Высокая ставка - Монтечино Марсель. Страница 13

Она улыбнулась Сэлу, провела рукой по его влажным волосам.

— Я тоже люблю тебя, Сальваторе. — Ванда прижалась губами к его губам, пощекотала во рту языком. Затем резко отстранилась, подвела Сэла к черному ходу, ведущему к пожарной лестнице. — Сейчас, любовничек.

Она взяла со шкафчика сумку, достала несколько купюр, сунула Сэлу в руку и вывела его в холодный коридор, где вдоль стен стояли мусорные баки. Здесь она чмокнула Сэла в щеку, вернулась в квартиру и со словами:

— Береги себя, любовничек! — захлопнула перед его носом дверь. Щелкнул замок, и вслед за этим раздался голос Ванды: — Иду, Джанин, иду! — Боже, даже не успела накраситься.

Сэл стоял на холоде и смотрел на мятые купюры в руке. Потом медленно развернул, пересчитал. Из квартиры доносились радостные возгласы, низкий мужской голос, громкий беззаботный смех. Сто тридцать два доллара. Сэл зачем-то снова пересчитал их. Три двадцатки, пять десяток, четыре пятерки и две купюры по одному доллару. Опять смех. Мужской голос, но уже другой, молодой:

— Как это вам удалось еще похорошеть? Выглядите просто великолепно.

И снова смех. И ласковое мурлыканье Ванды:

— Дорогой, не приготовить ли нам выпить. Мне это необходимо.

Сэл сунул деньги в карман, поднял над головой мусорный бак и хватил им о дверь. Потом еще и еще. Воцарившаяся тишина казалась звенящей. Сэл слышал собственное дыхание. Затем он заорал:

— Сука, старая самовлюбленная сука! Спать с тобой все равно что с собственной бабкой. Меня от тебя тошнило. — Сэл замолчал, прислушался. Из-за двери не доносилось ни единого звука.

«Что я делаю, — спросил себя Сэл. — Зачем? Они убьют меня, а ведь она могла мне помочь. Но не сделала этого. Теперь я покойник».

— Боже мой, Ванда, — услышал он женский голос. — Кто бы это...

— Чтоб ты сдохла! — заорал Сэл, снова хватил баком об изуродованную дверь, пробежал короткий захламленный коридор, открыл тяжелую дверь черного хода и побежал по бетонной лестнице. Он пробежал почти десять пролетов, прежде чем заставил себя остановиться. Бежать, бежать, куда угодно, это единственное, что ему остается. Эта мысль вытеснила из головы остальные. Прислонившись к холодной, влажной стене, он почувствовал, как стучит кровь. Смешно, не знал, что у покойников бывает пульс. «Отлично, так и надо. Не теряй чувства юмора. Оно тебе пригодится. Доброе слово — великая сила, говорил придурковатый клоун из „Шо-бара“ и еще: теперь ему необходима изрядная доля юмора... и сто восемьдесят тысяч. Об этом надо забыть, — размышлял Сэл, — уж лучше пистолет с одним патроном. Нет, только не это. Не будь дураком». Он сел на ступени и закрыл лицо руками, заметив, как сильно они дрожат. А ведь было не так уж холодно. «Ну и что теперь ему делать? — Он пропел это про себя на мотив песенки „Куда, куда сбежал мой щенок?“. — Ребята на заднем ряду, подпевайте». Сэл понимал, что теряет самообладание. Как потерял уже все остальное. Он уже не мог противиться страху. А ведь сейчас, он взглянул на часы, всего четверть седьмого, что же будет к десяти часам? Боже, что делать? Вся его жизнь! Вся его жизнь летит ко всем чертям! Почему? Почему он должен страдать из-за всяких подонков?! Почему одни, извалявшись в дерьме, пахнут розами, а другие, такие, как он, неудачники, едва сводят концы с концами? Господи! Господи! Ведь еще утром, несколько часов назад, ему чертовски везло. Семьдесят пять, восемьдесят тысяч прибыли. Он объелся за завтраком в «Монталбано» на Бурбон-стрит и дал Терезе сто долларов на чай. Из своего выигрыша. «Отличное воскресенье, — сказал он ей. — Жаль, что нам с тобой приходится по воскресеньям работать». На ее широком черном лице появилась ослепительная улыбка: «Похоже, ты принял сегодня пару удачных ставок, Сэл». Он улыбнулся: «Пару? Целую кучу». Оба весело рассмеялись. «А теперь что, — с горечью думал Сэл, — одна неверная ставка — и все пошло прахом. Пришлось клянчить деньги у страшной старухи! Вот я и скрываюсь на лестнице для прислуги...»

