Лабух - Молокин Алексей Валентинович. Страница 68

Водила уже проснулся и теперь деловито ходил вокруг Машки, время от времени пиная колеса — не надо ли какое-нибудь подкачать.

— Слушай, дружище, а не подбросишь ли ты меня на своей замечательной повозке до какой-нибудь большой дороги? — спросил Йохан, увидев, как Лабух махнул водиле, чтобы тот подъехал.

Колян-водила сумрачно полез на свое место, был он голодный и злой, и поэтому подъезжать не стал, а мстительно дождался, пока пассажир подойдет сам.

— Ух, какая красавица! — воскликнул Йохан, похлопав Машку по пузатому капоту и забираясь на заднее сиденье. — Никогда в жизни в такой не ездил!

Водила немного оттаял и сказал:

— До Большой Дороги нам порядочный крюк делать придется. Так что повезу только за отдельную плату!

— Езжай! — Лабух махнул рукой. — Так и быть, доплатим!

Застоявшаяся Машка фыркнула и помчалась коровьим галопом, весело вскидывая желтым в шашечках задом. Скоро город-орган пропал из вида, и перед ними открылась Большая Дорога.

Большая Дорога это такая дорога, которая может привести куда угодно. Поэтому и выглядеть она должна соответственно. По сути дела, это и не дорога даже, а какое-то бесконечное поле, по которому проходят тысячи и тысячи всевозможных дорог — восьмиполосных шоссе, армейских бетонных рокад, раздолбанных грунтовых, местами засыпанных гравием проселков, тропинок, лесных просек и вовсе непроезжих направлений, которые для кого-то являются дорогами. И все это дорожное разнообразие тем не менее ухитрялось выглядеть обыкновенное дорогой, покрытой слегка растрескавшимся асфальтом, не слишком ухоженной и не слишком широкой. Только вот указателей нигде не было видно.

На Большой Дороге, как и полагается, остро пахло бензиновой гарью, конским навозом, дымом походных костров и еще чем-то нездешним. По ней стремительно проносились забрызганные пыльные лимузины, неторопливо влеклись запряженные быками повозки, целеустремленно простреливали длинные фуры дальнобойщиков. Все это мчащееся, шагающее, ползущее каким-то образом ухитрялось не мешать друг другу, словно Большая Дорога сама выбирала, в какой из своих бесчисленных ипостасей явиться путнику или, как умелый картежник, ловко раскладывала всех по мастям. Впрочем, присутствовал здесь и какой-то быт, обжитость, потому что по Большой Дороге не просто едут или идут — в ней рождаются, живут и умирают.

На обочинах призывно мерцали огоньки харчевен и трактиров, где-то смеялись женщины, а в обтрепанных кустах, немного поодаль, кто-то шевелился. Наверное, это были разбойники, прикидывающиеся дорожным патрулем, а может быть, наоборот.

Водила тормознул на обочине. Йохан сунул ему золотую монету, которую водила тут же попробовал на зуб. Монета оказалась настоящей, потому что водила сразу же преисполнился к Йохану уважения и даже предложил отвезти его куда угодно. Видно, Большая Дорога сочла Кольку-водилу своим парнем и сделала ему некое заманчивое предложение, от которого ох как трудно было отказаться.

— Вот только с клиентом разделаюсь, и поедем! — сказал водила с Большой Дороги и посмотрел на Лабуха.

Лабух даже поежился.

— Большое спасибо, — поблагодарил Йохан. — Я лучше пойду пешком. Вы не представляете, как приятно ходить пешком!

Водила, который необходимость хождения пешком приравнивал к поражению в правах на неопределенный срок, сразу разочаровался в Йохане и принялся демонстративно смотреть вдаль.

Органист неторопливо выбрался из Машки, закинул за плечи шарманку и вещевой мешок, попрощался с Лабухом, водилой и Черной Шер да и зашагал себе по обочинке, что-то насвистывая

— Ну что, поехали, — сказал Лабух водиле, — а то, не ровен час, опоздаем на Старую Пристань.

— Не опоздаем! — ответил водила и с тоской посмотрел на уходящее в неведомое дорожное полотно. Эх, бросить бы все, и по газам! — Да ладно, поехали!

Машка нехотя развернулась и, недовольно бурча мотором, медленно покатила прочь от Большой Дороги. Чувствовалось, что она была разочарована. Может быть, она надеялась там, на Большой Дороге, встретить какого-нибудь Борьку? Кто их разберет, эти одушевленные машины?

