Убийца с крестом - Монтечино Марсель. Страница 16

Уолкер отступил от забора и засмеялся. Собака застыла над разлетающимися клочками газеты и оскалилась. Полное ненависти рычание заклокотало у нее в глотке как нагревающийся мотор.

Уолкер коротко, по-мальчишески хохотнул, затем его лицо стало бесстрастным, и легкой трусцой он побежал на восток, в глубь квартала. Собака побежала вдоль забора, опережая его. В углу, где забор перпендикулярно упирался в стену, она остановилась. Когда Уолкер пробегал мимо, сука бросилась на забор в последней, тщетной атаке. Уолкер даже не повернул головы.

Следуя на восток, он пробежал еще несколько кварталов и, повернув на север, потрусил по сонной улице двухэтажных домиков, покрытых штукатурным гипсом. Пробежав еще три квартала и свернув на посыпанную гравием аллею за приземистым неприметным зданием из железобетона, Уолкер затаился в ожидании в затененном дверном проеме. Дышал он легко и ровно. Улица вспыхнула в свете фар, и он вжался в дверной проем и стоял так, пока автомобиль не проехал мимо. Через несколько минут медленно и осторожно повернул дверную ручку – дверь была заперта. Он подождал еще. Где-то вдалеке завыла сирена. Проехал еще один автомобиль. Уолкер закинул руку за спину, порылся в рюкзачке и нашел то, что ему было надо. Прождав еще несколько минут, вышел из проема на улицу. С севера и юга улица была пуста. Уолкер поднял баллончик с краской и принялся неторопливо писать на ровной серой стене – удлиненные, со множеством петель буквы, казалось, сами возникают на поверхности. Окончив, он отступил на шаг и с минуту любовался своим произведением. Затем двумя быстрыми движениями нанес «последний штрих» – на стене появился грубо намалеванный крест. И еще один рядом. Не оглядываясь, он выскользнул на аллею и беззвучно побежал. Через пять минут он был уже в миле от серого дома.

7.33 утра

Когда раздался первый звонок, Голд опустил ноги на пол и сел на кровати, уставившись на телефон. Этот старый трюк он применял уже более пятнадцати лет: смотрел на трезвонящий телефон и с каждым звонком заставлял свой мозг мыслить яснее – вновь и вновь. Внезапно разбуженный коп ни в коем случае не должен говорить по телефону, пока полностью не придет в себя, – об этом он знал по собственному горькому опыту. Как-то раз его маленький худой осведомитель (именуемый всеми Чарли Браун) позвонил в четыре утра и очень взволнованно что-то зашептал в трубку. Голд фыркнул и опять заснул, сжимая в руке трубку. Через час его словно подбросило с кровати, так что спавшая рядом Эвелин проснулась. А через три недели какие-то мексиканские ребятишки, игравшие на пустующей стоянке в Бойл-Хайтс, нашли полуразложившийся, труп Чарли Брауна с перерезанным горлом – его завернули в толь и запихнули в сточную трубу.

Обычно Голд приходил в форму на четвертом или пятом звонке. Сегодня он очухался на седьмом. Рука, протянутая к трубке, дрожала чуть сильнее обычного. Ну иночка была!

– Да. – Голос прозвучал глухо.

– Джек, это Хониуелл.

– В чем дело, Хони?

– Джек, мы влипли. Сегодня утром Том Форрестер звонил из кабинета босса!

– Ну и?

– Нас повесят за яйца за то, что мы вчера сделали на Беверли-Хиллз с Псом. Эта сука состряпала на нас официальную жалобу, но в особенности на тебя. Шеф желает видеть тебя в своем кабинете в понедельник утром. Ровно в восемь. Потом меня – в девять.

Голд вздохнул, протер глаза:

– А Том не говорил, чего этому кретину надо?

– Ну, он не уверен на все сто... Однако ему кажется, что Гунц затребует у тебя назад полицейскую бляху. То есть сначала он попросит тебя уйти в отставку, а если ты откажешься, потребует бляху. Что до меня, Том думает, что мне просто слегка намылят шею. Может быть, письменный выговор будет. А может – нет. Том говорит, что поначалу Гунц рвал и метал, хотел на месяц отстранить меня от работы. Потом поостыл. Так что теперь ему только ты нужен.

– Чего-таки еще новенького? – спросил Голд, ввернув еврейское словечко.

– Что нам делать, Джек?