Этажом ниже открылась дверь, и кто-то вышел на лестницу. Сэл прижался к стене. Наверняка служба безопасности. Ванда их вызвала. Заявила, что какой-то псих ломится в квартиру с черного хода. Сэл буквально вжался в стенку и затаил дыхание. До него донесся звук тяжелых шагов по лестнице. А вдруг это не полицейские, а братья Венезия? Вдруг они шли за ним от самого бара? Сэл перестал дышать, в висках стучало. Еще шаги на лестнице. «За мной охотятся». На стене обозначилась узкая вытянутая тень. Словно чудовище из фильмов ужасов тридцатых годов. Тень остановилась. Наверняка прислушивается. Сэл замер. Мгновения показались ему вечностью. Наконец тень повернулась и стала спускаться с лестницы. Хлопнула массивная дверь. Сэл подождал еще с полминуты. «Боже праведный! Кто же это мог быть? Кто? Я теряю над собой контроль. Я просто разваливаюсь. Я на грани срыва. Не волнуйся. Если ты сделал что-то не так, братья Венезия все исправят. Так-то, подлец. Сохраняй чувство юмора. Тебе оно пригодится. Очень пригодится». Он оторвался от стены и пошел вниз, застегивая рубашку.

Дождь прекратился. Стояла глубокая ночь. Ветер стих, но было серо и холодно. В свете фонарей переливались фиолетовым и золотым декорации для парада «Марди Грас». Рабочие в защитных касках и утепленных куртках тянули кабель вдоль тротуара, ежась от холода. Сэл наблюдал за ними. Изо рта у него шел пар. «Значит, парад все-таки состоится. То-то Сандра обрадуется! — с горечью подумал Сэл. Эта мысль встряхнула его. — Надо что-то делать. Нельзя просто так стоять здесь и мерзнуть, теряя драгоценное время. Уже шесть двадцать семь. Через каких-то три с половиной часа Альберт Кастилья вломится в бар и потребует свои деньги. Больше четверти миллиона. Представляю, в каком они будут шоке».

Сэл пересек улицу и направился к центру, высматривая такси. За три с половиной часа надо найти сто восемьдесят тысяч. Не так уж много для парня, не имевшего за всю свою жизнь и двух пар ботинок одновременно. Сто восемьдесят тысяч долларов! — неотвязно вертелось у него в голове, как заклинание: «ммм ю ринг хе ко», которое постоянно напевала одна калифорнийская певица, с которой он тусовался, «ммм ю ринг хе ко». Сто восемьдесят тысяч. «Ммм ю ринг хе ко». Сто восемьдесят тысяч. Может, это станет его молитвой.

Сэл вспомнил свою тетю Лилиан, на коленях у изображения святых, в отблеске зажженных свечей, в спальне с занавешенными окнами. С самого вечера девятого дня она возносила молитвы Святому Иосифу и потом гордо демонстрировала израненные, в синяках колени. А через неделю с улыбкой сообщала, что молитва ее услышана. «Я не скажу, о чем молилась, иначе нарушу навену, а это очень скверный знак». Может, последовать ее примеру? Каждую минуту, три с половиной оставшиеся часа повторять «сто восемьдесят тысяч», и тогда, возможно, он найдет деньги или деньги найдут его. Да, приятель, сказал он себе, с тобой все ясно. Ты безнадежен. Уповаешь на чудо. Вот до чего докатился. Господи. В этот момент на Дофин-стрит, узкой и длинной, как коридор, налетел резкий порыв ветра. Сэл поежился, стуча зубами, и ускорил шаг. Сейчас он находился в районе Квотер. В самом сердце территории семьи Венезия. Место далеко не безопасное для Сальваторе Кристофера Д'Аморе. Пожалуй, даже гиблое. Сэл поднял воротник рубашки и, дрожа от холода, пошел дальше мимо двух— и трехэтажных домов по обе стороны темной улицы. Ребенком он играл здесь, потерял невинность в узком переулке, таком, как этот, выкурил первый косяк на трехэтажной веранде с железной решеткой, такой, как на этих зданиях. Эти узкие односторонние улицы были для него родным домом все тридцать восемь лет его жизни. Он мог по пальцам пересчитать те случаи, когда выезжал из города на концерты, да и то не дальше пятидесяти — ста миль. Сегодня холодный ветер гулял на этих старинных улицах, предназначенных для кабриолетов и телег, редкие пешеходы торопились домой из местных увеселительных заведений, куда все ходят по воскресеньям, из каждого бара на пути Сэла сочилась музыка, и Сэл чувствовал себя потерянным, пришельцем из иного мира, случайно попавшим в этот город в этот вечер двадцатого века. Это было немного похоже на то, что он испытал днем, когда вместе с лошадью Трансформер проиграл беспроигрышный забег. Когда все стало для него иным, изменившимся и пугающим. Он получал некий импульс от мостовой, почти физически ощущал сквозь подметки, что он здесь чужой, аутсайдер, пришелец. Он здесь больше не дома. Он ощущал это с такой силой, как не ощущал ничего никогда. Теперь это не его дом, а значит, у него нет дома, потому что он не знал других мест, он никогда нигде не был.