Чужая вина (Пленник) (Другой перевод) - Монк Карин. Страница 39

На картине двое мальчиков пускали в ручье деревянные кораблики. Они были изображены со спины — в помятой одежде и с волосами, растрепанными ветерком, который надувал паруса их суденышек. Сцена казалась солнечной и сонной — словно день никогда не должен был кончиться. Но узкая полоска свинцовых туч на горизонте выглядела зловеще, как бы намекая, что игры мальчиков и пора их детства скоро подойдут к концу.

— Мне нравится эта картина. — Джек поставил портрет Шарлотты на диван рядом с изображением лодок. — Ты тут очень похожа на себя.

Шарлотта, неуверенно улыбаясь, разглядывала картину, втайне радуясь, что Джек считает ее такой же хорошенькой, как девочка на портрете.

— Ты так думаешь? — тихонько спросила она.

Шарлотта была изображена сидящей в кресле и читающей книгу. Стянутое в талии платье опускалось на пол широкими воланами, полностью скрывая очертания ног. У самого края юбки лежала кремовая роза с длинными острыми шипами вдоль стебля. Казалось, что Шарлотта непременно уколется о них, если захочет поднять розу, но, если она оставит цветок на полу, он увянет и погибнет. Для заурядного зрителя это было простой дилеммой, но Хейдону образ казался трогательным. Он чувствовал, что роза служит метафорой искалеченной ноги Шарлотты.

Было очевидно, что Женевьева наполняет свои произведения личным ощущением окружающего мира. Хейдон надеялся, что это произведет неизгладимое впечатление на будущих покупателей.

— Эта последняя из маленьких, — пропыхтела Дорин, помещая еще одну картину рядом с двумя, уже установленными на каминной полке. — Остальные пускай принесут Джек и Олли.

Уперев руки в бока, Юнис окинула взглядом импровизированную выставку.

— Здесь больше нет места, так что оставшиеся картины будем складывать в столовой.

— Что это вы тут делаете? — послышался удивленный голос.

Сердце Хейдона сжалось при виде стоящей в дверях Женевьевы.

Ее золотистые волосы, прошлой ночью лежащие мягким теплым шелком на его руках и подушке, были аккуратно причесаны, а темное, целомудренно застегнутое на все пуговицы платье скорее подходило для немолодой вдовы. Если бы не воспоминания о ее страстных объятиях, Хейдон мог бы подумать, что в комнату собирается войти монахиня. Кожа Женевьевы была бледной, а темные круги под глазами свидетельствовали, что она, как и Хейдон, провела бессонную ночь. Хейдон понимал, как трудно ей было после всего, что случилось, спуститься в гостиную и оказаться с ним лицом к лицу. Он не собирался усложнять все еще больше. Сейчас необходимо обеспечить покой и безопасность Женевьеве и ее домочадцам. Это главное, и этим он и занимается.

Как только станет ясно, что она сохранит свой дом, ему придется уйти, чтобы не подвергать риску никого из них. Этот спектакль не может продолжаться вечно. Когда-нибудь все откроется, и тогда…

— Его светлость думает, что сможет продать кому-нибудь ваши картины, — возбужденно объяснила Дорин.

Оливер с сомнением почесал седую голову.

— Конечно, они выглядят получше, чем то барахло, которое многие вешают на стены.

— По крайней мере люди здесь прилично одеты. — Юнис одобрительно смотрела на полотна. — Эти картины можно вешать где угодно и не завешивать их, когда в доме леди и дети.

— Если Хейдон продаст достаточно картин, мы сможем уплатить деньги банку и не бояться, что нас выгонят на улицу, — радостно добавил Джейми. — Разве это не здорово?

Женевьева старалась казаться спокойной, глядя на Хейдона, но это давалось ей с трудом. Этим утром она оставалась в своей комнате столько, сколько могла, стараясь собраться с духом, чтобы встретиться с ним, не обнаруживая стыда из-за произошедшего между ними ночью. К несчастью, вид Хейдона, хладнокровно рассматривающего ее картины, которые он, по-видимому, велел собрать со всего дома, поколебал ее самообладание.

— Зачем вы это делаете? — резко спросила она.