– Да ничего. Пойдем к нему в понедельник с утра. Что мы еще можем сделать?

– Мне тоже так кажется.

– Мы всего лишь выполняли свой долг. Работа у нас такая! А если они этого не понимают, это уж их проблема.

– Дело в том, что они могут сделать это нашей проблемой: это уж у них работа такая!

– Ублюдки!

Немного помолчали. Голд начал:

– Хони...

– Что, Джек?

– Я очень сожалею, если я впутал тебя в эту историю! Это все Гунц, у него всегда был зуб на меня.

– Эй, приятель, мы выполняли свой долг – ты сказал совершенно правильно. Пошли они все в задницу, если шуток не понимают!

– Ну ладно, Хони.

– Ладно, Джек.

– Увидимся там в понедельник утром.

– Да уж. – Хониуелл нервно рассмеялся.

Повесив трубку, Голд с минуту сидел и пытался собраться с мыслями. Внезапно заверещал будильник на захламленной тумбочке – Голд даже подпрыгнул. «Нервишки ни к черту!» – подумал он, заглушая будильник. На электронных часах мигало: 7.45. Голд порылся в памяти – зачем это он встал в субботу в семь сорок пять? Вспомнил: сегодня же у его сына день бар мицва! [17] Или это у ее сына бар мицва? Ссутулив плечи, мрачно ухмыльнулся. Подумал: «Выпить, что ли, или еще слишком рано?»

Голд встал и пошел в ванную. Однокомнатная квартирка с кухонной нишей была тесна и забита дешевой мебелью. При взгляде на эту мебель возникало ощущение, что ее взяли напрокат. Так оно и было – правда, очень давно. На заваленном всякой всячиной пластиковом столе было несколько фотографий в рамках. Все они изображали пухлощекую блондинку в разных возрастах: младенец, дитя, девочка-подросток, молодая женщина. Над столом висел последний снимок с блондинкой – она держала смеющегося младенца. Рядом с ней стоял темноволосый бородатый парень, на вид чуть младше тридцати. Стоя над унитазом и справляя нужду, Голд внезапно почувствовал, как в голове у него застучала кровь. Стряхнув последние капли, нагишом вышел на кухню. Открыл холодильник, вскрыл банку пива «Coors», выпил ее медленными, размеренными глотками, открыл еще одну и тяжело плюхнулся на табуретку за пластиковым столиком. Рядом с солонкой и перечницей всегда стояла на страже бутылочка с аспирином. Голд вытряхнул четыре пилюли и запил их ледяным пивом. Громко рыгнул – наконец-то начал приходить в себя. Допил пиво, смял банку, выбросил ее вместе с первой в пакет для мусора у плиты.

До чего надо докатиться, чтобы бояться праздника бар мицва собственного сына? Для этого надо быть стариком Голдом.

Как так получается, что твой сын уже тебе не сын?

– Загадки, шарады. К черту! – Голд выругался.

Взбил пару яиц, нашел в холодильнике черствые английские булочки и сделал тосты. Начал было делать себе растворимый кофе, передумал: выключил огонь под чайником и открыл еще одну банку пива. И чего ему сегодня не спится? Он поставил пиво и еду на столик. Чуть приоткрыл входную дверь – в квартиру просочился лучик солнца. Две пожилые дамы в соломенных шляпах с обвисшими полями уже подстригали розовые кусты во дворе. В шкафу валялся влажный, давно не стиранный халат. Голд облачился в него и, щурясь от солнца, босиком вышел во двор. Маленькая пушистая собачонка, путавшаяся в ногах у одной из женщин, стрелой метнулась на середину двора и залилась яростным лаем, подскакивая на негнущихся ножках. Пожилые дамы оторвались от своей работы и улыбнулись Голду.

– А, это мистер Голд. Доброе утро, мистер Голд. Целия, смотри-ка, мистер Голд вышел. Тише, Чингиз!

– Лейтенант Голд, Тоби. Он ведь полицейский. Все еще лейтенант. Да заткни ты своего пса, Тоби!

– Доброе утро, миссис Акерманн, миссис Ширер. Неплохой денек сегодня. – Голд без особой надежды искал что-то на ступеньках и под кустами. Собачонка металась по двору, рычала и норовила ухватить Голда за лодыжки.

– Чингиз! Ну будь же хорошим мальчиком! – умоляла миссис Акерманн.