Imprimatur - Мональди Рита. Страница 18

– Ах, какие мы нежные! – иронически заметила Клоридия, пытаясь скрыть свое разочарование и как-то очень по-женски, с раздражением теребя прядку волос. – Что за скверный характер!

В эту минуту мне пришло в голову, что на протяжении последних дней Клоридия часто старалась поближе держаться к Дульчибени, но он всякий раз избегал ее со всевозрастающим раздражением. Его охватывало глубокое и неподдельное отвращение, стоило ему завидеть ее, чего нельзя было сказать об отце Робле-де, который, казалось, пребывал в чрезвычайно возбужденном состоянии в связи с присутствием в «Оруженосце» куртизанки. Никакой другой постоялец не осмеливался питать к ней презрение, подобное тому, что исходило от Дульчибени. Возможно, поэтому, а может быть, и претендуя на деньги, которые, судя по всему, у него водились, она задалась целью завязать с ним некие отношения. Однако не добившись от него самого ни единого словечка, Клоридия не раз расспрашивала меня о нем, охочая до любых подробностей, касающихся его личности.

Гадание по руке явно не задалось, и лекарь воспользовался этим, чтобы вернуться к рассказам о снадобьях, а также раздать нам пилюли и шарики. Затем все без исключения двинулись за ним взглянуть на Пеллегрино, по-прежнему в беспамятстве лежащего на постели. Но теперь в его лице появились краски. Дневной свет, проникающий сквозь ставни, настраивал на жизнерадостный лад.

– Гм, – буркнул он вдруг.

– Да он скорее жив, чем мертв, – авторитетно заявил Кристофано. – Глаза приоткрыты, горячка еще не прошла, но цвет лица улучшился. К тому же он обмочился.

Стоило нам услышать эти благоприятные новости, у всех отлегло от сердца. Однако Кристофано пришлось признать, что больной находится в состоянии глубокого забытья и весьма неохотно отзывается на внешние раздражители.

– Пеллегрино, ответь мне, слышишь ли ты меня? – тихо спросил Кристофано.

– Гм, гм, – отвечал тот.

– Не может ответить, – убежденно произнес лекарь. – Хотя голоса различает. Я уже сталкивался с подобным: одного крестьянина придавило поваленным ветром деревом и он несколько месяцев не мог выговорить ни слова, хотя понимал все, что говорили ему жена и дети.

– А что с ним было после? – спросил я.

– Ничего. Умер.

Тогда с просьбой как-то расшевелить его обратились ко мне. Но и я не добился ничего. Мне не удалось вырвать его из состояния прострации, даже шепнув ему, что постоялый двор охвачен огнем и гибнут все запасы вина.

И все же Кристофано отчего-то успокоился. Два вздутия на шее моего хозяина поблекли и как будто стали рассасываться. Стало быть, то не были бубоны. Они уменьшались, а вместе с ними уменьшалась и угроза чумы. Можно было слегка расслабиться. И все же мы не бросили больного на произвол судьбы. Главное, мы убедились, что он способен глотать, пусть и медленно, жидкую и рубленую пищу. Я взялся поддерживать его силы, а Кристофано регулярно осматривать. Правда, постоялый двор осиротел, оставленный заботами того, кто лучше всего умел заправлять хозяйством. Я предался размышлениям на тему, что же с нами будет, а постояльцы, довольные своим посещением Пеллегрино, разошлись по комнатам. Остались только я и Кристофано, который задумчиво разглядывал недвижное тело моего благодетеля.

– Вроде бы пошел на поправку. Однако болезнь – штука коварная, излишне доверять своим впечатлениям опасно, – заключил он.

С улицы донесся звук колокольчика. Я выглянул в окно: трое сбиров явились, чтобы сделать перекличку и проверить, все ли месте. Но сперва потребовали от Кристофано отчета о состоянии нашего здоровья. Я обежал комнаты и пригласил всех низ. Многие с ужасом взирали на моего бедного хозяина, неспособного держаться на ногах и ведомого Кристофано и аббатом Мелани. Общий сбор был на втором этаже в комнате Помпео Дульчибени. Лекарь сообщил посланникам Барджелло, что у нас обошлось без происшествий и новых случаев заболевания. Затем началась перекличка.

