Клинок Ворона - Молох Саша. Страница 50

— Если мы вылезем отсюда — нас убьют!

— А если они сами придут, то что? Вишневым пирогом накормят? Завяжи мне глаза, — коротко приказала я Дэву. — Быстрее!

Сэт, не задавая излишних вопросов, резким движением оторвал полу от своего, и без того драного, плаща и наспех соорудил что-то вроде повязки.

— Я пойду первой, держитесь за моей спиной, и не высовывайтесь без надобности. Сабиров там только трое — движутся авангардом, если у меня получится их достать, наступит ваша очередь действовать — лучше будет начать со стрелков.

— Но сила...

— Я тоже не с пустыми руками, — словно в доказательство этих слов на клинке коротко вспыхнула и осыпалась серым пеплом кожаная обмотка, скрывавшая клеймо. — Помните — строго за мной. И постарайтесь успеть — нам придется двигаться быстро.

Люди приближались осторожно и неспешно. Впереди, клином, шли трое сабиров — в правой руке у каждого оружие, левая, облаченная в перчатку, сжата в кулак и вытянута вперед. Серебристые полупрозрачные нити, связывающие три перчатки вместе, будто образовывали рыбачью сеть с мелкой ячеей — нас хотели просто спеленать, как младенцев. От этой мысли у меня в мозгу что-то сломалось — остатки контроля смело яростью. Она накатила со всех сторон, словно я оказалась запертой в шлюзе, стекловатой царапала легкие, заставляя кровь наждаком сворачиваться в венах. Источник этого бешенства и всепоглощающего гнева я держала в руках: клинок насосом перекачивал в меня ненависть, пока мне не стало казаться, что еще чуть-чуть, и грудная клетка лопнет, как переспелый арбуз, от невозможности вместить это безумие. Теперь, даже если бы очень захотелось разорвать те незримые каналы, что тянулись ко мне от черного эфеса — это было бы бесполезно, процесс стал необратимым. Оковы, которые держали меч в относительном повиновении, рассыпались в пыль.

Выпрямившись во весь рост, я шагнула вперед, держа клинок наперевес. Еловый, толщиной в три обхвата, ствол треснул под ногой, как сухая ветка, и брызнул во все стороны смолистыми, одуряюще пахнущими щепками. Сабиры на миг замерли, потом синхронно, как гимнасты на групповых выступлениях, вскинули вверх руки в перчатках. Сеть мгновенно превратилась во что-то, напоминающее гигантский таран.

Удар был настолько сильным, что у меня перехватило дыхание и на миг потемнело в глазах — и сквозь эту темноту я увидела, как серебристый таран, летящий в меня с огромной скоростью, вдруг вспыхнул ослепительным сиянием и распался на отдельные нити. Клинок отразил атаку, теперь был мой черед действовать.

Чуть пригнувшись, я рванула вперед, слыша, как над головой хулигански свистнули арбалетные болты. В мгновение ока оказавшись рядом с сабирами, я нанесла первый удар — по ближайшему, вкладывая в движение частицу той ярости, что выплескивалась, как вино из переполненного бокала. Клинок с легкостью пропорол доспехи и, вонзившись в плоть, взвыл от радости. Оружие было счастливо, как только может быть счастлив кусок металла, в который по прихоти судьбы вогнали почти живую душу. Этот страшный звук на самой грани слухового диапазона подхлестнул бешенство ударом кнута, и второй сабир, собиравшийся атаковать справа, тут же остался без руки. Почти черная в предутренних сумерках кровь фонтаном брызнула из культи, беспомощно торчащей из-под железных пластин доспеха.

— Кто ты? — успел выкрикнуть третий, но тут же рухнул на снег, лишившись головы. Уже заканчивая удар, клинок на излете полоснул по горлу искалеченного сабира и еще раз взвыл сотней волчьих голосов, жадно впитывая разбавленную снегом кровь.

Все закончилось внезапно — мир перед глазами сделал пару стремительных кульбитов, мертвую петлю и со всей силы врезал мне по лицу твердой землей, покрытой утоптанным снегом. Звуки исчезли — словно кто-то прикрутил громкость на пульте управления миром. Несколько секунд я видела только стаи черных точек, метавшиеся прямо перед носом. Потом, вспомнив, что живым положено дышать, со всхлипом втянула колючий морозный воздух и закашлялась, и к горлу тут же подкатила тошнота. Сквозь собственные всхлипывания и сухой кашель до меня стали постепенно доплывать другие звуки: хруст, слабый крик, скрип снега под ногами — кто-то пытался убежать, потом опять сухой хруст — скрип прекратился, словно его отрезали, еще крик — какой-то киношно-декоративный, и, наконец, тишина.

