Рауль, или Искатель приключений. Книга 1 - де Монтепен Ксавье. Страница 44

– Иногда.

– К чему он тебя приучает?

– Ни к чему. Он научил меня только читать. Он сам больше ничего не знает, и я также.

– Хочешь ты научиться чему-нибудь другому?

– О! да!.. Но это невозможно!

– Думал ли ты когда-нибудь о будущем?

– А что такое будущее, маркиз?

– Это время еще отдаленное, в которое ты перестанешь быть ребенком и станешь взрослым мужчиной.

– Да, я часто об этом думал.

– Что же ты намерен делать, когда наступит это время?

– Как только вырасту, я определюсь в солдаты, пойду на войну, чтобы возвратиться офицером и богатым.

– Разве ты хочешь иметь деньги?..

– Очень хочу.

– Зачем?

– Затем, что отец мой твердит беспрестанно, что человеку богатому не остается ничего желать, и что тогда пользуешься всеми удовольствиями и всевозможным счастьем на свете.

Маркиз вздохнул и обратил к небу глаза, наполнившиеся слезами, потом с грустью прижал к губам медальон с волосами тех, которых он так любил и которых еще до сих пор оплакивал. Рауль приметил эту грусть и не сказал более ни слова. Маркиз де ла Транблэ продолжал:

– Дитя мое, я сам хочу отвести тебя к отцу и сказать ему, что я обязан тебе жизнью…

– Как хотите. Только, пожалуйста, постарайтесь, чтобы он не прибил меня, а то вот уже два дня, как я убежал из дома…

– Будь спокоен, он до тебя не дотронется; но скажи мне, дитя мое, зачем ты убежал от отца.

– Я боялся, чтобы он не прибил меня.

– Что же ты сделал?

– Ничего.

– Однако же гнев твоего отца против тебя должен был иметь какую-нибудь причину, я полагаю…

– Никакой. У него не было денег, но ведь я в этом не виноват… а когда у него нет денег, он всегда бьет меня. Должно быть это его утешает.

– Бедное дитя! – прошептал маркиз.

– Итак, – спросил Рауль, – мне сегодня нечего бояться?

– Нечего, – отвечал Режинальд, – и сегодня и никогда!

– Если так, – весело вскричал ребенок, – я охотно пойду с вами.

Рауль сделал несколько шагов за маркизом, который подходил к своей лошади; но вдруг его румяные щеки побледнели, кровь потекла из раны, ноги подогнулись и он упал на траву. Испуганный этим неожиданным припадком, маркиз снова принялся ухаживать за Раулем, который почти тотчас же пришел в себя и встал, говоря:

– Ну вот все и кончилось…

– Хорошо, – вскричал маркиз, – но все-таки я вижу, что ты не в состоянии дойти до дому пешком.

– Ах, нет! Я дойду как нельзя лучше… – отвечал Рауль.

– Я не позволю…

– Если вам не угодно, я останусь здесь…

– Нет…

– Но ведь вы сами сказали, что не хотите, чтобы я шел…

– Ну да… я возьму тебя к себе на лошадь. Ты не будешь бояться ехать таким образом?

– Бояться! – повторил Рауль с насмешкой. – Я сам умею ездить верхом!

– Право? – сказал маркиз шепотом несколько недоверчивым.

Этот тон задел за живое непомерное самолюбие ребенка, силы которого на время возвратились. Он подбежал к лошади, которая присмирела от жестокого урока, полученного ею, и спокойно жевала траву, которую мундштук не позволял ей проглотить. Рауль вскочил на седло, подобрал оборванные поводья, ударил лошадь по боку и пустился в галоп, заставив ее перепрыгнуть через ствол упавшего дерева. Маркиз смотрел на это с возрастающим изумлением и шептал про себя:

«Я не ошибся, это ребенок необыкновенный!.. Как жаль, что он не мой сын!..»

Рауль соскочил с лошади.

– Теперь вы видите, маркиз, что я сказал правду, – пролепетал он, голосом едва внятным, потому что новая слабость овладела им, кровь начала течь опять и бледность увеличилась.

Маркиз обвязал платком грудь Рауля и, посадив его на лошадь впереди себя, поехал шагом в деревню, куда, по всей вероятности, не должен был возвращаться никогда. Дорогой он продолжал с Раулем разговор, начало которого мы рассказали, и при каждом ответе мальчика все более и более удивлялся его здравым суждениям и необыкновенно быстрой понятливости. Часа через полтора маркиз остановил свою лошадь у хижины браконьера и позвал его. На этот зов вышла только жена Роже, потому что самого браконьера не было дома. Маркиз передал ей Рауля, рассказал в нескольких словах, что случилось, и попросил ее сказать мужу, чтобы он пришел в замок, как только вернется. Крестьянка обещала.