— Потому что нам нужны деньги для выплаты ваших долгов банку, — ответил Хейдон. — Я просмотрел все в вашем подвале и, к сожалению, не нашел ничего ценного. Зато ваши картины очень хороши. Уверен, что, если нам удастся раздобыть галерею для выставки ваших работ, вы сможете продать достаточно полотен, чтобы уплатить значительную часть долга.

— Мои работы не годятся для продажи. — Женевьева чувствовала себя униженной. Она вкладывала в картины столько личного и не питала иллюзий насчет их продажной ценности. — Это всего лишь портреты детей, натюрморты и пейзажи. Никто не захочет их покупать. Люди предпочитают грандиозные полотна с героическими сюжетами.

— Или с голыми леди, — пискнул Джейми.

— Довольно болтать! — прикрикнула на него Юнис.

— По-моему, вы не правы, Женевьева, — возразил Хейдон. — Мода на мифологию, всяческих богов и героев, батальные сцены постепенно проходит. Ваши картины — сама жизнь. Они будут близки и понятны многим. К тому же они насыщены эмоциями. На них невозможно смотреть, ничего не чувствуя.

— Он прав, девочка, — согласился Оливер. — Я смотрю на эти лодки и думаю, как было бы хорошо поесть на обед рыбы.

— Ты отлично знаешь, что рыбы к обеду не будет, — проворчала Юнис. — Сегодня воскресенье.

Женевьева настороженно смотрела на Хейдона, спрашивая себя, насколько он искренен. В глубине души она была довольна, что он считает ее картины не просто приятными любительскими работами женщины, балующейся живописью. Женевьева занималась этим с детства, но после смерти отца и появления в доме Джейми ее произведения резко изменились. Чувствуя страх и одиночество, она ощущала необходимость как-то выражать свои радости и разочарования, делая это с помощью живописи. Каждая работа имела для нее особое значение, выходящее за рамки простого воплощения темы. Казалось, будто краски были полны испытываемых ею чувств. Каждый штрих навсегда запечатлевал на холсте частицу ее души.

Возможно ли, чтобы Хейдон ощущал страсть, с которой она создавала эти картины? А если так, смогут ли посторонние почувствовать то же самое? Конечно, нет! Да и кому придет в голову еще и платить за возможность видеть их каждый день у себя дома.

— Никто в Инверэри не станет предоставлять галерею для выставки работ, созданных женщиной, — сказала она. — В глазах здешних жителей мои картины не могут иметь никакой ценности. Люди иногда платят мне за то, что я рисую портреты их детей, но это совсем другое. Покупать мои работы на выставке — это значит признать их достоинства. Кто решится это сделать?

— Вы правы, — согласился Хейдон. — Но я не собираюсь устраивать вашу выставку в Инверэри. Здесь невозможно продать ваши работы по цене, которую они заслуживают. Я намерен организовать выставку в Глазго.

Женевьеве стало ясно, что Хейдон не понимает, что в качестве творцов миром искусства признаются только мужчины.

— Ни один торговец живописью в Глазго не станет устраивать выставку женских работ.

— Разумеется, но кто же им скажет, что картины написаны женщиной? — Хейдон задумчиво остановился перед портретом Шарлотты. — Думаю, лучше использовать французскую фамилию. Знаю по опыту, что шотландские торговцы произведениями искусства любят представлять работы, созданные за рубежом. Это придает им определенную надежность и таинственность.

— Это верно, — кивнула Юнис. — Дом лорда Данбара был полон картин, и ни одна из них не была нарисована добрым и честным шотландцем. Все прибыли из Италии, Франции или Англии, как будто там лучше знают, как малевать краской по холсту, чем у нас. — Она неодобрительно фыркнула.

— Вы имеете в виду, что мы скажем, будто мои картины написаны французским художником? — Женевьева не пришла в восторг от этой идеи.

— Конечно, это не лучшее решение, — признал Хейдон. — Но если мы действительно хотим устроить выставку ваших работ и пробудить к ним интерес, то вернее всего будет поступить именно так.

— По-моему, это очень романтично, — одобрила Аннабелл. — Французские имена звучат так элегантно.

— А по-моему, они звучат глупо, — заявил Саймон. — Как будто пытаешься что-то выплюнуть.