Записки актрисы - Мордюкова Нонна Викторовна. Страница 27

В последний раз, возвратившись с репетиции, мама с белыми губами села на табуретку и сказала:

– Простите меня, дети, больше не поеду.

Вскоре ее забрали в стационарную больницу. Руководитель самодеятельности расстроился. Оставил сестер моих Люду и Наташу спеть в два голоса "Сулико". Иностранцы аплодировали им вовсю: две хорошенькие девушки со светлыми косами прекрасно исполнили песню на грузинском языке. Получили приз: газовые косыночки и браслеты грузинской чеканки. Мастер Коба Гурули. Когда пришли к маме, она приподнялась на постели и радостная попросила дочерей: спойте "Сулико", как там, и станьте так же, как там, на сцене.

Да, она могла бы стать прекрасной актрисой, это все замечали.

Известные режиссеры и актеры интересовались, когда приедет Ирина

Петровна. Я уже писала, что ею восхищался Алексей Денисович

Дикий. Он грустнел даже, слушая мамино пение. Самойлов,

Герасимов, Шпрингфельдт, все они в восторге от тембра ее голоса, ее музыкальности. Как же несправедлива судьба. Только стали выпутываться из тисков тяжелой жизни. Попели бы на радость себе и людям. Нет, умирай! Да помучительнее, подольше!

Плакать уходили в лес, чтобы она не видела наших слез.

– Как умру, не плачьте… Пойте наши песни, которые мы вместе пели.- Материнское сердце как бы загодя, авансом утешало плачущих детей.

С похорон пришли, я села к столу, кем-то накрытому для поминок, и подумала: "Я не дочь… я ничья не дочь. Я тетка". Физически прочувствовала – тетка.

Мамочка, дорогая, мне и сейчас тебя не хватает, хотя я уже старше, чем была ты.

КАРЕТКА

Саман – глину, смешанную с навозом,- сначала месят ногами, потом

– для получения кирпича – орудуют кареткой. Это прямоугольная рама, сделанная плотником по заказу. У кого большая, у кого поменьше. В раму эту натаптывают месиво, затем осторожно выталкивают на траву, чтобы подсохло. Получается саманный кирпич, и испокон веку хата называется саманной. Заботливо хозяева обхаживают такую хатку. Часто белят, голубую каемочку наводят. Цветы рисуют, петушков. Она невысокая, и за нею можно ухаживать, как за малым дитем. Под окнами сажают цветы: панычи, чернобривчаки, граммофоны, "рожу" – мальву по-научному…

Для человеческого бытия тоже выдумывают разные каретки: живи честно, трудись, детей рожай, не будь скрягой, гордецом. Эта каретка вечна, да только не удержится человек в ее границах.

Человек единожды входит в жизнь, в которой ему наперед уготовлен его путь. И каждому намечена судьба. Заранее расписал кто-то, как человеку жить. Смолоду и до конца. Он не думает об этом, потому что считает свои планы незыблемыми, уверен, что он хозяин жизни – как задумает, так и сделает. В каретку эту входят любые пожелания: дети, работа, дом, угодная судьба и путевка в искусство.

Молодость с амбициями. Все препятствия легко устранимы. Не топят в общежитии? А ребята на что? К вечеру любыми путями добудут досок, натопят, и будет тепло. Помню, в Лосиноостровском общежитии не стали мелочиться, спилили сосну. Она упала на провода – остановились две фабрики. За ночь все распилили, попрятали, натопили как следует, но наутро все обнаружилось.

Пришли из милиции, стали акт составлять. На полтора миллиона убытку. Да что с нас возьмешь? Свалили на стихийное бедствие.

Нам погрозили: так больше не делать! Мы, конечно: ни-ни. Зато неделю или две на обоих этажах черные голландки были раскалены.

На школьной форме, в которой я приехала в Москву, локти штопаны-перештопаны, заплатка на заплатке. Ну и что? Пошла в профком, дали ордер на покупку хлопчатобумажного изделия. Ох, изделие мое! Какое ты мягонькое и уютное – халат на пуговках.

Запах-то, запах! Магазинный, шикарный. Никому и в голову не приходило, что я в халате по институту хожу. Следующий заход в профком – парусиновые туфли на розовой резине. Потом купила на

Тишинском рынке две пары ношеных шерстяных носок, распустила и самодельным деревянным крючком связала косынку.