Приехав домой, маркиз опустился в широкое кресло возле окна в гостиной и погрузился в продолжительные и глубокие размышления. Он думал, что само Провидение свело его с Раулем, и спрашивал себя, не указывало ли оно ему тем самым, что этот ребенок должен был заменить для него сыновей, которых он лишился. Мысль усыновить Рауля и сделать его наследником своего имени и состояния возникла в его уме.

У маркиза не было других наследников, кроме довольно дальних родственников; но все они были сами богаты, носили другую фамилию, и притом маркиз был совершенно равнодушен к ним. Между многочисленными горестями его жизни одна заключалась в мысли, что его старый замок и обширные земли увеличат, после его смерти, уже без того огромное состояние его родственников. С другой стороны, в сердце маркиза зарождалась живейшая привязанность, непреодолимое сочувствие к непонятному ребенку, к этому маленькому крестьянину, столь грациозному и столь храброму, пролившему кровь ради него. Может быть, эта привязанность примирит его с жизнью и наполнит утешением и радостью дни его старости? Притом вне всех этих уважительных причин не было ли еще такой, которая одна должна была сильно перевешивать весы?.. Вырвать Рауля из рук жестокого и злого отца и доставить молодому орленку средства распустить свои крылья не значило ли совершить благочестивое и благотворительное дело – дело, внушенное самыми простыми и самыми сладостными чувствами признательности?

Вот что маркиз де ла Транблэ повторял себе, когда камердинер вошел в гостиную и доложил, что крестьянин Роже Риго пришел в замок по его приказанию.

– Приведи его сюда, сию же минуту, – отвечал старик.

Узнав от жены о том, что случилось утром, браконьер почуял прибыль, обласкал Рауля вместо того, чтобы избить его по обыкновению, тотчас надел лучшее платье и, не теряя ни минуты, побежал в замок.

Камердинер ввел его к маркизу. Отцу Рауля было около сорока лет. Высокий, сильный, он мог бы считаться красавцем, в самом пошлом значении этого слова; то есть, у него были очень широкие плечи, крепкие ноги и мускулистые руки, как у тех странствующих Алкидов, которые на ярмарках и на публичных площадях, поднимают тяжести в четыреста фунтов. Ухватки его выказывали военную крутость, и он продолжал носить длинные и черные, кверху загнутые усы, как будто все еще находился в службе. Его энергичное лицо, загорелое от солнца и от всяких непогод, выражало грубые и неистовые страсти; взгляд не был чистосердечен, а улыбка тонких губ как будто всегда скрывала ложь.

В этот день он надел чистую белую рубашку, повязал вокруг своей бычьей шеи галстук и натянул на плечи драгетовый полукафтан, на котором красовалось несколько заплат. Длинные кожаные штиблеты, сжимавшие его икры, намекали на занятие браконьерством. Наконец он держал в руке нечто в роде фуражки, цвет и форму которой нельзя было различить.

В ту минуту, когда Роже Риго вошел в гостиную, кланяясь до земли, маркиз Режинальд встретил его грациозным движением и сделал знак подойти. Браконьер повиновался. Он сделал несколько шагов и встал против маркиза неподвижно и прямо, как солдат под ружьем.

– Друг мой, – сказал ему маркиз, – если ты пришел, то, вероятно, уже видел свою жену.

– Видел, маркиз, – отвечал Роже.

– Без всякого сомнения, она сказала тебе, что твой сын спас мне жизнь…

– Да, я слышал, что мальчику посчастливилось оказать вам услугу, и благословил случай…

– Скажи лучше: Провидение…

– Да, маркиз, Провидение.

– Знаешь ли, что у тебя драгоценный сын?

– Мальчик добрый, я не спорю.

– Любишь ли ты его так, как он заслуживает быть любимым?

– Всякий любит по-своему, маркиз. Мы, бедняки, не можем любить наших детей так, как любят своих детей люди богатые и вельможи… Я иногда колочу мальчишку, когда он этого заслуживает, разумеется, а он заслуживает это часто. Но вы знаете пословицу, господин маркиз: кого люблю, того и бью.