в собственную непогрешимость, дальновидность и проницательность, любые доводы отскакивают от него как от стенки горох.