Водила молчал, сжав в зубах вонючую беломорину, только иногда огладывался через плечо, словно Большая Дорога время от времени окликала его по имени, а может быть, так оно и было, только Лабух этого не слышал.

— Слышь, артист, — подал наконец голос водила, — а ты не знаешь, с Большой Дороги на Чуйский тракт можно попасть?

— Наверное, можно, — Лабух было задремал, но вот проснулся. — А что ты там забыл, на Чуйском тракте?

— Молодость, — негромко ответил водила. — Вот, вроде бы, хрен с ней, с молодостью! Но тянет, понимаешь, хоть взглянуть бы...

Наконец, такси подкатило к Старой Пристани и припарковалось среди других автомобилей — нюрок, катек и прочих клеопатр. Все тачки были явно из одной конюшни, из Гаражей. Возле машин лениво покуривали водилы.

— Слушай, а что, кроме водил и мобил, никто в этом городе извозом не занимается? — удивился Лабух. — У бывших глухарей тоже тачек полно.

— Конкуренты, — презрительно сплюнул водила. Среди своих он снова стал прежним. Прошлое, конечно, тянет, но с наезженной колеи настоящего съехать не так-то просто. — Как же, некоторые чайники пытались, только куда им до нас! Мы им живо момент истины устроили! Так что не боись, чужие здесь не ездят!

Глава 24. Старая Пристань

Плавучий резной, словно игрушечный, домик, весь голубой и розовый, с фигурными деревянными столбиками веранд и балконов, гранеными башенками и сквозными кружевными перилами — вот что такое Старая Пристань. Когда-то давно по реке, словно большие праздники, плавали настоящие пассажирские пароходы, как полагается, лебедино-белые, с красными плицами гребных колес и сияющими медными колоколами, курительными салонами, обшитыми дубовыми панелями, и, конечно, высокими трубами. Однажды желтый приземистый буксир, похожий на трудолюбивую черепаху с черной трубой на спине, приволок и поставил на якоря это новенькое деревянное чудо. Тогда ее называли Новой Пристанью, и жители города приходили сюда по выходным в праздничной одежде, мужчины — в тесных визитках и сюртуках, непременно с усами, женщины в светлых кружевных платьях, таких длинных, что, поднимаясь по трапу, подол надо было придерживать рукой, с кружевными же зонтиками от солнца, дети в полотняных матросках.

Люди подолгу сидели в ресторане, пили кофий, вкусно обедали, ожидая прибытия парохода. Они делали все со вкусом, не торопясь, поэтому и сама пристань, несмотря на свой легкомысленный вид, по сей день располагала к неторопливости и благодушию. К несуетности. Пристань принадлежала Миру Реки, плавному, на первый взгляд, неторопливому и вечному, а на самом деле — изменчивому и каждое мгновенье новому. И Мир Реки был чем-то похож на мир Большой Дороги.

Лабух с помощью водилы выгрузил свое имущество и, оставив кофры с инструментами на дебаркадере, пошел к деревянному, снабженному резными перильцами трапу. Водила получил положенную плату, но, однако, не уехал, а вразвалочку направился к группке своих коллег, оживленно что-то обсуждавших. Наверное, вопросы бизнеса или меры воздействия на потенциальных конкурентов. А может быть, водиле просто хотелось обменяться новостями, посплетничать — вон только что Лабуха привез. В городе-органе побывал. Ничего интересного не видел, зато выспался. Левого пассажира прихватил. С виду чудак-чудаком, но платит золотом. Глядите, какая монета. Соверен, наверное. Или гульден. Ну, все равно, главное, что золотая. Нет, не поменяю... На счастье носить буду... Кстати, я еще и на Большой Дороге отметился. В общем, полным-полно новостей. А Лабух-то наш куда-то намылился, интересно зачем. Наверняка ведь что-то затевает. За одну ночь мильон отхватил, надо же! Да что ему мильон, боевые музыканты, они денег не ценят, им бензин покупать не надо, а бензин нынче, сами знаете почем! Дорожает бензинчик, и дорожать будет. Да еще ходят слухи, что патрули с музыкантов на ловлю таксистов, то есть водил и мобил, переквалифицировались, вот еще напасть. Говорят, ездить можно будет только вдоль, а поперек — ни-ни!