— Ани! — кто-то из сэтов, осторожно придерживая меня за плечи, попытался перевернуть.

— Не надо, — через силу выдавила я. От этого усилия спазм тут же прошил тело хирургической иглой — пришлось, вцепившись зубами в рукав и глотая подступающую к горлу желчь, замычать.

— Тсс! Скоро пройдет! — сэт, судя по голосу, это был Суод, погладил меня по мокрым волосам.

— Тебе-то откуда знать? — прошептала я.

— Когда Ворон только начинал войну, ему приходилось так же нелегко. После каждого боя его уносили, самостоятельно идти он не мог. Нам об этом отец рассказывал, а ему — дед. Он два года сражался рядом с Вороном, пока в одном из боев не лишился обоих глаз и правой руки. Его отправили обратно в селение. Наверно, он был единственным выжившим из тех, кто видел Ворона.

— Я не Ворон!

— Тсс! Ворон не Ворон — все равно скоро пройдет. Потерпи.

Сэт оказался прав: вскоре стало лучше. Шум в голове и ломота в теле притупились, уступая место железобетонной плите из усталости и желания спать. Только вот ни на то, ни на другое времени не оставалось — пришлось, стиснув зубы, заставить себя встать. Шатало меня, как солдата в самоволке, единственное, что работало без перебоев — так это голова.

— Надо убираться отсюда — ворота слишком близко. Кто-то мог выжить и передать весть, — меня терзали смутные сомнения в способности передвигаться, но твердая уверенность, что надо торопиться, была сильнее.

— Ну, из этих, — Суод кивнул на тела, живописно раскиданные по снегу, — точно никто ничего передать не успел. Куда идти?

— Туда, — я указала на постепенно проявляющуюся в предутренних сумерках вершину одного из горных отрогов.

Дальнейшее слилось в один не желающий прекращаться кошмарный сон. Сначала мы шли довольно быстро. От опушки леса в сторону гор вилась утоптанная дорога, должно быть, по ней доставляли патрульным все необходимое. Миновав угрюмое низкое строение, в котором раньше размещался маленький гарнизон (сэты не преминули заглянуть внутрь и разжиться парой теплых плащей), дорога постепенно превратилась в тропинку, а потом и вовсе пропала.

Я с трудом переставляла непослушные ноги, заставляя их ступать по глубокому снегу, и думала о том, как же мне надоела зима. В тот момент я была готова продать душу за маленький кусочек лета или просто за хорошо натопленную печку, кресло и клетчатый плед. Но золотой рыбки поблизости не наблюдалось, поэтому приходилось упрямо тащиться вперед, чувствуя, как с каждым шагом меч становится все тяжелее, а где-то в груди недовольно ворочается тупая, как нож для масла, боль.

Уже почти рассвело, когда мы достигли опушки леса из моих снов. Надо признать, ольты были не правы, говоря, что это плохое место. Оно было не просто плохим, оно было жутким.

Между громадой полупрозрачных гор, которые пробуждающаяся заря заставляла светиться изнутри каким-то неестественным светом, и равниной, укрытой ровным снежным покрывалом, находился лес, словно целиком вырезанный из кошмара художника-сюрреалиста: железный терновник, вымахавший до размеров секвойи. Стволы, выкрученные и изломанные под острыми углами, напоминали тела людей, погибших из-за падения с высоты.

— Нам туда? — сэты переминались на месте, не решаясь сделать первый шаг в сторону леса.

— Мне — да, а вам лучше остаться, — клинок дернулся, словно ему не терпелось поскорее оказаться в лесу. Нелюди спорить не стали. Им вовсе не хотелось совершать променад по этим терниям.

Мне, признаться, тоже не хотелось.

Клинок с настойчивостью маньяка крутил сцены из прошлого. Я закрыла глаза — видения стали четче, плотнее, стремительно обрастая плотью — так что вскоре было уже не различить, где заканчивается реальность и начинается сумасшествие. Вместо терновника — отряды сэтов, в последнем рывке пытающиеся опередить смертельные удары сабиров. Вместо белого снега — оскалы мертвых оборотней, с ног до головы покрытых собственной кровью. Вместо звука шагов — лязг бесполезного оружия, бессильное щелканье арбалетов и полные ярости крики, эхо которых все еще блуждало среди покрытых шипами стволов. Стоило посмотреть куда-то, как тут же в мозгу калейдоскопом мелькали картинки: кровь, железо, лоскутья кожи, ужас, ненависть. Я шла через эту призрачную битву, с каждым шагом все больше погружаясь в прошлое. Клинок компасом указывал мне дорогу.