Кристофано и Атто постарались все запутать и устроить неразбериху. Когда звучало чье-нибудь имя, Кристофано подводил к окну совсем другого человека, и первыми прошли Стилоне Приазо, Робледа и Бедфорд, хотя вызывали не их. Кристофано просил извинить его за невольно совершенные ошибки, но известный беспорядок уже воцарился. Когда же пришел черед Пеллегрино, Бедфорд устроил еще больший переполох: стал изъясняться на английском, требуя (как нам объяснил Атто), чтобы его отпустили, чем навлек на себя оскорбления и насмешки, а в это время под шумок к окну подвели Пеллегрино. Он был в наилучшей форме: причесан и даже хорош собой (для чего у Клоридии были позаимствованы туалетные принадлежности). А тут еще Девизе принялся размахивать руками и протестовать, чем окончательно отвлек внимание стражей порядка от моего хозяина. А там уж и перекличка подошла к концу.

Пока я раздумывал по поводу всего случившегося, на меня налетел аббат Мелани и куда-то потащил. Ему, видите ли, приспичило знать, где мой хозяин держит деньги и ценные вещи, которые сдавали ему на хранение постояльцы. Я прямо-таки опешил от подобной наглости и невольно отпрянул: это место мог знать только содержатель постоялого двора. Пусть там и не имелось сокровищ, но то, что ему доверяли, было надежно спрятано. Тут-то мне на память и пришло, как дурно отзывались об аббате Приазо, Кристофано и Девизе.

– Не иначе как твой хозяин носит ключ при себе? – выспрашивал Атто.

Только я собрался ответить ему, как увидел Пеллегрино, которого почти несли в его комнату. Связки ключей на железном кольце, день и ночь болтавшемся у него на поясе, при нем не было.

Я бросился в кладовку, где в трещине в стене были спрятаны запасные ключи. Об этом месте знал только я. Ключи были на месте. Стараясь не вызвать у постояльцев любопытства (они и без того все никак не могли успокоиться после того спектакля, который был устроен для сбиров, и теперь спускались на ужин), я поднялся на чердачный этаж.

Здесь самое место пояснить, что на лестницах между этажами было по два марша ступеней. Каждый марш заканчивался площадкой. Так вот на площадке между третьим и четвертым этажами находилась дверца, ведущая в чулан, где хранились ценные вещи.

Я удостоверился, что поблизости никого нет, и отпер чулан. Отодвинул камень в стене, закрывавший небольшое углубление, в котором стоял сундучок. Все было на месте: деньги, расписки в получении ценных вещей, отданных на хранение, подписанные постояльцами. Я облегченно вздохнул.

– А теперь я тебя спрашиваю: кто похитил у мэтра Пеллегрино ключи?

Это был голос Мелани. Он следовал за мной по пятам и, войдя в чулан, закрыл дверь.

– Видать, среди нас завелся воришка, – усмешливо продолжал он и вдруг, указав кивком в сторону лестничной площадки, прошептал:

– Тихо, кто-то идет.

И велел мне встать у входа. Я нехотя повиновался, но ничего не услышал, за исключением слабых звуков гитары, доносившихся снизу.

Желая свести общение с аббатом к минимуму, я сказал ему, что он может без опаски покинуть чулан. Когда же он протискивался в узкую дверцу, я заметил, как печален его взгляд, брошенный в сторону тайника для хранения ценностей.

– Что еще, господин аббат? – выдавил я из себя, пытаясь не показать своего нарастающего страха и справиться с неучтивым тоном, которым помимо своей воли говорил с ним.

– Я вот думаю: не странно ли, что похититель ключей не пустил их в ход, чтобы завладеть содержимым тайника? Ты уверен, что все на месте?

Я снова заглянул внутрь: деньги, расписки… И вдруг меня пронзила мысль о жемчужинах, подаренных мне Бреноцци.

Необычный и завораживающий подарок венецианца, который я ревностно запрятал среди других ценностей, исчез. Но отчего похититель удовольствовался лишь этим? Хранящейся здесь суммой денег, лежащей на виду, было легче распорядиться чем моими жемчужинами!

– Успокойся. Пойдем ко мне и все спокойно обсудим, – предложил аббат.

Видя, что я собираюсь отказаться, он добавил:

– Если ты хочешь снова увидеть свои жемчужины.