Ванесса - Арсан Эммануэль. Страница 6

— Вана… — не успел Гвидо задать вопрос, как в дверь позвонили.

— Наконец-то Никое! — воскликнула она, вскочив на ноги.

Гвидо с удовольствием обошелся бы без нового гостя. Он бесцеремонно разглядывал вошедшего, белая рубашка и джинсы которого, казалось, совершенно не соответствовали его высокому положению. Чернобородый, с правильными греческими чертами лица, Никое был красив. Может быть, даже слишком красив. Он не понравился Гвидо.

Никое грубовато поцеловал в губы Ванессу, Мидж, а потом и Гвидо, который, несколько опешив, не воспротивился этому.

За столом они обменялись банальными фразами о первых впечатлениях итальянца в Египте, комплиментами в адрес обеих женщин, потом поговорили о политике и о давно ушедших временах. Гвидо старательно избегал всякого упоминания о Сивахе. Первым заговорил о нем Никое. Он тоже сказал о гомосексуальных связях и кровосмесительстве, широко распространенных в этой пустыне, и заявил, что считает такую практику «вполне естественной».

— Нигде и никогда, — торжественно сказал Никое, — любовь не может быть неестественной. В конце концов, противоестественным не может быть ничто — ни тела, ни идеи. Даже когда человечество пытается извратить свою сущность религией или достижениями науки, оно скорее помогает, чем противоречит природе. Один лишь всемогущий бог способен отрицать природу. Но такого бога никогда не было — только тело и вера в божественное. Народ Сиваха знал об этом от сотворения мира. Поэтому они одновременно скептичны и доверчивы, наблюдательны и фанатичны, глубоко религиозные люди и атеисты. Наши ограничения и привычка делить все на категории равно ничего не значат для этих людей, привыкших свободно жить в бескрайней пустыне.

После десерта, кофе и ликера Никое прилег на подушки рядом с Мидж. Гвидо поцеловал в ягодицу стоявшую перед ним Вану. Если называть вещи своими именами, это был вполне целомудренный поцелуй. Но грек оказался не из тех, кто теряет время даром. Он ненадолго оторвался от Мидж, обнял Вану за талию, повалил ее на меховой ковер и поцеловал в губы. Одновременно он задрал юбку Ваны, демонстрируя нижнюю половину ее тела Мидж, которая тут же принялась щекотать клитор подруги своим маленьким игривым язычком.

Гвидо, уже пресыщенный, но неспособный сопротивляться желанию, охватившему его с необычайной силой, начал раздеваться — сначала сомневаясь, а потом с угрюмой решимостью. Он скользнул вдоль спины Ванессы и начал медленно о нее тереться.

Ритмичная музыка аккомпанировала этой игре, правила которой Гвидо с лихорадочной поспешностью старался определить. Но механическое трение о бедра Ванессы быстро взбодрило итальянца, и чем больше он возбуждался, тем быстрее рассеивались его опасения. Ванесса, сама забавлявшаяся со своим клитором, задыхаясь в экстазе, повернулась, ища губами его фаллос.

Адажио Генделя без всякого перехода сменило звучавшую перед тем музыку.

Гвидо понял, что эта игра не имеет правил, и не стоит напрасно терять время в поисках того, чего нет. Ему казалось, что он слышит голос певца:

О, как приятно, вольно и живо чувствовала себя его плоть, готовая мощно взорваться, не беспокоясь о приличиях, прямо в несравненном рту Ванессы!

Он почувствовал на своей спине тяжесть Никоса, и жаркое дыхание прекрасного грека обожгло его шею. Это происходило с Гвидо впервые, никогда еще другой мужчина не касался его таким образом. Все тело Гвидо протестовало, но он заставил себя расслабиться, предоставив событиям развиваться своим чередом, и нашел эту близость приятной.

Ванесса по очереди целовала Мидж, Никоса и самого Гвидо, деля между ними только что полученное семя итальянца.

Они уснули на заре, после разнообразнейших ласк и всевозможных перестановок. Оазис Амона был теперь уже не так далеко.