– И все на наряды, все на наряды деньги тратите,- съязвил наш общий любимчик Ростислав Васильевич, преподаватель физкультуры.

Общежитие – это по мне, это отрада. Я первый раз и от мужа удрала, чтобы снова очутиться в гурте: кто голову в тазике моет, кто кофточку гладит. Готовимся к понедельнику – занятие по мастерству актера. Любимый и строгий Борис Владимирович с Ольгой

Ивановной приедут. Это бал-маскарад, это праздник! Мало ли что есть хочется и день и ночь! Всем хочется. Всем людям, всей стране неотступно хочется есть. Мы учили друг друга, как тренировать желудок, чтобы он не просил еды, чтобы не отвлекал от основной жизни.

Бесконечно влюблялись, целовались по углам. Местные мамы или папы отрезвляли, отвлекали, умоляли не реализовывать свою любовь или хотя бы отодвинуть реализацию.

Один раз сидим на "западной литературе", всовывается в дверь знакомое лицо пожилой женщины.

– Простите, можно Мордюкову на минуточку?

Выхожу, таращу на пришедшую глаза, вспоминаю, что Гарик ихний гуляет с одной девочкой, слушаю ее.

– Нонна, доверяю только тебе: каждую неделю буду вам пышки печь, только не трогайте Гарика!

– Я его не трогаю. Мне вообще все до лампочки – я отличница, на доске почета вишу… А Гарик ваш скачет от одной к другой.

– Он сказал: люблю Мордюкову.

– Брешет! Ладно, давайте пышки. Приносите каждую неделю, и мы

Гарика спасем…

Вот так бывает: у меня сердце колотится оттого, что пышки едим и еще на вечер останется… Приезжаем в общежитие, на плитке целое ведро булькает с пшенной кашей. Это Сережка Пыров где-то

"скоммуниздил". Где – не наше дело. Спрашивать не полагалось.

Потом мы усаживались с отличниками натуральными и наседали на них, чтоб те рассказали содержание "Бесов" Достоевского или пьесы Н. Островского. Обычно задают на лето прочесть, но разве летом откроешь книжку? Мама родная, а на танцы к морячкам, а в море покупаться, а рыбы или раков половить? Какой там

Достоевский… Оглянуться не успеешь, как мама уже собирает тебя в Москву. Но эти наши читаки-отличники здорово пересказывали произведения. Бывало, и два, и три расскажут. А мы ухитрялись четверки получить на экзамене.

Однажды стою я на бортике бассейна – шли занятия по плаванию.

Ростислав Васильевич, наш физкультурник, подплывает, пальцем подзывает наклониться к нему. Я наклоняюсь.

– Ты у гинеколога была?

– Зачем это? – подтягиваю купальник.

– Ведь ты беременна. Пойди в медпункт и возьми направление.

Я закрыла руками свой живот и побежала в раздевалку.

Там села на кучу какого-то инвентаря, задумалась.

– Переоденься, ты вся дрожишь! – крикнула на меня староста.

Я медленно переоделась – и в медпункт. Случилось это на четвертом курсе. Профком в очередной раз схватился за голову: куда девать? Общежития два – женское в Москве, возле метро

"Кропоткинская", мужское – в Лосинке. Там как раз и была резервная, четырех-пяти метров, комната для тех женатых студентов, которые ждут ребенка.

Я наведывалась в Лосинку, присматривалась: висят пеленки на веревке или нет? Было такое правило: диплом защитил и – айда на простор, снимай угол или к чьим-нибудь родителям просись…

Наконец входим в долгожданную комнату. Две "солдатских" кровати, стол, печка – отлично! Муж с Евгением Ташковым нанялись пилить дрова дачникам, чтоб купить приданое для будущего ребенка.

Я бегала по двум этажам, на кухню, в умывальник. Жарила на рыбьем жире картошку. Все немного морщились от запаха, а мне он не мешал: плохо ли – рыба и картошка вместе. На второе – кипяток из пол-литровых банок.

Я шустрая была. Стал живот увеличиваться, я поддерживала его руками, но бегать не переставала. Вокруг меня были веселые мальчики. Я им подкину какую-нибудь шутку – хохочут, аж потолок дрожит. Характер у меня был тогда золотой – легкий, веселый, покладистый,- все без исключения меня любили. К примеру, Сергей