Глава третья

ОЦЕНИ ЦВЕТ, СЛАДОСТЬ, ГОРЕЧЬ

— Когда я был маленьким, — продолжал настаивать Гвидо, — если какому-нибудь туземцу приходило на ум срывать злость на ком-то из подданных Ее Величества королевы Великобритании или он осмеливался не допустить англичанина в свой семейный архив, исследователю достаточно было сказать: «Я пожалуюсь в консульство», и абориген тут же начинал рассыпаться в извинениях и предлагать гостю свою жену и дочерей.

— А вы в детстве были британцем? — насмешливо спросил секретарь посольства.

— Нет, но я любил читать Жюля Верна и знал, что почем.

— Надеюсь, теперь вы читаете газеты, — сдержанно заметил чиновник. — Одетых в шорты военачальников-сардаров времен вашего детства сменили подготовленные ЦРУ полковники. А итальянские консулы разрешают агентам рыться в их папках, если вы понимаете, о чем я говорю.

— Тогда скажите мне, если можете, но только отвечайте прямо: зачем нужны посольства?

— Чтобы обеспечивать свой персонал, — улыбнулся чиновник. — Вот я, например, должен содержать большую семью. Я люблю детей. А вы? Вы женаты? Вы радикал? Или, может быть, социал-демократ? Я так понимаю, что вас не интересует ни новый папа римский, ни политика Египта. Ну что ж, вам, должно быть, удастся с ними поладить.

— Короче говоря, вы согласны передать меня под нежную опеку варваров?

— Ну, я так высоко не сижу! — вздохнул хозяин кабинета и раздавил в пепельнице недокуренную сигарету. — Я только выполняю то, что поручил мне Никое. Вам повезло — вы ему понравились. Так что отправляйтесь искать Незрина Адли. Если вы не станете упоминать мое имя, он будет с вами довольно вежлив. После этого останется только набраться терпения. Именно терпения! И вам потребуется очень много этого добра, в Египте быть терпеливым значит очень много. Здесь все невозможно, но нет ничего действительно трудного. Терпение не требует особого таланта.

— Я не люблю ждать, — сообщил Гвидо.

— В таком случае лучше сразу возвращайтесь в Милан. Такой хороший город — спокойный, искренний и задумчивый!

— Но я собираюсь отправиться в Сивах, — напомнил ему Гвидо.

— Если вы понравитесь здешним бюрократам, то сможете забраться и еще дальше. Все зависит от вашей изобретательности, шарма и обходительности.

— А относительно… Как, вы сказали, его зовут?

— Незрин Адли.

Секретарь с явным усилием, словно глыбу свинца, пододвинул к себе квадратный блокнот, на каждой странице которого была оттиснута эмблема «Фиата», неторопливо вырвал верхний лист и написал на нем имя египтянина и полный титул его службы: «Министерство иностранных дел, отдел культурных связей и научно-технического сотрудничества, подотдел ориентации и программирования, сектор международных научных исследований».

Вяло порывшись в засаленной телефонной книге, он дописал несколько номеров.

— Всего хорошего! — сказал он, передавая бумагу Гвидо. — И помните — ни слова обо мне! Эти американские кондиционеры могут довести до воспаления легких. Чувствуете, как холодно в кабинете?

— Как много переговоров, чтобы получить разрешение посетить оазис! — неодобрительно заметил Гвидо, делая вид, что не понимает значения своей поездки.

— У меня будет намного больше забот, если придется отправлять на родину ваше тело, — заметил его собеседник. — А я, как видите, и так уже поседел.

— Да, я понимаю, насколько утомительны могут быть такие бесполезные небольшие переговоры.

— До свидания, мистер Форнари! — секретарь посольства пожал руку Гвидо. — Никое мой лучший друг. Постарайтесь так же ловко обработать Адли.

Перед уходом Гвидо успел еще сказать:

— Уважаемый господин, моя фамилия не Форнари, а Андреотти. Это написано на моей карточке, которая лежит прямо перед вами.

Гвидо ехал на такси. Он не видел переполненной людьми улицы, не слышал ее шума, не обращал внимания на ее запахи. Он вспоминал дом — сверкающие сталью и стеклом владения его фирмы, их прозрачную ясность и неискренность. Пока он здесь, кто-нибудь наверняка попытается выполнять его работу и занять освободившееся место… Как будто эту работу может выполнить кто-то еще, кроме самого Гвидо! Он незаменим…